Неточные совпадения
Он едва вынес этот удар, поседел в несколько недель; собрался
было за границу, чтобы хотя немного рассеяться… но тут настал 48-й
год.
— Хлопоты у меня большие с мужиками в нынешнем
году, — продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. — Не платят оброка. [Оброк — более прогрессивная по сравнению с барщиной денежная форма эксплуатации крестьян. Крестьянин заранее «обрекался» дать помещику определенную сумму денег, и тот отпускал его из имения на заработки.] Что ты
будешь делать?
— Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у меня всегда
были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно,
будешь вправе осудить меня. В мои
лета… Словом, эта… эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал…
— Да, наш. Только я его продал. В нынешнем
году его сводить
будут.
Это
была молодая женщина
лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, с красными, детски-пухлявыми губками и нежными ручками.
На двадцать восьмом
году от роду он уже
был капитаном; блестящая карьера ожидала его.
В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником; тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно не удавшаяся: какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, — больше ничего нельзя
было разобрать; а над Фенечкой — Ермолов, [Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — генерал, соратник А. В. Суворова и М. И. Кутузова, герой Отечественной войны 1812
года.
Он
был тоже из «молодых», то
есть ему недавно минуло сорок
лет, но он уже метил в государственные люди и на каждой стороне груди носил по звезде.
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не то. Я думаю съездить за границу; я в прошлом
году уже совсем
было собралась.
Одинцова
была немного старше Аркадия, ей пошел двадцать девятый
год, но в ее присутствии он чувствовал себя школьником, студентиком, точно разница
лет между ними
была гораздо значительнее.
Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея Николаевича Локтева, известного красавца, афериста и игрока, который, продержавшись и прошумев
лет пятнадцать в Петербурге и в Москве, кончил тем, что проигрался в прах и принужден
был поселиться в деревне, где, впрочем, скоро умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне — двадцати и Катерине — двенадцати
лет.
Она согласилась
быть его женой, — а он пожил с ней
лет шесть и, умирая, упрочил за ней все свое состояние.
— Сию минуту, Василий Иваныч, стол накрыт
будет, сама в кухню сбегаю и самовар поставить велю, все
будет, все. Ведь три
года его не видала, не кормила, не
поила, легко ли?
— То
есть рядом с баней, — поспешно присовокупил Василий Иванович. — Теперь же
лето… Я сейчас сбегаю туда, распоряжусь; а ты бы, Тимофеич, пока их вещи внес. Тебе, Евгений, я, разумеется, предоставлю мой кабинет. Suum cuique. [Всякому свое (лат.).]
Кто-нибудь новый заменил у вас Радемахера, вы ему поклоняетесь, а через двадцать
лет, пожалуй, и над тем смеяться
будут.
Арина Власьевна
была настоящая русская дворяночка прежнего времени; ей бы следовало жить
лет за двести, в старомосковские времена.
— Я
был наперед уверен, — промолвил он, — что ты выше всяких предрассудков. На что вот я — старик, шестьдесят второй
год живу, а и я их не имею. (Василий Иванович не смел сознаться, что он сам пожелал молебна… Набожен он
был не менее своей жены.) А отцу Алексею очень хотелось с тобой познакомиться. Он тебе понравится, ты увидишь… Он и в карточки не прочь поиграть и даже… но это между нами… трубочку курит.
— Да! На короткое время… Хорошо. — Василий Иванович вынул платок и, сморкаясь, наклонился чуть не до земли. — Что ж? это… все
будет. Я
было думал, что ты у нас… подольше. Три дня… Это, это, после трех
лет, маловато; маловато, Евгений!
— Да ведь сто
лет! У нас бабушка
была восьмидесяти пяти
лет — так уж что же это
была за мученица! Черная, глухая, горбатая, все кашляла; себе только в тягость. Какая уж это жизнь!
— В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете
быть уверены, что вот уже пять
лет, как я не стрелял из них.
— Тише, тише, — перебил его Павел Петрович. — Не разбереди ногу твоего благоразумного брата, который под пятьдесят
лет дрался на дуэли, как прапорщик. Итак, это дело решенное: Фенечка
будет моею… belle-soeur. [Свояченицей (фр.).]
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли
было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие
годы, возбуждая суеверный ужас баб.
— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий
год; я по-прежнему желаю
быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам… Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете…
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг
будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать
лет. Я не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать
лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять
лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела.