Неточные совпадения
Около стен залы сидели нетанцующие
дамы с открытыми шеями и разряженные, насколько только хватило у каждой денег и вкусу, а также стояло множество мужчин, между коими виднелись чиновники в вицмундирах, дворяне в своих отставных военных мундирах, а другие просто в черных фраках и белых галстуках и, наконец, купцы в длиннополых, чуть не до земли, сюртуках и все почти
с огромными, неуклюжими медалями на кавалерских лентах.
Вон он разговаривает
с Клавской!.. — отвечал тот, показывая глазами на плешивого старика
с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи одной, если хотите, красивой из себя
дамы, но в то же время
с каким-то наглым и бесстыжим выражением в лице.
Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в то же время — нельзя этого утаить — многие из них сделали бы
с величайшим удовольствием то, что сделала теперь Клавская.
Марфин, тоже более бормоча, чем выговаривая свои слова, пригласил старшую дочь адмиральши, Людмилу, на кадриль. Та, переглянувшись
с Валерьяном,
дала ему слово.
— Где Людмила танцует? — спросила она, не надеясь на собственные усилия, усевшуюся рядом
с ней
даму, вся и все, должно быть, хорошо видевшую.
Ченцов сначала было сделал гримасу, но, подумав, последовал за косой
дамой и, посадив ее в возок, мгновенно захлопнул за ней дверцы, а сам поместился на облучке рядом
с кучером.
Но он, разумеется, не замедлил отогнать от себя это ощущение и у гостиницы Архипова, самой лучшей и самой дорогой в городе, проворно соскочив
с облучка и небрежно проговорив косой
даме «merci», пошел, молодцевато поматывая головой, к парадным дверям своего логовища, и думая в то же время про себя: «Вот дур-то на святой Руси!..
— Ну, полноте на сани сворачивать, — пожалели каурого!.. — подхватил Ченцов. — А это что такое? — воскликнул он потом, увидав на столе белые перчатки. — Это
с дамской ручки?.. Вы, должно быть,
даму какую-нибудь
с бала увезли!.. Я бы подумал, что Клавскую, да ту сенатор еще раньше вашего похитил.
— Можно-с, но мне гадко повторять, что об нем рассказывают: ни один воз
с сеном, ни одна барка
с хлебом не смеют появиться в городе, не
давши ему через полицмейстера взятки.
По-моему, напротив, надобно
дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да
с этим и ехать в Петербург.
Катрин распорядилась, чтобы
дали им тут же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать за стулом
с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком за петлю фрака, так она ему сказала...
— Не теперь бы, а еще вчера это следовало! — говорила все
с большим и большим одушевлением gnadige Frau: о, она была
дама энергическая и прозорливая, сумела бы найтись во всяких обстоятельствах жизни.
— Oh, madame, je vous prie! [О, мадам, прошу вас! (франц.).] — забормотал тот снова по-французски:
с дамами Егор Егорыч мог говорить только или на светском языке галлов, или в масонском духе.
Чтобы не
дать в себе застынуть своему доброму движению, Егор Егорыч немедленно позвал хозяина гостиницы и поручил ему отправить по почте две тысячи рублей к племяннику
с коротеньким письмецом, в котором он уведомлял Валерьяна, что имение его оставляет за собой и будет высылать ему деньги по мере надобности.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву
с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою
дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники:
дама обделистая.
Миропа Дмитриевна, прямо принявшая эти слова на свой счет, очень недолго посидела и ушла,
дав себе слово больше не заходить к своим постояльцам и за их грубый прием требовать
с них квартирные деньги вперед; но демон любопытства, терзавший Миропу Дмитриевну более, чем кого-либо, не
дал ей покою, и она строго приказала двум своим крепостным рабам, горничной Агаше и кухарке Семеновне, разузнать, кто же будет готовить кушанье и прислуживать Рыжовым.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки,
дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы то ни стало познакомиться
с нею и
с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности,
дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом
дала возможность Егору Егорычу собраться
с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты
с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и
дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было
с офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и
дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит, вы зажгите и садитесь
с нею и
с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
Другие же в это время чиновники, увидав Сусанну, вошедшую вместе
с Егором Егорычем, поспешили не то что пропустить, но даже направить ее к пожилой
даме, красовавшейся на самом почетном месте в дорогой турецкой шали; около
дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в красивом пажеском мундире,
с умненькими и как-то насмешливо бегающими глазками.
