Неточные совпадения
Здесь
он свое ценное пальто так же небрежно, как, вероятно, и надевал
его, сбросил
с себя и, сев на диван, закрыл
глаза в утомлении.
Глаза старушки Бахтуловой тоже заблистали еще более добрым чувством. Барон вошел. Во фраке и в туго накрахмаленном белье
он стал походить еще более на журнальную картинку. Прежде всех
он поклонился Михайле Борисовичу, который протянул
ему руку хоть несколько и фамильярно, но в то же время
с тем добрым выражением,
с каким обыкновенно начальники встречают своих любимых подчиненных.
Учить музыке детей родители старались из всех сил, и старшая дочь
их, m-lle Элиза, девушка лет восемнадцати, необыкновенно миловидная из себя,
с голубыми, как небо,
глазами и
с льноподобными, густыми волосами, играла очень хорошо на фортепьянах.
Едучи в настоящем случае
с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед
глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой
он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли
он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли
его все
его физические и нравственные инстинкты.
— Ничего, хорошо! — отвечала
ему сухо и почти
с неудовольствием Елена, потому что Елпидифор Мартыныч, говоря последние слова, явно уже обратил на нее какие-то масленые
глаза:
он был ужасный волокита и особенно за небогатенькими девушками.
Князь сидел на креслах, закинув голову назад. Лицо
его имело какое-то мечтательное выражение; лицо же княгини, напротив, и на этот раз опять осенилось облаком тайного неудовольствия. Муж и жена, оставшись
с глазу на
глаз, чувствовали необходимость начать между собой какой-нибудь разговор, но о чем именно — не знали. Князь, впрочем, заговорил первый.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер
его показал барону приготовленное для
него помещение, которым тот остался очень доволен:
оно выходило в сад; перед
глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя,
он прямо прошел к
нему. Барон перед тем только разложился
с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к
нему, князь не утерпел и ахнул.
Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
После обеда князь пригласил барона перейти опять в
их мужской флигель. Барон при этом взглянул мельком на княгиню, сидевшую
с опущенными в землю
глазами, и покорно последовал за князем.
Княгиню застал
он неодетою,
с дурным цветом лица,
с красными и как бы заплаканными
глазами.
— Госпожа такая, что дама… благородного звания… — отвечал Елпидифор Мартыныч
с ударением. — Смолоду красавица была!.. Ах, какая красавица! — прибавил
он и закрыл даже при этом
глаза, как бы желая себе яснее вообразить Елизавету Петровну в ее молодости.
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил барон
с разгоревшимися уже
глазами, стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело
его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) — граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
С такими мыслями
он шел домой и, подойдя к террасе, увидел, что княгиня, разодетая и прехорошенькая, в какой-то полулежачей и нежной позе сидела на креслах, а у ног ее помещался барон
с красным, пылающим лицом,
с разгоревшимися маслеными
глазами.
Сзади
их тронулся князь
с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги не смотреть даже вперед, но
ему, против воли
его, постоянно бросалось в
глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона.
Барон в настоящий вечер был особенно нежен
с княгиней:
его белобрысое лицо,
с каким-то медовым выражением, так и лезло каждоминутно князю в
глаза.
— Да так!.. Ничего!.. — отвечал князь, как-то насильно улыбаясь, а между тем сам был бледен, волосы у
него были взъерошены,
глаза с мрачным выражением.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у
него в самом деле кое-что начиналось
с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней;
он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как
он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом
его искания перед княгиней; но в то же время переменить
с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в
глазах ее трусом, чего
он тоже не желал.
На другой день Анна Юрьевна в самом деле заехала за бароном и увезла
его с собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в
глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ.
Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал
с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя
с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину
его.
Вошел Оглоблин: это был еще молодой человек
с завитой в мелкие-мелкие барашки головой и
с выпуклыми
глазами, тоже несколько похожими на бараньи; губы и ноги у
него были толстые и мясистые.
Сев в карету,
он велел как можно проворнее везти себя в Роше-де-Канкаль. Елена взяла тот же нумер, где
они обыкновенно всегда встречались. При входе князя она взмахнула только на
него глазами, но не тронулась
с своего места. За последнее время она очень похудела: под
глазами у нее шли синие круги; румянец был какой-то неровный.
