Неточные совпадения
Князь,
ехав в своей покойной карете, заметно был под влиянием не совсем веселых мыслей: более месяца он не видался с женою, но предстоящее свидание вовсе, кажется, не занимало и не интересовало его; а между
тем князь женился по страсти.
Все это, впрочем, разрешилось
тем, что князь, кончив курс и будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей в любви своей к Элизе и умолял ее немедля
ехать и сделать от него предложение.
Но все это, разумеется, кончилось
тем, что Пилат этот
поехал и сделал от племянника предложение.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день
ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в
том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
— Княгиня может ненавидеть Москву, но я все-таки не
поеду отсюда по одному
тому, что в Москве вы живете, — заключил князь, произнеся последние слова несколько тише, чем прочие.
— Если мужчина не говорит, куда
едет,
то он непременно
едет к женщине.
Анна Юрьевна после
того тотчас же велела заложить карету и
поехала к Григоровым.
Князю Григорову непременно бы следовало
ехать на похороны к дяде; но он не
поехал, отговорившись перед женой
тем, что он считает нечестным скакать хоронить
того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не
ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
— Вы
едете за границу? — спросил его
тот насмешливо.
— Если ей так хочется видеть меня, так пусть сама сюда
едет, — сказал
тем же досадливым голосом князь.
Старик просто не считал себя вправе беспокоить его сиятельство своим поклоном, так как сей последний на вечере у себя не удостоил слова сказать с ним, а между
тем Елпидифор Мартыныч даже в настоящую минуту
ехал, собственно, по делу князя.
После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду в самом деле получить с нее тысячу рублей, если только князь ей даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился не покидать этой возможности и теперь именно снова
ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать
ту в этом отношении.
Князь между
тем прошел в большой флигель. Княгиню он застал играющею на рояле, а барона слушающим ее. Он передал им приглашение Анны Юрьевны
ехать в Немецкий клуб ужинать.
За ней
поехали в кабриолете княгиня и барон, и так как княгиня сама пожелала править,
то они
поехали довольно тихо.
Анна Юрьевна, собственно, затеяла
ехать в Немецкий клуб с единственною целью встретиться там с своим юным музыкальным талантом, которого вряд ли не предполагала простить даже и которого она в самом деле встретила, но в таком сотовариществе, что никакое снисхождение ее не могло перенести
того.
Тот сел. Извозчик нешибко
поехал. Миклаков пошел около них.
Язык, при этих словах, у Миклакова начинал уж немного заплетаться. Когда же он сел в княжеский фаэтон, чтобы
ехать в Москву,
то как-то необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.
Миклаков опять сел в
тот же фаэтон и
поехал: он и на этот раз думал о княгине. В его зачерствелом и наболевшем сердце как будто бы снова заискрилось какое-то чувство и зашевелились надежды и мечты!
Ему давно хотелось навести как-нибудь Анну Юрьевну на эту мысль с
тем, чтобы удобнее было уговорить ее
ехать сначала за границу, а потом и совсем поселиться в Петербурге.
Последний разговор его с Еленой не
то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще
того хорошо знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене:
та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и
ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с
тем и отрадно.
«Вот дуралей-то!» — прибавлял он, повертываясь опять на прежний бок, и таким образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог
ехать к Жиглинской, где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не нашел там:
тот был дома и отсыпался за проведенную без сна ночь.
Мысли, одна другой несбыточнее, бессвязно проходили в уме его:
то ему думалось
ехать за княгиней в Петербург, преследовать ее год, два, лишь бы добиться ее любви,
то похитить ее здесь и увезти куда-нибудь с собой далеко.
— Не
еду! Только теперь, пожалуйста, нечего больше об этом говорить!.. — присовокупила она скороговоркой и затем сейчас же перевела разговор на совершенно другие предметы. Когда потом г-жа Петицкая возвратилась,
то княгиня заметно была рада ее приходу и даже сказала ей...
— Что ж из
того, что она
поедет за границу?..
Поедет да и приедет! — возразила Елизавета Петровна.
Сама княгиня не
поехала к своей подруге, так как она ждала к себе Миклакова, но денег ей, конечно, сейчас же послала и, кроме
того, отправила нарочного к Елпидифору Мартынычу с строгим приказанием, чтобы он сейчас же
ехал и оказал помощь г-же Петицкой.
Тот, конечно, не смел ослушаться и приехал к больной прежде даже, чем возвратилась ее горничная.
— Ах, я очень испугалась! — воскликнула Петицкая, как бы обрадовавшись последнему вопросу Иллионского. — Вообразите, я
ехала на извозчике; он меня выпрокинул, платье и салоп мой за что-то зацепились в санях; лошадь между
тем побежала и протащила меня по замерзшей улице!
Князь получил анонимное письмо в
то время, как собирался
ехать к Елене.
«Э, черт возьми! Могу же я быть спокойным или не спокойным, как мне пожелается
того!» — подумал он; но,
поехав к Елене, все-таки решился, чтобы не очень встревожить ее, совладеть с собой и передать ей всю эту историю, как давно им ожидаемую. Но Елена очень хорошо знала князя, так что, едва только он вошел, как она воскликнула встревоженным даже голосом...