С окончанием обедни к кресту подошла прежде всех почтенная
дама в турецкой шали, а вслед за нею почтамтские чиновники опять-таки почти подвели Сусанну, после которой священник — через голову уже двоих или троих прихожан — протянул крест к Егору Егорычу.
— Давно ли и надолго ли вы осчастливили нашу столицу? — спросил его священник; а вместе
с ним произнесла и почтенная
дама...
— Пожалуйста!.. Муж бесконечно рад будет вас видеть, — почти умоляла его
дама, а потом,
с некоторым величием раскланиваясь на обе стороны
с почтительно стоявшими чиновниками, вышла из церкви
с мальчиком, который все обертывал головку и посматривал на Сусанну, видимо, уже начиная разуметь женскую красоту.
Егор Егорыч, увидав в это время, что священник выходит уже из церкви, торопливо и, вероятно, забыв, что он говорит уже не
с дамой, отнесся к нему...
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах
с моим покойным мужем и должна сказать, что не
дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
Дамы обыкновенно шли по оному или под руку
с мужчинами, или в сопровождении ливрейных лакеев, причем, как выразился один тогдашний, вероятно, озлобленный несколько поэт, шли: «гордясь обновой выписной, гордяся роскошью постыдной и красотою незавидной».
— Нет, я не считаю Евгения своим приятелем! — отрекся Егор Егорыч. — Я Евгения уважаю: он умен, бесспорно, что учен; но он рассудочный историк!.. Он в каждом событии ни назад заглядывать, ни вперед предугадывать не любит, а
дай ему все, чтобы пальцем в документиках можно было осязать… Я об этом
с ним многократно спорил.
— Нет, но это все равно: Дашков дружен
с Сперанским.
Дайте мне вашу записку! Я передам ее Михаилу Михайлычу, — проговорил Егор Егорыч.
— Я бы мог, — начал он, — заехать к Александру Яковлевичу Углакову, но он уехал в свою деревню. Впрочем, все равно, я напишу ему письмо,
с которым вы, когда он возвратится, явитесь к нему, — он вас примет радушно.
Дайте мне перо и бумаги!
Словом, тут все было Миропою Дмитриевной предусмотрено и рассчитано
с математическою точностью, и лавочники, видимо, были правы, называя ее
дамой обделистой.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «
Дайте мне ложку!» — она говорила: «
Дайте мне лошадь!» Муза
с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
— Я себе так это объясняю, — отвечала
с глубокомысленным видом gnadige Frau, — что тут что-нибудь другое еще было: во-первых, во главе секты стояла знатная
дама, полковница Татаринова, о которой я еще в Ревеле слыхала, что она очень близка была ко двору, а потом, вероятно, как и масоны многие, впала в немилость, что очень возможно, потому что муж мне говорил, что хлысты, по своему верованию, очень близки к нам.
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна продолжала плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака
с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила мысль перестать быть девушкой и сделаться
дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
Пока таким образом рассказывал Егор Егорыч, показалось и Кузьмищево, где мои кавалеры нашли
дам очень уставшими
с дороги и уже улегшимися спать.
