Неточные совпадения
Зима 1835
года была очень холодная; на небе каждый вечер видели большую комету […большую комету.
Лет маленькому господину
было около пятидесяти.
— Это уж их дело, а не мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати
лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но
есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
Его лицо имело отчасти насмешливое выражение, а проходившие вместе с тем по этому лицу глубокие борозды ясно говорили, что этот господин (ему
было никак не больше тридцати пяти
лет) достаточно пожил и насладился жизнью.
Вообще Марфин вел аскетическую и почти скупую жизнь; единственными предметами, требующими больших расходов, у него
были: превосходный конский завод с скаковыми и рысистыми лошадьми, который он держал при усадьбе своей, и тут же несколько уже
лет существующая больница для простого народа, устроенная с полным комплектом сиделок, фельдшеров, с двумя лекарскими учениками, и в которой, наконец, сам Егор Егорыч практиковал и лечил: перевязывать раны, вскрывать пузыри после мушек, разрезывать нарывы, закатить сильнейшего слабительного больному —
было весьма любезным для него делом.
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи,
лет пять после того не пускал к себе на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню, на которой он обвенчался
было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала с другим офицером, вызвал сего последнего на дуэль и,
быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
Терпите, мол, дедушка; терпели же вы до пятидесяти
лет, что всем женщинам
были противны, — потерпите же и до смерти: тем угоднее вы господу богу
будете…
Предчувствие Антипа Ильича, как оказалось это спустя уже десятки
лет, почти что
было верно.
Как бы то ни
было, оба супруга покорились своей участи и переехали в свою ссылку, в которой прожили теперь около десяти уже
лет, находя себе единственное развлечение в чтении и толковании библии, а также и внимательном изучении французской книги Сен-Мартена [Сен-Мартен (1743—1803) — французский философ-мистик.
Основное его сочинение — «О заблуждениях и о истине» —
было напечатано в 1785
году.]: «Des erreurs et de la verite» [«О заблуждениях и истине» (франц.).].
Мой дом, место доктора при больнице, с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге, с платою Вам тысячи рублей жалованья в
год с того момента, как я сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно тем же оживляющим светилом, на подвиге которого
будет стоять, при личном моем свидании с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
Он не прямо из лавры поступил в монашество, но
лет десять профессорствовал и, только уж овдовев, постригся, а потому жизнь светскую ведал хорошо; кроме того, по характеру,
был человек общительный, умный, довольно свободомыслящий для монаха и при этом еще весьма ученый, особенно по части церковной истории.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это
было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по
летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение
лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
Сам Иван Дорофеев, мужик
лет около сорока, курчавый и с умными глазами, в красной рубахе и в сильно смазанных дегтем сапогах, спал на лавке и первый услыхал своим привычным ухом, что кто-то подъехал к его дому и постучал в окно, должно
быть, кнутовищем.
— Дурно тут поступила не девица, а я!.. — возразил Марфин. — Я должен
был знать, — продолжал он с ударением на каждом слове, — что брак мне не приличествует ни по моим
летам, ни по моим склонностям, и в слабое оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
Здесь, впрочем, необходимо вернуться несколько назад: еще за
год перед тем Петр Григорьич задумал переменить своего управляющего и сказал о том кое-кому из знакомых; желающих занять это место стало являться много, но все они как-то не нравились Крапчику: то
был глуп, то явный пьяница, то очень оборван.
Звездкин
был петербургский чиновничий парвеню, семинарист по происхождению, злой и обидчивый по наклонности своей к чахотке, а Крапчик — полувосточный человек и тоже своего рода выскочка, здоровый, как железная кочерга, несмотря на свои шестьдесят восемь
лет, и уязвленный теперь в самую
суть свою.
— Сражение под Красным между армиями Кутузова и Наполеона произошло 3-6 ноября 1812
года.] убит
был ее жених, после чего она начала тосковать, по временам даже заговариваться, и кончила тем, что поступила в монастырь, завещав в него свое состояние.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей
лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти
лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба
были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна
была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
— Ах, ко всякой красоте мужчины приглядываются!.. — восклицала с одушевлением Миропа Дмитриевна и объясняла далее, что это ей известно из собственного опыта, ибо покойный муж ее, несмотря на то, что она
была молоденькая и хорошенькая, спустя
год после свадьбы стал к ней заметно холоден.
— А мне всего еще только тридцать пять
лет! — ввернула Миропа Дмитриевна и солгала в этом случае безбожнейшим образом: ей
было уже за сорок. — И я хоть женщина, — продолжала она, — но меня чрезвычайно удивляет ваше ослепление.
