Неточные совпадения
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает
так же,
как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно
так же,
как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят.
А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было
так же необходимо,
как иметь шляпу.
—
Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского платья? — сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. —
Так! я вижу: новая фаза.
Сама
же таинственная прелестная Кити не могла любить
такого некрасивого,
каким он считал себя, человека и, главное,
такого простого, ничем не выдающегося человека.
— Вот это всегда
так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда
так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти
же права,
как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Ничего, казалось, не было особенного ни в ее одежде, ни в ее позе; но для Левина
так же легко было узнать ее в этой толпе,
как розан в крапиве.
— Вы всё, кажется, делаете со страстью, — сказала она улыбаясь. — Мне
так хочется посмотреть,
как вы катаетесь. Надевайте
же коньки, и давайте кататься вместе.
— Нет, не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не в силах будет выйти,
так же,
как это было в начале зимы.
— Может быть. Но всё-таки мне дико,
так же,
как мне дико теперь то, что мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии делать свое дело, а мы с тобой стараемся
как можно дольше не наесться и для этого едим устрицы….
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а
такие,
как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие —
такие же.
«Это должен быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял
так же верно,
как если б она сказала ему это словами. Но что
же это за человек?
— Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по их глазам, — продекламировал Степан Аркадьевич точно
так же,
как прежде Левину.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою
же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и,
как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой,
так странно легко носившею ее довольно полное тело.
— Не знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою
же, да, но простила бы, и
так простила бы,
как будто этого не было, совсем не было.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого,
так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот
же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
И странно то, что хотя они действительно говорили о том,
как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это
так же,
как и Кити.
— А затем, что мужики теперь
такие же рабы,
какими были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей
же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. —
Как ты живешь?
Все эти следы его жизни
как будто охватили его и говорили ему: «нет, ты не уйдешь от нас и не будешь другим, а будешь
такой же, каков был: с сомнениями, вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями и вечным ожиданием счастья, которое не далось и невозможно тебе».
—
Какие же у тебя skeletons? У тебя всё
так ясно.
Она знала это
так же верно,
как если б он сказал ей, что он тут для того, чтобы быть там, где она.
Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский смотрел па него всё
так же,
как на фонарь, и молодой человек гримасничал, чувствуя, что он теряет самообладание под давлением этого непризнавания его человеком.
И сын,
так же,
как и муж, произвел в Анне чувство, похожее на разочарованье.
Надо было покориться,
так как, несмотря на то, что все доктора учились в одной школе, по одним и тем
же книгам, знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
Войдя в маленький кабинет Кити, хорошенькую, розовенькую, с куколками vieux saxe, [старого саксонского фарфора,] комнатку,
такую же молоденькую, розовенькую и веселую,
какою была сама Кити еще два месяца тому назад, Долли вспомнила,
как убирали они вместе прошлого года эту комнатку, с
каким весельем и любовью.
— И мне то
же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли,
как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а
как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё
так ясно стало, не правда ли?
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она
такая славная, милая. Что
же ей делать, если все влюблены в нее и
как тени ходят за ней?
— И все бы поехали туда, еслиб это было
так же принято,
как опера, — подхватила княгиня Мягкая.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и
так далее — суть вопросы ее совести, до которой мне не может быть дела. Моя
же обязанность ясно определяется.
Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
— Анна, ради Бога не говори
так, — сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько
же за себя,
как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «
так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе;
так же считал себя погибшим после того,
как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь,
как это могло огорчать меня. То
же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Но прошло три месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему
так же,
как и в первые дни, было больно вспоминать об этом.
Приказчик, сияя
так же,
как и всё в этот день, в обшитом мерлушкой тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньги в кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день зa ужином
так же приятно,
как он был начат.
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку,
как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина,
так много говорившая о своем сыне, была всё-таки
такая же,
как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить
как бочка, не спать и быть всё
таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино,
так тонко и твердо, что считался первым игроком в Английском Клубе.
Волнение лошади сообщилось и Вронскому; он чувствовал, что кровь приливала ему к сердцу и что ему
так же,
как и лошади, хочется двигаться, кусаться; было и страшно и весело.
В то время
как скакавшие были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с аксельбантами, невысокий ростом,
такой же коренастый,
как и Алексей, но более красивый и румяный, с красным носом и пьяным, открытым лицом, подошел к нему.
Она наддала и мерно,
так точно,
как он предполагал, взвилась и, оттолкнувшись от земли, отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за канаву; и в том
же самом такте, без усилия, с той
же ноги, Фру-Фру продолжала скачку.
Внешние отношения Алексея Александровича с женою были
такие же,
как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежде.
Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и,
как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас
же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу.
Как и обыкновенно, жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
Тем хуже для тебя», говорил он мысленно,
как человек, который бы тщетно попытался потушить пожар, рассердился бы на свои тщетные усилия и сказал бы: «
так на
же тебе!
так сгоришь за это!»
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия
такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то
же подтрунивающее отношение,
как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал
как можно больше движения физического и
как можно меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то самое, что было для Алексея Александровича
так же невозможно,
как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
Как и во всех местах, где собираются люди,
так и на маленьких немецких водах, куда приехали Щербацкие, совершилась обычная
как бы кристаллизация общества, определяющая каждому его члену определенное и неизменное место.
Как определенно и неизменно частица воды на холоде получает известную форму снежного кристалла,
так точно каждое новое лицо, приезжавшее на воды, тотчас
же устанавливалось в свойственное ему место.
Но главное общество Щербацких невольно составилось из московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела
так же,
как и она, от любви, и московского полковника, которого Кити с детства видела и знала в мундире и эполетах и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою шеей в цветном галстучке, был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отделаться.
— Нет, — отвечала Варенька, положив свою руку на ноты и улыбаясь, — нет, споемте это. И она спела это
так же спокойно, холодно и хорошо,
как и прежде.
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что
же делать, что я дурная? Этого бы не было, если б я не была дурная.
Так пускай я буду
какая есть, но не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут
как хотят, и я
как хочу. Я не могу быть другою… И всё это не то, не то!..
Он любил и не любил народ
так же,
как и вообще людей.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам
как хозяин и посредник, а главное,
как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в
таком же затруднении ответить,
как на вопрос, любит ли он народ.