Неточные совпадения
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, — вы всё это знаете, — у нас в Калужской деревне все мужики и все бабы всё пропили, что у них
было, и теперь ничего нам не
платят. Что это значит? Вы так хвалите всегда мужиков.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он
был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и
плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота
была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда
была и осталась, а это увлечение не души его…
(Это
были те деньги, которые
заплатил Сергей Иваныч.)
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо
быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб,
платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему
было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже
было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается
плакать.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы
платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Гриша
плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что вот его не наказали и что он не от пирога
плачет, — ему всё равно, — но о том, что с ним несправедливы. Это
было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая
плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он
ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «
ешь сама, вместе
будем есть… вместе».
К первому разряду относились долги, которые надо
было сейчас же
заплатить или, во всяком случае, для уплаты которых надо
было иметь готовые деньги, чтобы при требовании не могло
быть минуты замедления.
Вронский тогда же хотел отдать деньги (они
были у него), но Веневский и Яшвин настаивали на том, что
заплатят они, а не Вронский, который и не играл.
Он почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему вносу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым
заплакать. Он не мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему
было жалко ее, и он чувствовал, что не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
Ему хотелось
плакать над своим умирающим любимым братом, и он должен
был слушать и поддерживать разговор о том, как он
будет жить.
Она обрадовалась и смутилась от своей радости до такой степени, что
была минута, именно та, когда он подходил к хозяйке и опять взглянул на нее, что и ей, и ему, и Долли, которая всё видела, казалось, что она не выдержит и
заплачет.
— Всё равно, что я бы искал права
быть кормилицей и обижался бы, что женщинам
платят, а мне не хотят, — сказал старый князь.
Всё это вместе
было так необычайно хорошо, что Левин засмеялся и
заплакал от радости.
Он видел, что старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити
была необыкновенно мила, когда она, смеясь и
плача, приходила к нему объявить, что девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
Другое разочарование и очарование
были ссоры. Левин никогда не мог себе представить, чтобы между им и женою могли
быть другие отношения, кроме нежных, уважительных, любовных, и вдруг с первых же дней они поссорились, так что она сказала ему, что он не любит ее, любит себя одного,
заплакала и замахала руками.
Всё лицо ее
будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и
заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую с кольцами руку.
— Втроем тесно
будет. Я
побуду здесь, — сказал Левин, надеясь, что они ничего не найдут, кроме чибисов, которые поднялись от собак и, перекачиваясь на лету, жалобно
плакали над болотом.
Левина уже не поражало теперь, как в первое время его жизни в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно
было запрягать в тяжелую карету пару сильных лошадей, провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там четыре часа,
заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Когда Левин вернулся домой, он съехался с княгиней, и они вместе подошли к двери спальни. У княгини
были слезы на глазах, и руки ее дрожали. Увидав Левина, она обняла его и
заплакала.