— Кроме того, — продолжала Миропа Дмитриевна, — вы не забывайте, Аггей Никитич, что вам около сорока
лет, и, по-моему, странно
было бы, если б вы женились на очень молоденькой!..
— Я сейчас вам докажу! — начала она со свойственною ей ясностью мыслей. — Положим, вы женитесь на восемнадцатилетней девушке; через десять
лет вам
будет пятьдесят, а ей двадцать восемь; за что же вы загубите молодую жизнь?.. Жене вашей захочется в свете
быть, пользоваться удовольствиями, а вы
будете желать сидеть дома, чтобы отдохнуть от службы, чтобы почитать что-нибудь, что, я знаю, вы любите!
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама
была в замужестве при большой разнице в
летах с моим покойным мужем и должна сказать, что не дай бог никому испытать этого; мне
было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и вы же,
был человек умный и благородный и все понимал.
Невский проспект в тридцатых
годах, конечно, представлял собою несколько иной вид, чем ныне: дома на нем
были ниже, в окнах магазинов не виднелось еще таких огромных стекол; около тротуаров, наподобие парижских бульваров, высились липки...
— Я по письму Егора Егорыча не мог вас принять до сих пор: все
был болен глазами, которые до того у меня нынешний
год раздурачились, что мне не позволяют ни читать, ни писать, ни даже много говорить, — от всего этого у меня проходит перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких черных пятен! — говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей болезнью.
По-моему, они — органы, долженствующие передавать нашему физическому и душевному сознанию впечатления, которые мы получаем из мира внешнего и из мира личного, но сами они ни болеть, ни иметь каких-либо болезненных припадков не могут; доказать это я могу тем, что хотя в молодые
годы нервы у меня
были гораздо чувствительнее, — я тогда живее радовался, сильнее огорчался, — но между тем они мне не передавали телесных страданий.
— Решительным благодеянием, если бы только ревизующий нашу губернию граф Эдлерс… — хотел
было Крапчик прямо приступить к изветам на сенатора и губернатора; но в это время вошел новый гость, мужчина
лет сорока пяти, в завитом парике, в черном атласном с красными крапинками галстуке, в синем, с бронзовыми пуговицами, фраке, в белых из нитяного сукна брюках со штрипками и в щеголеватых лаковых сапожках. По своей гордой и приподнятой физиономии он напоминал несколько англичанина.
Державство этому, поверьте, нисколько не помеха, ибо я не знаю ни одного государственного учреждения, которое не могло бы
быть сведено к духу евангелия; мудрые государственные строители: Хименесы [Хименес Франциско (1436—1517) — испанский государственный деятель, с 1507
года кардинал и великий инквизитор.], святые Бернарды [св. Бернард Клервосский (1090—1153) — деятель католической церкви аскетического направления.], святые Людовики [св. Людовик — король Франции в 1226—1270
годах, известный под именем Людовика IX.], Альфреды [св. Альфред.
Он,
быв спрошен об этом, отвечал письменно, что ему на то
было дано разрешение от Иосифа Алексеича Поздеева [Поздеев Иосиф Алексеевич (ум. в 1811 г.) — полковник, известный в свое время масон.], а потом и от Федора Петровича Ключарева [Ключарев Федор Петрович (1754—1822) — драматург и мистик, с 1816
года сенатор.
В 1812
году, состоя московским почт-директором,
был арестован и сослан.].
Когда это объяснение
было прочитано в заседании, я, как председатель и как человек, весьма близко стоявший к Иосифу Алексеичу и к Федору Петровичу, счел себя обязанным заявить, что от Иосифа Алексеича не могло последовать разрешения, так как он, удручаемый тяжкой болезнью,
года за четыре перед тем передал все дела по ложе Федору Петровичу, от которого Василий Дмитриевич, вероятно, скрыл свои занятия в другой ложе, потому что, как вы сами знаете, у нас строго воспрещалось
быть гроссмейстером в отдаленных ложах.
— Э, нет, зачем?.. Разве он один виноват
был в том? Вы вспомните, что стало происходить перед двадцать восьмым
годом: за ищущих поручались без всякой осторожности, не испытав их нисколько…
— Строгость там очень большая требуется! — заговорил Аггей Никитич. — Ну, представьте себе кантониста: мальчик
лет с пяти вместе с матерью нищенствовал, занимался и воровством, — нужно их, особенно на первых порах, сечь, а я этого не могу, и выходит так, что или службы не исполняй, — чего я тоже не люблю, — или
будь жесток.