Князь, едва надев на себя кое-что, бросился к ней.
Он застал Елену, лежащую на постели,
с посинелым лицом и закатившимися
глазами. Довольно нестарая еще акушерка суетилась и хлопотала около нее.
Князь смотрел на всю эту сцену, стоя прислонившись к косяку и
с каким-то бессмысленным выражением в лице.
С Елпидифора Мартыныча между тем катился уже холодный пот, лицо у
него было бледно,
глаза горели какой-то решимостью.
— Ну что, благополучно? — спросил
его трепещущим голосом князь и
с еще более выступившими слезами на
глазах.
— Не возьму-с! — отвечал тот, снова кинув какой-то огненный взор на деньги и надевая калоши. Через минуту
он хлопнул дверьми и скрылся совсем из
глаз князя.
По уходе
его, Елена велела подать себе малютку, чтобы покормить
его грудью. Мальчик, в самом деле, был прехорошенький,
с большими, черными, как спелая вишня,
глазами,
с густыми черными волосами;
он еще захлебывался, глотая своим маленьким ротиком воздух, который в комнате у Елены был несколько посвежее, чем у
него в детской.
— Чем могу служить-с? — отвечал
он, потупляя перед ней свои голубые
глаза.
Отец Иоанн позаметнее при этом улыбнулся, но вместе
с тем указал Миклакову
глазами на дьякона, как бы упрашивая
его не компрометировать
его и не говорить
с ним о подобных вещах при этом человеке.
Глаза Миклакова в это время совершенно уже посоловели, и
он был заметно пьян. В эту же самую минуту вышла акушерка
с шампанским.
Княгиня между тем оставалась печальной и смущенной; ей невольно припомнилось то время, когда она была невестой князя, как
он трепетал от восторга при одном ласковом взгляде ее, от одного легкого пожатия руки ее, и что же теперь стало? Княгиня готова была расплакаться от грусти. Ее печальный вид не свернулся
с глаз Миклакова и навел
его тоже на весьма невеселые мысли касательно собственного положения.
— Не может быть! — возразил князь искренно встревоженным голосом. — Но что же это, от любви, что ли, опять какой-нибудь? — присовокупил
он, смотря, по преимуществу,
с удивлением на воспаленные
глаза Миклакова и на
его перепачканные в пуху волосы.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе
с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков
с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним
глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что
они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
— Прежде всего-с — к-ха! — начал Елпидифор Мартыныч. — Осмотрим Николая Григорьича… Теплота в тельце умеренная, пупок хорош, а это что глазки ваши вы так держите?.. Не угодно ли вам
их открыть?.. — И Елпидифор Мартыныч дотронулся легонько пальцем до горлышка ребенка, и тот при этом сейчас же открыл на
него свои большие черные
глаза.
И
с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед
глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе
с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных,
они снова желают поскорее остаться вдвоем,
он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и уехать.
— Это
с чего ты взял, что я сочиню тебе сцену? — воскликнула Елена, гордо поднимая перед
ним свою голову. — Слишком ошибаешься!.. Прошла та пора: теперь я тебя очень хорошо понимаю, и если бы ты даже стал притворяться передо мною, так я бы это сейчас увидела, и ты к теперешним своим качествам прибавил бы в
глазах моих еще новое, весьма некрасивое.
— О, нет, я
с ними еду компаньонкой за границу! — отвечала г-жа Петицкая, не поднимая
глаз.
У
него никак не могла выйти из головы только что совершившаяся перед
его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам князь
с любовницей, княгиня
с любовником, и все
они так мирно,
с таким уважением разговаривали друг
с другом; все это князю показалось по меньшей мере весьма странным!
— Елизавета Петровна-с! — отвечал Елпидифор Мартыныч. — Она идти хочет к вам
с объяснением: «Дочь, говорит, теперь на
глазах всей Москвы живет у
него в доме, как жена
его, а между тем, говорит,
он никого из нас ничем не обеспечил».
Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина,
с окладистою, начинавшею седеть бородою,
с густыми, кудрявыми, тоже
с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару;
глаза у
него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При виде князя
он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
— Вы, может быть, — начал
он тоже
с небольшой улыбкой и вскинув на мгновение свои
глаза на Елпидифора Мартыныча, — разумеете тот ж маленький спор, который произошел между нами в Лондоне?..
— Возьму вами ж подсказанный пример… — продолжал
он, устремляя вдаль свои голубые
глаза и как бы приготовляясь списывать
с умственной картины, нарисовавшейся в
его воображении.
Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль.
Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича
с Еленой
с глазу на
глаз, чего князь вовсе не желал.
На другой же день к вечеру Жуквич прислал
с своим человеком к князю полученную
им из Парижа ответную телеграмму, которую Жуквич даже не распечатал сам. Лакей
его, бравый из себя малый,
с длинными усищами,
с глазами навыкате и тоже, должно быть, поляк, никак не хотел телеграммы этой отдать в руки людям князя и требовал, чтобы
его допустили до самого пана. Те провели
его в кабинет к князю, где в то время сидела и Елена.
— Оттого, что я довольно
им давал и документ даже насчет этого нарочно сохранил, — проговорил князь и, проворно встав
с своего места, вынул из бюро пачку писем, взял одно из
них и развернул перед
глазами Елены. — На, прочти!.. — присовокупил
он, показывая на две, на три строчки письма, в которых говорилось: «Вы, мой милый князь, решительно наш второй Походяшев: вы так же нечаянно, как и
он, подошли и шепнули, что отдаете в пользу несчастных польских выходцев 400 тысяч франков. Виват вам!»
На каждой из вещей, которые Елена увидала у
него в номере, начиная
с нового большого чемодана до толстого клетчатого пледа, лежавшего на диване, ей кинулся в
глаза отпечаток европейского изящества и прочности, и она при этом невольно вспомнила сейчас только оставленный ею богатый дом русского вельможи, представлявший огромные комнаты, нелепое убранство в
них и грязь на всем.
— Я очень рад этой дуэли, очень! — повторял Николя всю дорогу; но вместе
с тем от страха и от волнения у
него даже как-то
глаза перекосились.
Жуквич,
с своей стороны, тоже стоял
с довольно мрачным выражением, и при этом красивые
глаза его неустанно и пристально были устремлены на молодого секунданта, который, наконец, зарядил пистолеты и, проговоря негромким и несколько взволнованным голосом: «готовы», вручил
их противникам.
Вещи, предназначенные к розыгрышу, расставить покрасивее на
глаза публике взялся Жуквич и исполнил это
с искусством, достойным лучшего декоратора; при этом
он все почти сам размеривал, прилаживал и приколачивал.
— Месяца
с два, как ходит!.. Говорю Елене Николаевне, что «вот мне поручено навещать ребенка». — «Это, говорит, зачем? Вы видели, что
он здоров, а сделается болен, так я пришлю за вами!» Так и не позволила мне! Я доложил об этом князю, —
он только
глаза при этом возвел к небу.
— Кто вам говорил это? — спросил Феодосий Иваныч, делая мину, весьма похожую на мину начальника, и вместе
с тем
глаза его были покрыты каким-то невеселым туманом.
— Что ж на негодяйке?.. Вам, что ли,
с ней жить, али
ему? — возразил, в свою очередь, тоже резко Феодосий Иваныч. — Не молоденькие, — пожалуй, умрете и не повидаетесь
с сыном-то! — прибавил
он затем каким-то мрачным голосом и этим последним замечанием окончательно поразил своего начальника, так что у того слезы выступили на
глазах.
Про свое собственное училище барон сказал, что
оно пока еще зерно, из которого, может быть, выйдет что-нибудь достойное внимания общества; себя при этом
он назвал сеятелем, вышедшим в поле
с добрыми пожеланиями, которые
он надеется привести к вожделенному исполнению
с помощию своих добрых и уважаемых сослуживцев, между которыми барон как-то
с особенною резкостью в похвалах указал на избранную
им начальницу заведения, г-жу Петицкую, добродетели которой, по
его словам, как светоч, будут гореть перед
глазами ее юных воспитанниц.