Неточные совпадения
Героем моим, между тем, овладел страх,
что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да
будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел
силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться,
что бог допустил его принять крови и плоти господней!
— Справедливое слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! — продолжал он и там бунчать, выправляя свой нос и рот из-под подушки с явною целью, чтобы ему ловчее
было храпеть,
что и принялся он делать сейчас же и с замечательной
силой. Ванька между тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька не утерпел и излил на него отчасти гнев свой.
— Как
что же? — перебил его Неведомов. — Поэзия, в самых смелых своих сравнениях и метафорах, все-таки должна иметь здравый человеческий смысл. У нас тоже, — продолжал он, видимо, разговорившись на эту тему, —
были и
есть своего рода маленькие Викторы Гюго, без свойственной, разумеется, ему
силы.
Вечером они принялись за сие приятное чтение. Павел напряг все внимание, всю
силу языка, чтобы произносить гекзаметр, и при всем том некоторые эпитеты не выговаривал и отплевывался даже при этом, говоря: «Фу ты, черт возьми!» Фатеева тоже, как ни внимательно старалась слушать,
что читал ей Павел, однако принуждена
была признаться...
— Потому
что, если бы он не чувствовал против вас
силы, он бы бесновался, кричал, как он обыкновенно делает всегда с людьми, против которых он ничего не может сделать, но с вами он
был тих и спокоен: значит, вы у него в лапках — и он вас задушит, когда только ему вздумается.
— Вопрос тут не во мне, — начал Вихров, собравшись, наконец, с
силами высказать все,
что накопилось у него на душе, — может
быть, я сам во всем виноват и действительно никуда и ни на
что не гожусь; может
быть, виновата в том злосчастная судьба моя, но — увы! — не я тут один так страдаю, а сотни и тысячи подчиненных, которыми начальство распоряжается чисто для своей потехи.
Однажды, это
было в пятницу на страстной неделе, Вихров лежал, закинув голову на подушки; ему невольно припоминалась другая, некогда бывшая для него страстная неделя, когда он жил у Крестовниковых: как он
был тогда покоен, счастлив; как мало еще знал всех гадостей людских; как он верил в то время в жизнь, в правду, в свои собственные
силы; а теперь все это
было разбито — и
что предстояло впереди, он еще и сам не знал хорошенько.
— Легко ли мне
было отвечать на него?.. Я недели две
была как сумасшедшая; отказаться от этого счастья — не хватило у меня
сил; идти же на него — надобно
было забыть,
что я жена живого мужа, мать детей. Женщинам, хоть сколько-нибудь понимающим свой долг, не легко на подобный поступок решиться!.. Нужно очень любить человека и очень ему верить, для кого это делаешь…
Плавин же дерзок, нахал, как все выскочки; лично я его терпеть не могу, но все-таки должен сказать,
что он, хоть и внешняя, может
быть, но
сила!..
— Непременно так! — воскликнул Вихров. — Ты смотри: через всю нашу историю у нас не только
что нет резко и долго стоявших на виду личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж
силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому
что всякий
пой в свой голос и других не перекрикивай!
— То — цари, это другое дело, — возразил ей Вихров. — Народ наш так понимает,
что царь может
быть и тиран и ангел доброты, все приемлется с благодарностью в
силу той идеи,
что он посланник и помазанник божий. Хорош он — это милость божья, худ — наказанье от него!
Не забыть мне, милостивые государи, и того, — продолжал Вихров, — как некогда блестящий и светский полковник обласкал и заступился за меня, бедного и гонимого литератора, как меня потом в целом городе только и оприветствовали именно за то,
что я
был гонимый литератор, — это два брата Захаревские: один из них
был прокурор и бился до последних
сил с деспотом-губернатором, а другой — инженер, который давно уже бросил мелкое поприще чиновника и даровито принялся за дело предпринимателя «…
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная
сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу,
что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Сбежал с кафедры и
что силы есть хвать стулом об пол.
Крестьяне, как заметили, //
Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит,
силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. // Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, //
Что будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты,
сила, делася? // На
что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Стародум. Поверь мне, всякий найдет в себе довольно
сил, чтоб
быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего
будет легче не делать того, за
что б совесть угрызала.