Неточные совпадения
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал и ездил в ней только туда, куда ему надобно было очень чистым и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил
к своей гостинице, тем быстрее шел и,
придя к себе в номер, сейчас же принялся писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
— Ну вот видите, идет!..
Пришел благополучно, — отнесся инженер любезно
к девушке.
— Ничего себе; так же по-прежнему добра и так же по-прежнему несносна… Вот
прислала тебе в подарок, — прибавил князь, вынимая из кармана и перебрасывая
к жене крестик Марьи Васильевны, — велела тебе надеть; говорит, что после этого непременно дети будут.
— Я
пришла, князь, проведать, приехали ли вы из Петербурга, — обратилась она каким-то неестественным голосом
к князю.
— Очень может быть, — отвечала Елена, — но только не в доме у ней, а в передней: я
приходила к ней просить место учительницы.
Сия опытная в жизни дама видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только
приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
— Только они меня-то,
к сожалению, не знают… — продолжала между тем та, все более и более
приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому с невыносимой жалостью
к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством
пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно
приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Выйдя поутру из дому, Елена только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку
к князю, в которой уведомляла его, что она не
придет сегодня в гостиницу, потому что больна; и затем
к обеду возвратилась из училища домой.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он
пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом
к князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но
придет ли еще туда князь?
После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени князь ни разу не зашел
к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама
прислала к нему свою горничную.
Проклиная в душе всех на свете кузин, князь пошел
к Елене и стал ее умолять
прийти тоже
к ним вечером.
Княгине, разумеется, и в голову не
приходило того, что князь разрешает ей любовь
к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней. Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она
пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
Князь, упрашивая так настойчиво Елену
прийти к ним, кроме желания видеть ее, имел еще детскую надежду, что таким образом Елена попривыкнет у них бывать, и княгиня тоже попривыкнет видеть ее у себя, и это, как он ожидал, посгладит несколько существующий между ними антагонизм.
Князь после того пошел
к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала князя. Он
приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
С тех пор, как князь стал
присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна с дочерью и начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.
— Ну, adieu, авось отыщется где-нибудь наш беглец! — проговорила она и пошла, твердо уверенная, что князь гулял в лесу с Еленой: рассорились они, вероятно, в чем-нибудь, и Елена теперь плачет в лесу, а он, грустный, возвращается домой… И г-жа Петицкая, действительно,
придя к княгине, услыхала, что князь вернулся, но что обедать не
придет, потому что очень устал и желает лечь спать.
После того он встал,
пришел к Яру, спросил себе есть, но есть, однако, ничего не мог; зато много выпил и вслед за тем, как бы под влиянием величайшего нетерпения, нанял извозчика и велел ему себя проворнее везти обратно в Останкино, где подали ему письмо от Елены.
Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел
прийти к нему на дачу и действительно
пришел.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня — что
к ней вовсе и не
приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
— Пишут во всяком!.. — проговорила Анна Юрьевна, и при этом ей невольно
пришла в голову мысль: «Княгиня, в самом деле, может быть, такая еще простушка в жизни, что до сих пор не позволила барону приблизиться
к себе, да, пожалуй, и совсем не позволит», и вместе с тем Анне Юрьевне кинулось в глаза одно, по-видимому, очень неважное обстоятельство, но которое, тем не менее, она заметила.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали
к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом
к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем не менее, однако,
придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
По уходе его Анна Юрьевна велела позвать
к себе барона. Тот
пришел.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого
к ним князю самому — у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не
придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг
к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «Примут ли ее?».
Вечером Миклаков, по обыкновению,
пришел к княгине, и все они втроем уселись играть в карты. Княгиня, впрочем, часов до одиннадцати не в состоянии была обратиться
к Миклакову с расспросами; наконец, она начала, но и то издалека.
С вашей стороны прошу быть совершенно откровенною, и если вам не благоугодно будет дать благоприятный на мое письмо ответ, за получением которого не премину я сам
прийти, то вы просто велите вашим лакеям прогнать меня: „не смей-де, этакая демократическая шваль, питать такие чувства
к нам, белокостным!“ Все же сие будет легче для меня, чем сидеть веки-веченские в холодном и почтительном положении перед вами, тогда как душа требует пасть перед вами ниц и молить вас хоть о маленькой взаимности».
Весь следующий день Миклаков провел в сильном беспокойстве и волнении. Он непременно ожидал, что когда
придет к Григоровым, то усатый швейцар их с мрачным выражением в лице скажет ему строгим голосом: „Дома нет-с!“.
