Неточные совпадения
Глаза старушки Бахтуловой тоже заблистали еще более добрым чувством. Барон вошел. Во фраке и в туго накрахмаленном белье он
стал походить еще более на журнальную картинку. Прежде всех он поклонился Михайле Борисовичу, который протянул ему руку хоть несколько и фамильярно, но в то же время
с тем добрым выражением,
с каким обыкновенно начальники встречают своих любимых подчиненных.
— А черт его знает, у кого он был! — сказал
с сердцем князь, и вообще,
как видно было, весь этот разговор начинал ему
становиться скучным и неприятным.
— Ну-с, а почему же вы последнее ваше письмо, — письмо,
как видно, очень искреннее, — прямо начинаете
с того, что
стали мне описывать, до
какой степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?.. Вы
как будто бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая,
как водится, нарисована была брюнеткой и
с совершенно обнаженным
станом до самой талии.
— К-х-ха! — откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. — Времена вот какие-с!.. — начал он самой низкой октавой и
как бы читая тайные мысли своей собеседницы. — Сорок лет я лечил у князей Григоровых, и вдруг негоден
стал!..
— А тем, что… ну, решился провести этот день
с женой. И скажи прямо, серьезно,
как вон русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву не препятствуй!». Досадно бы, конечно, было, но я бы покорилась; а то приехал, сначала хитрить
стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался,
как школьник, и убежал.
— Почему же я говорю утопию? — спросила Елена удивленным голосом: ее больше всего поразило то,
с какой это
стати и в
каком значении употребила тут Анна Юрьевна слово «утопия».
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она
стала бы притворяться, что разделяет их; но князь,
как и
с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не
стал ни слова
с ней говорить о том, что составляло его суть, так что
с этой стороны княгиня почти не знала его и видела только, что он знакомится
с какими-то странными людьми и бог знает
какие иногда странные вещи говорит.
Наконец, явилась и Елена, по обыкновению,
с шиком одетая, но — увы! — полнота ее талии была явно заметна, и это,
как кажется, очень сильно поразило княгиню, так что она при виде Елены совладеть
с собой не могла и вся вспыхнула, а потом торопливо начала хлопотать, чтобы устроить поскорее танцы, в которых и разделились таким образом: княгиня
стала в паре
с бароном, князь
с Еленой, г-жа Петицкая
с своим Архангеловым, а Анна Юрьевна
с Миклаковым.
С тех пор,
как князь
стал присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна
с дочерью и начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.
Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик
с револьвером и
стал глядеть на его крышку,
как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
— Это
с какой мне
стати? — воскликнул Миклаков.
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы
с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так
как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не
стали иметь никаких друг от друга тайн.
Для этого рода деятельности барон
как будто бы был рожден: аккуратный до мельчайших подробностей, способный, не уставая, по 15 часов в сутки работать, умевший складно и толково написать бумагу, благообразный из себя и, наконец, искательный перед начальством, он, по духу того времени, бог знает до
каких высоких должностей дослужился бы и уж в тридцать
с небольшим лет был действительным статским советником и звездоносцем,
как вдруг в службе повеяло чем-то, хоть и бестолковым, но новым:
стали нужны составители проектов!..
—
Какая статья? — спросила Анна Юрьевна. Сама она никогда не читала никаких газет и даже чувствовала к ним величайшее отвращение вследствие того, что еще во время ее парижской жизни в одной небольшой французской газетке самым скандальным образом и
с ужасными прибавлениями была рассказана вся ее биография.
— Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее на это… Жаль, видно,
стало куска хлеба матери, и
с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот вы не
стали помогать нам, дня по два сидели не евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда было у меня, а теперь что? Уж
как милостыни буду просить у вас, не оставьте вы меня, несчастную!
Такое позволение,
как видно, очень обрадовало Миклакова; он несколько раз и
с улыбкою на губах перечитал письмецо княгини и часов
с семи принялся одеваться: надев прежде всего белую крахмальную рубашку, он почувствовал какую-то свежесть во всем теле; новый черный сюртучок, благодаря шелковой подкладке в рукавах, необыкновенно свободно шмыгнул у него по рукам; даже самая грудь его, одетая уже не в грязную цветную жилетку, а в черную, изящно отороченную ленточкой,
стала как бы дышать большим благородством; словом, в этом костюме Миклаков помолодел по крайней мере лет на десять.
