Неточные совпадения
— Ну да
так, братец, нельзя
же — соседи!.. И Александра Григорьевна все вон говорит, что очень любит меня, и поди-ка
какой почет воздает мне супротив всех!
Телега сейчас
же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле,
так что к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч. Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и
как бы не околел, а заснул только.
— Да, поди, взыщи; нет уж, матушка, приучил теперь; поди-ка: понажми только посильнее, прямо поскачет к губернатору с жалобой, что у нас
такой и сякой исправник:
как же ведь — генерал-адъютантша, везде доступ и голос имеет!
Картины эти, точно
так же,
как и фасад дома, имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один художник, кротчайшее существо, который, тем не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
— И поэтому знаешь, что
такое треугольник и многоугольник… И теперь всякая земля, — которою владею я, твой отец, словом все мы, — есть не что иное,
как неправильный многоугольник, и, чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его… Теперь, поди
же сюда!
— Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно
так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и
какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов, и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
С ним были знакомы и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда не выезжал и, точно
так же,
как в Новоселках, продолжал больше лежать и читать книги.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла
же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и
как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство,
так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя,
как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, —
как у него выходило на бумаге совершенно то
же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли
же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел,
как барчик рисует.
Ванька молчал. Дело в том, что он имел довольно хороший слух,
так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно
так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали,
какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более
же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
Павел начал петь свои арии с чувством, но заметно уклоняясь от всяких законов музыки,
так что Видостан неоднократно ему кричал: «Постойте, барин, постойте — куда ушли?» Маленький Шишмарев,
как канареечка, сразу
же и очень мило пропел все, что ему следовало.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того
же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать,
как бог на разум послал, небольшие пьески; и
таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что
такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— А на
какую же указывать ему? На турецкую разве?
Так той он подробно не знает. Тем более, что он не только мысли, но даже обороты в сочинении своем заимствовал у знаменитых писателей, коих, однако, за то не наказывали и не судили.
—
Как же я вас буду звать? — отнеслась Марья Николаевна к Павлу несколько
таким тоном,
каким обыкновенно относятся взрослые девушки к мальчикам еще.
Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу,
так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут
же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла,
как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.
— Надеюсь; но
так как нельзя
же всю жизнь быть обманщиком, а потому я и счел за лучшее выучиться.
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый
же раз,
как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в
таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый
же раз,
как они
таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
— Дай бог вам преуспевать
так же и во всей жизни вашей,
как преуспели вы в науках! — говорил Семен Яковлевич.
— Ну,
так как же? Вы и поживали?.. — спрашивал его полковник добродушно.
— Отчего
же не видаться? Точно
так же,
как и из Демидовского, я каждую вакацию буду ездить к вам.
— Отчего
же — некогда? — вмешался опять в разговор Сергей Абреев. — Только чтобы глупостям разным не учили, вот
как у нас — статистика какая-то… черт знает что
такое!
— Не могу
же я, Николай Силыч, — возразил Павел, —
как русский, смотреть
таким образом на Московское княжество, которое сделало мое государство.
Самый дом и вся обстановка около него
как бы вовсе не изменились: ворота
так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале,
как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый дом.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и
так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то
же время
как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Мари, оставшись одна, задумалась. «
Какой поэтический мальчик!» — произнесла она сама с собою. — «Но за что
же он
так ненавидит меня?» — прибавила она после короткого молчания, и искренняя, непритворная грусть отразилась на ее лице.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень
как бы похожий на гроб и обитый совершенно
таким же малиновым сукном,
каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
—
Как что
же? — перебил его Неведомов. — Поэзия, в самых смелых своих сравнениях и метафорах, все-таки должна иметь здравый человеческий смысл. У нас тоже, — продолжал он, видимо, разговорившись на эту тему, — были и есть своего рода маленькие Викторы Гюго, без свойственной, разумеется, ему силы.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но
как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился,
так он сейчас
же и отправился к приятелю.
Такое сопоставление его дарований с брюками показалось Вихрову несколько обидным, но он, впрочем, постарался придать
такое выражение своему лицу, из которого ничего не было бы видно,
так,
как будто бы он прослушал совершеннейшую чепуху и бессмыслицу. Салов, кажется, заметил это, потому что сейчас
же поспешил
как бы приласкаться к Павлу.
— Ваш Кант положительнейшим образом признавал и все эти субстанции, точно
так же,
как Гегель [Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) — крупнейший немецкий философ-идеалист и диалектик.] выдумал какого-то человека
как микрокосм, — все это чистейшая чепуха!
— Это доказательство вовсе не из катехизиса, а, напротив — доказательство истории, — поддержал его Неведомов. — Существование везде и всюду религии есть
такой же факт,
как вот этот дом, эти деревья, эти облака, — и от него никакому философу отвертеться нельзя.
— Я больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я скажу вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин,
как, может быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я на сию
же тему изъяснился
так… — И затем Салов зачитал нараспев...
Нельзя
же такой первопрестольной столице,
как Москве, не оказать этой чести!
— Чем
же дурно? — спросил полковник, удивленный этим замечанием сына. —
Так же,
как и у других. Я еще больше даю, супротив других, и месячины, и привара, а мужики едят свое, не мое.
— Я не знаю,
как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были
так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня —
как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний
же день велеть купить говядины для всех.
— И ты думаешь, что они будут благодарны тебе за то?
Как же, жди! Полебезят немного в глаза, а за глаза все-таки станут бранить и жаловаться.
— Батюшка, вы подарили мне эти деньги, и я их мог профрантить, прокутить, а я хочу их издержать
таким образом, и вы, я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать меня! Вот вам деньги-с! — прибавил он и, проворно сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей и подал было их отцу. — Прошу вас, сейчас
же на них распорядиться,
как я вас просил!
Становая,
как села за стол,
так сейчас
же крикнула...
—
Какие же это могут быть дамы? — спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть, кто
такие приехали.
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите с нею целый мир!», —
так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы —
такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться.
— Чем
же нехорошо? Не все ж
такие постники в этом отношении,
как вы.
— Ну,
так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем
же тихим голосом жене. — Вообразите,
какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори;
так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— Я был у дяди. Его сейчас приобщают; он, вероятно, сегодня или завтра умрет. Но
как же это вы здесь? Я не верю еще все глазам моим, — говорил Павел. Он несколько даже и поиспугался
такого нечаянного появления m-me Фатеевой.
— Смотрите, и вы
так же измените и бросите,
как Салов, — сказала m-me Гартунг уже серьезно.
Я
же господину Фатееву изъяснил
так: что сын мой,
как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но
так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а
таких чернобрысых и сухопарых кошек,
как она, я полагаю, найти в Москве можно».
Для этого, на другой
же день, он отправился к Неведомову,
так как тот сам этим жил: но — увы!
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. — А то, что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда,
как в Петербург я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться и что муж мой требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас
же выдали какой-то билет и написали что-то
такое к предводителю.
—
Как же, ведь очень весело это, — продолжала, в свою очередь, Фатеева, — заставил меня,
как дуру
какую, читать на потеху приятелям своим… И
какой сам актер превосходный, и
какую актрису отличную нашел!.. Нарочно выбрал пьесу
такую, чтобы с ней целоваться и обниматься.
Генерал склонил при этом голову и придал
такое выражение лицу, которым
как бы говорил: «Почему
же никакой?»
—
Какие же взятки? — воскликнул генерал. — Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия — это
так!.. Вы знаете что, — продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, — один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч… его представили за это к награде… только отчет возвращается… смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: «Дурак!».