Вследствие таковых мер, принятых управляющим, похороны Петра Григорьича совершились
с полной торжественностью; впереди шел камердинер его
с образом в руках; за ним следовали архиерейские певчие и духовенство, замыкаемое в сообществе архимандритов самим преосвященным Евгением; за духовенством были несомы секретарем дворянского собрания, в мундире, а также двумя — тремя чиновниками, на бархатных подушках, ордена Петра Григорьича, а там, как водится, тянулась погребальная колесница
с гробом, за которым непосредственно шел в золотом и блистающем камергерском мундире губернатор, а также и другие сильные мира сего, облеченные в мундиры; ехали в каретах три — четыре немолодые
дамы — дальние родственницы Петра Григорьича, — и, наконец, провожали барина все его дворовые люди, за которыми бежала и любимая моська Петра Григорьича, пребезобразная и презлая.
Положив к этим билетам расписку Екатерины Петровны, управляющий опустил верхнее дно на прежнее место, а затем, снова уложив в сундук свое платье, запер его
с прежним как бы тоскующим звоном замка, который словно
давал знать, что под ним таится что-то очень нехорошее и недоброе!
Одно, что они не знакомились ни
с кем из соседей, да, признаться сказать, и не
с кем было, потому что близко от них никого не жило из помещиков; знакомиться же
с чиновниками уездного города Катрин не хотела, так как они ее нисколько не интересовали, а сверх того очень возможно, что в их кругу могла найтись какая-нибудь хорошенькая
дама, за которой ее Валерьян, пожалуй, приволокнется.
Ченцов, прежде всего, по натуре своей был великодушен: на дуэли, которую он имел
с человеком, соблазнившим его первую жену, он мог, после промаха того, убить его наверняк, потому что имел право стрелять в своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал того, а спросил противника,
даст ли он клятву всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины.
Ченцов между тем, желая успокоить трепетавшую от страха Аксюту, налгал ей, что это заглядывала не жена его, не Катерина Петровна, а одна гостившая у них
дама,
с которой он, катаясь в кабриолете, зашел в Федюхино и которую теперь упросит не говорить никому о том, что она видела.
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно и
с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно было заметить одно, что либеральная часть публики, то есть молодые
дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела мужа до такого ужасного поступка
с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им,
дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего!
— Совершенно вас понимаю, — подхватил губернатор, — и употреблю
с своей стороны все усилия, чтобы не
дать хода этому делу, хотя также советую вам попросить об том же жандармского полковника, потому что дела этого рода больше зависят от них, чем от нас, губернаторов!
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам
с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
— Как
с управляющим? Со своим крепостным, значит, мужиком? — воскликнула
с любопытством косая
дама.
—
Дадут, может быть, даже Владимира, а
с ним и потомственное дворянство.
Когда же до Савелья дошел слух, что жена его убежала
с барином, он вдруг вознегодовал и
дал себе слово разыскать жену…
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе
с тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать денег, и когда ему покажется, что вы их мало
даете ему, он, как муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о вас, в каком же положении я останусь?
— Такая же, как между всякой философией и религией: первая учит познавать сущность вещей посредством разума, а религия преподает то, что сказано в божественном откровении; но путь в достижении того и другого познания в мистицизме иной, чем в других философских системах и в других вероучениях, или, лучше сказать, оба эти пути сближены у мистиков: они в своей философии ум
с его постепенным ходом,
с его логическими выводами ставят на вторую ступень и
дают предпочтение чувству и фантазии, говоря, что этими духовными орудиями скорее и вернее человек может достигнуть познания сущности мирового бытия и что путем ума человек идет черепашьим шагом, а чувством и созерцанием он возлетает, как орел.
— Я видел плоды, которые были последствием этого наития: одна
дама, после долгого радения в танцах, пении и музыке, весьма часто начинала пророчествовать и очень многим из нас предсказывала будущее… Слова ее записывались и потом в жизни каждого из нас повторились
с невероятною точностью.
— Военная служба хороша, когда человек еще молод, любит бывать в обществе и желает нравиться
дамам, а я уж женатый… и поэтому, как говорится, ломоть отрезанный; но главнее всего-с, — продолжал он все
с большим и большим одушевлением, — служа здесь, я нахожусь в таком недальнем расстоянии от Егора Егорыча, что могу воспользоваться его беседой, когда только он позволит мне…