Княгиня между тем оставалась печальной и смущенной; ей невольно припомнилось то время, когда она была невестой князя,
как он трепетал от восторга при одном ласковом взгляде ее, от одного легкого пожатия руки ее, и что же теперь
стало? Княгиня готова была расплакаться от грусти. Ее печальный вид не свернулся
с глаз Миклакова и навел его тоже на весьма невеселые мысли касательно собственного положения.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе
с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков
с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она приняла вид, что
как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая,
как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и
стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
— Ах, боже мой, боже мой, — произнесла на это,
как бы больше сама
с собой, г-жа Петицкая. — Если бы вы действительно любили меня пламенно, — обратилась она к Николя, — так не
стали бы спрашивать, чему я смеюсь, а сами бы поняли это.
— Потому что я никогда, сколько помню, не говорил вам ни о
каких моих нуждах, никогда не просил у вас денег взаймы,
с какой же
стати вы пожелали сделать мне презент?
«В таком случае он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!» — почти воскликнула сама
с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву его капризам все свои симпатии и антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась, сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы он ни выделывал, сблизиться
с Жуквичем, подружиться даже
с ним и содействовать его планам, которые он тут будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не
станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам,
какого несокрушимого закала польские патриоты.
Князь и на это ни слова не сказал. Елена тоже не
стала развивать далее своей мысли, не желая очень раздражать князя, так
как предполагала, не откладывая времени, начать
с ним разговор по поводу своего желания помочь польским эмигрантам.
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты, татары, способные составлять только быдло, и наконец,
стали с восторгом рассказывать,
как они плюют нашим офицерам в лицо, душат в постелях безоружных наших солдат.
Такого рода ответ Оглоблин давал обыкновенно на все просьбы, к нему адресуемые. Феодосий Иваныч был правитель дел его и хоть от природы был наделен весьма малым умом, но сумел как-то себе выработать необыкновенно серьезный и почти глубокомысленный вид. Начальника своего он больше всего обольщал и доказывал ему свое усердие тем, что
как только тот
станет что-нибудь приказывать ему
с известными минами и жестами, так и Феодосий Иваныч начнет делать точно такие же мины и жесты.
Жуквич посидел еще некоторое время, и если б Елена повнимательней наблюдала за ним, то заметила бы, что он был
как на иголках; наконец, он поднялся и
стал прощаться
с Еленой; но деньги все еще не клал в карман, а держал только их в своей руке и таким образом пошел; но, выйдя в сени, немедля всю пачку засунул в свой совершенно пустой бумажник; потом этот бумажник положил в боковой карман своего сюртука, а самый сюртук наглухо застегнул и, ехав домой, беспрестанно ощупывал тот бок сюртука, где лежал бумажник.
Многие обращались к нему
с вопросами о том,
как будут распоряжаться
с деньгами: весь ли капитал раздадут на вспомоществование, или только
станут расходовать одни проценты?
— От влияния отца спасти!.. — повторил
с усмешкою Миклаков. —
Как хотите, Елена, а у вас, видно, характер все хуже и хуже
становится.
— Конечно, это очень благородно
с вашей стороны, — сказала она: — говорить таким образом о женщине,
с которой все кончено; но кто вам поверит?.. Я сама читала письмо Петицкой к князю, где она описывала,
как княгиня любит вас, и
как вы ее мучите и терзаете, — а разве
станет женщина мучиться и терзаться от совершенно постороннего ей человека?
— Переехала-с… Елизавета Петровна очень этим расстроилась:
стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться,
как опять хлобыснулась на постелю. «Марфуша! — кричит: — доктора мне!». Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два — три, — не отвечают больше, я и побежала к вам.
— Нет-с, нет! — отвечал хозяин,
как бы даже обидевшись на эти слова. — Разве я
стал бы держать такого? — прибавил он потом
с усмешкой.
— Был… был влюблен, когда она была еще девушкой, потом это чувство снова возродилось во мне при встрече
с ней здесь: но она
как в тот, так и в другой раз отвергла всякие мои искания, — что же мне оставалось делать после того! Я бросился очертя голову в эту несчастную мою женитьбу, и затем, вы сами видели, едва только я освободился от этой ферулы,
как снова всею душой
стал принадлежать княгине.
Елена не
стала с ним более разговаривать об этом происшествии и по наружности оставалась спокойной; но когда Елпидифор Мартыныч ушел от нее, то лицо Елены приняло почти отчаянное выражение: до самой этой минуты гнев затемнял и скрывал перед умственными очами Елены всякое ясное воспоминание о князе, но тут он
как живой ей представился, и она поняла, до
какой степени князь любил ее, и к вящему ужасу своему сознала, что и сама еще любила его.