— Лучше всего за границу!.. Пусть с вами
едет и господин Миклаков! — отвечал князь, как бы поняв ее страх. — Я, конечно, обеспечу вас совершенно состоянием: мое в этом случае, как и прежде, единственное желание будет, чтобы вы и я после
того могли открыто и всенародно говорить, что мы разошлись.
— Ни
то, ни другое, а
ехать со мной! — проговорила княгиня одушевленным и веселым тоном.
— Что
ехать с вами я готова, вы, я думаю, не сомневались в
том; но в
то же время это такая для меня неожиданность и такая радость, что до сих пор еще я не могу прийти в себя!
О, тогда г-же Петицкой показалось, что она очень хорошо понимает: она полагала, что Миклаков тоже
едет на деньги княгини, и теперь ему досадно, что она хочет
то же самое сделать и для других! Г-жа Петицкая судила в таком случае о Миклакове несколько по своим собственным чувствам.
— Как вы не понимаете
того! — продолжала она. — Когда Петицкая
поедет со мной,
то все-таки я
поеду с дамой, с компаньонкой, а
то мою поездку бог знает как могут растолковать!..
— Так, мне хочется сказать ей на дорогу несколько моих добрых пожеланий!.. Но дело в
том: если мне
ехать к вам,
то княгиня, конечно, меня не примет.
— И потому нельзя ли мне просто
ехать на железную дорогу, — продолжала Елена опять
тем же заискивающим голосом, — и там проститься с княгиней?
— Ведь ты
поедешь провожать ее? — присовокупила между
тем Елена.
У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена, было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого, прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой
ехали в 1-м классе. Вскоре после
того поезд тронулся.
— Никакой такой силы не существует! — произнесла Елена. — Ведь это странное дело — навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на
то. Я вон на днях еще как-то
ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после
того, как он пьян бывает!
— Гм!.. — произнес метрдотель и пододвинул шашку. — Спросить бы ее, паря, надо, куда это она
едет: а
то князь приедет, хватится ее, что мы ему скажем на
то?
Затем Елена велела поскорее уложить ребенка спать, съела две баранки, которых,
ехав дорогой, купила целый фунт, остальные отдала няне и горничной.
Те, скипятив самовар, принялись их кушать с чаем; а Елена, положив себе под голову подушку, улеглась, не раздеваясь, на жестком кожаном диване и вскоре заснула крепким сном, как будто бы переживаемая ею тревога сделала ее более счастливою и спокойною…
— Но куда вы именно
едете за границу? — продолжал ее спрашивать князь
тем же злым тоном.
Николя постоял еще некоторое время около князя, а потом вышел и сказал людям, чтоб
ехали за доктором.
Те, разумеется, поскакали за Елпидифором Мартынычем.
Тот с своей стороны, несмотря на причиненное ему князем оскорбление, немедля приехал. Николя между
тем, чтобы не беспокоить больного, ходил уже по зале.
Жуквич посидел еще некоторое время, и если б Елена повнимательней наблюдала за ним,
то заметила бы, что он был как на иголках; наконец, он поднялся и стал прощаться с Еленой; но деньги все еще не клал в карман, а держал только их в своей руке и таким образом пошел; но, выйдя в сени, немедля всю пачку засунул в свой совершенно пустой бумажник; потом этот бумажник положил в боковой карман своего сюртука, а самый сюртук наглухо застегнул и,
ехав домой, беспрестанно ощупывал
тот бок сюртука, где лежал бумажник.
— Нет, я к нему наперед
поеду и приготовлю его немного, а
то вы вдруг явитесь, это, пожалуй, его очень сильно поразит! — подхватил Елпидифор Мартыныч и, не откладывая времени,
поехал к князю, которого застал в довольно спокойном состоянии духа и читающим книгу.
— Ну, и будут вас оставлять, как вы желаете
того; я даже предпишу это как медицинское правило. Прикажете поэтому послать к княгине сказать, чтобы она
ехала к вам? — заключил Елпидифор Мартыныч.
— Потому что ж вы, — я не знаю чем я подал повод
тому… — вы
едете в Париж поверять меня!..
— Князю безотлагательно следовало бы
ехать за границу и укрепить свои нервы купаньями, а
то он, пожалуй, тут с ума может сойти! — опять вмешался в их разговор Елпидифор Мартыныч.
С наступлением вечера князь по крайней мере раз пять посылал спрашивать княгиню, что скоро ли она
поедет?
Та, наконец, собралась и зашла сама к князю. Она застала его сидящим за столом с наклоненной на руки головой.
— Ну, так я знаю! — подхватила Петицкая, твердо будучи уверена, что если бы даже барон и не очень нравился княгине,
то все-таки она пойдет за него, потому что это очень выгодная для нее партия, а потому дальнейшее с ней объяснение она считала совершенно излишним и при первой встрече с бароном прямо сказала
тому, чтоб он не робел и
ехал просить руки княгини.
Миклаков слушал все это с понуренной головой и пасмурным лицом, и когда, после похорон, Николя Оглоблин, с распухшим от слез лицом, подошел было к нему и стал его приглашать
ехать с ним на обед,
то Миклаков отказался наотрез и отправился в Московский трактир, где, под влиянием горестных воспоминаний об Елене и о постигшей ее участи, напился мертвецки пьян.