Она рассказала ей, как Миклаков
прислал ей с объяснением в любви записку, как он у нее был потом, и она сказала ему, что уезжает в Петербург
к отцу и матери.
— У вас… Пошлите
к нему, чтобы он
пришел к вам.
— Ну, хотите, я
к нему напишу, чтобы он
пришел ко мне?
— Что ж из того, что он
к вам
придет?
Г-жа Петицкая после этого сейчас же побежала домой и написала Миклакову записку на французском языке, в которой приглашала его
прийти к ней, поясняя, что у нее будет „une personne, qui desire lui dire quelques paroles consolatrices“ [«одна особа, которая желает ему сказать несколько слов утешения» (франц.).], и что настанет даже время, „il sera completement heureux“ [«он будет вполне счастлив» (франц.).].
Когда Миклаков
пришел к Петицкой, княгиня была уже у ней.
Действовал он, как мы знаем, через Анну Юрьевну; но в настоящее время никак не мог сделать того, потому что когда Анна Юрьевна вышла в отставку и от новой попечительницы Елпидифору Мартынычу, как любимцу бывшей попечительницы, начала угрожать опасность быть спущенным, то он, чтобы спастись на своем месте, сделал ей на Анну Юрьевну маленький доносец, которая, случайно узнав об этом,
прислала ему с лакеем сказать, чтобы он после того и в дом
к ней не смел показываться.
На другой день после описанного нами горестного события княгиня получила от Петицкой записку, которую та
прислала к ней со своей горничной, очень безобразной из себя.
Ты очень хорошо знала, что я
пришел к тебе с большой моей раной; но ты вместо того, чтобы успокоить меня, посоветовать мне что-нибудь, говоришь мне только дерзости.
Не сознавая хорошенько сама того, что делает, и предполагая, что князя целый вечер не будет дома, княгиня велела сказать Миклакову через его посланного, чтобы он
пришел к ней; но едва только этот посланный отправился, как раздался звонок.
Княгиня догадалась, что приехал князь, и от одного этого почувствовала страх, который еще больше в ней увеличился, когда в комнату
к ней вошел лакей и доложил, что князь желает ее видеть и просит ее
прийти к нему.
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который
приходил звать княгиню
к князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула. Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась
к лакею...
— А вы несколько успокойтесь! — отнесся князь
к жене. — Это отлично, что Миклаков
пришел: мы сейчас же с ним все и устроим! — присовокупил он, как бы рассуждая сам с собой.
Этого Миклаков не в состоянии уже был вынести. Он порывисто встал с своего места и начал ходить с мрачным выражением в лице по комнате. Княгиня, однако, и тут опять сделала вид, что ничего этого не замечает; но очень хорошо это подметила г-жа Петицкая и даже несколько встревожилась этим. Спустя некоторое время она, как бы
придя несколько в себя от своего волнения, обратилась
к Миклакову и спросила его...
— Я получил от вас какое-то странное письмо с приложением
к оному и
пришел вам возвратить все сие! — проговорил он насмешливо и бросил на стол перед князем письмо и деньги.
— Ну, прощай, однако, князь! — сказала она, приподнимаясь с своего места. — За то, что я приехала
к тебе обедать, приезжай ко мне завтра вечером посидеть; обедать не зову: старик мой повар болен, а подростки ничего не умеют; но мороженого хорошего дам, нарочно зайду сама
к Трамбле и погрожу ему пальчиком, чтобы
прислал самого лучшего. Приезжайте и вы, пожалуйста! — прибавила Анна Юрьевна Жуквичу.
Часам
к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый,
пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился
к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.
На другой же день
к вечеру Жуквич
прислал с своим человеком
к князю полученную им из Парижа ответную телеграмму, которую Жуквич даже не распечатал сам. Лакей его, бравый из себя малый, с длинными усищами, с глазами навыкате и тоже, должно быть, поляк, никак не хотел телеграммы этой отдать в руки людям князя и требовал, чтобы его допустили до самого пана. Те провели его в кабинет
к князю, где в то время сидела и Елена.
— Барышня, — начала она негромким голосом: — человек вон этого Жуквича
пришел к вам и принес записочку.
Елене
пришло в голову, что не удар ли случился с Николя, и он лечится электричеством; но машина, собственно, была куплена для больной бабушки Николя; когда же та умерла, то Николя машину взял
к себе для такого употребления: он угрозами и ласками зазывал в свой кабинет лакеев и горничных и упрашивал их дотронуться до машины.
Придя на этот раз
к отцу, он сначала заглянул в присутствие.