В одно утро, когда дождь ливмя лил и когда бы хороший хозяин собаки на двор не выгнал, Антип Ильич, сидевший в своей комнатке рядом с передней и бывший весь погружен в чтение «Сионского вестника» [«Сионский вестник» — журнал, издававшийся русским мистиком А.Ф.Лабзиным в 1806 и 1817—1818
годах.], услыхал вдруг колокольцы, которые все ближе и ближе раздавались, и наконец ясно
было, что кто-то подъехал к парадному крыльцу.
Сначала gnadige Frau рассказывала Сусанне свою прошлую жизнь, описывая, как она в юных
летах была гувернанткою, как вышла замуж за пастора, с которым так же
была счастлива, как и с теперешним своим мужем.
— Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский в 1020-980
годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма
было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой из этих степеней он дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников, а ученики знали только свое слово.
— Нет, — отвечала Сусанна, — но мы в тот
год целое
лето гостили у него, а покойная сестра Людмила
была ужасная шалунья, и он с ней
был всегда очень откровенен, — она меня тихонько провела в его комнату и вынула из его стола какой-то точно передник, белый-пребелый!..
— Давно; я познакомился с ним, когда мне
было всего только пятнадцать
лет, в Геттингене, где я и он студировали сряду три семестра. Пилецкий
был меня старше
лет на шесть, на семь.
— Ни то, ни другое, ни третье! — начала ему возражать по пунктам gnadige Frau. — Вы еще вовсе не старик. Конечно, Людмила к вам
была несколько ближе по возрасту, но, как я слышала, только
года на два, а это разница, думаю, небольшая!
— Gnadige Frau, — начал он, когда та ровно в назначенный час вошла к нему, — вы
были два раза замужем и
были, как мне известно, оба раза счастливы; но… у вас не
было такой разницы в
летах!
— Я, Егор Егорыч, — начала gnadige Frau с торжественностью, — никогда не считала счастием равенство
лет, а всегда его находила в согласии чувств и мнений с мужем, и с обоими мужьями у меня они
были согласны, точно так же, как и взгляды Сусанны Николаевны согласны с вашими.
— Тут
есть Андреюшка: тридцать
лет он сидит по собственному хотению на цепи, молится мысленно и, как рассказывают, пророчествует!
— Пилецкий чрезвычайно переменился, чрезвычайно! — говорил он. — Я
года три назад его видел, это
был старик еще крепкий, разговорчивый, а теперь что это такое?
Хотя в этом кортеже и старались все иметь печальные лица (секретарь депутатского собрания успел даже выжать из глаз две — три слезинки), но истинного горя и сожаления ни в ком не
было заметно, за исключением, впрочем, дворовой прачки Петра Григорьича — женщины уже
лет сорока и некрасивой собою: она ревмя-ревела в силу того, что последнее время барин приблизил ее к себе, и она ужасно этим дорожила и гордилась!
Катрин все это, без сомнения, видела и, тем не менее, с восторгом бежала с ним; умная, эгоистичная и сухосердая по природе своей, она
была в то же время неудержимо-пылкого и страстного женского темперамента: еще с юных
лет целовать и обнимать мужчину, проводить с ним, как некогда сказал ей Ченцов, неправедные ночи
было постоянной ее мечтой.
К несчастию, к последнему-то способу Катрин
была более склонна, чем к первому, и не прошло еще
года их свадьбе, как не оставалось уже никакого сомнения, что Ченцов механически разговаривал с женой, механически слушал ее пение, механически иногда читал ей, но уже не Боккачио и не Поль-де-Кока, а некоторые весьма скучные и бестолковые масонские сочинения из библиотеки Петра Григорьича, что он явно делал на досаду Катрин, потому что, читая, всегда имел ядовито-насмешливую улыбку и
был несказанно доволен, когда супруга его, томимая скукой от такого слушания, наконец, начинала зевать.
— В ягдташ мой даже заглядывает!.. — проговорил он с досадой. — Ты скоро
будешь меня держать, как Людовик XI [Людовик XI — французский король в 1461—1483
годах.] кардинала ла-Балю [Ла Балю (1421—1490) — министр и кардинал Людовика XI.], в клетке; женясь, я не продавал же тебе каждой минуты своей жизни!
Она
была из довольно зажиточного дома, и я объяснить даже затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может
быть, тоже вследствие своей поэтичности, считая всякого барина лучше мужика; да мужа, впрочем, у нее и не
было, — он целые
годы жил в Петербурге и не сходил оттуда.
—
Была, я, сударыня, нынешним
летом у Егора Егорыча Марфина, — супруга у них теперича молодая, — им доложили обо мне, она позвала меня к себе в комнату,
напоила, накормила меня и говорит мне: «Вы бы, старушка, в баню сходили, и имеете ли вы рубашку чистую?» — «Нету, говорю, сударыня,
была у меня всего одна смена, да и ту своя же братья, богомолки, украли».