Неточные совпадения
— Видел. Он сейчас
будет сюда, —
отвечал барон почтительным голосом.
— Что делать, ma tante, —
отвечал князь; видимо, что ему в одно и то же время жалко и скучно
было слушать тетку.
— Не знаю-с, насколько он умен! — резко
отвечал Михайло Борисович,
выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну; в сущности он очень хорошо знал, что генерал
был умен, но только тот всегда подавлял его своей аляповатой и действительно уж ни перед чем не останавливающейся натурой, а потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
— Да кто
был? —
отвечала княгиня, припоминая. — Приезжала всего только одна Анна Юрьевна и велела тебе сказать, что она умирает от скуки, так долго не видав тебя.
— Очень может
быть, —
отвечала Елена, — но только не в доме у ней, а в передней: я приходила к ней просить место учительницы.
— Ничего, хорошо! —
отвечала ему сухо и почти с неудовольствием Елена, потому что Елпидифор Мартыныч, говоря последние слова, явно уже обратил на нее какие-то масленые глаза: он
был ужасный волокита и особенно за небогатенькими девушками.
—
Есть отчасти… —
отвечал ей тот с улыбкою.
— Мы-с
пили, —
отвечал ему резко князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе
пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут. Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Князь Григоров, никогда и ни с какой женщиной не шутивший, с Анной Юрьевной любил, однако, болтать и на ее вольности
отвечал обыкновенно такого рода вольностями, что даже Анна Юрьевна восклицала ему: «Нет,
будет!
Князь на это ничего не
ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно
были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
— Сию секунду-с! —
отвечал лакей и, сбегав, принес что ему
было приказано.
Елена затруднилась несколько
отвечать на этот вопрос. Она отчасти догадывалась о причине, почему мать так надзирает за ней, но ей самой себе даже
было стыдно признаться в том.
— Может
быть, ей почему-нибудь не нравятся наши отношения, —
отвечала она.
— Ничего особенного-с. К-х-ха!.. —
отвечал ей с кашлем Елпидифор Мартыныч. — У матери одной я сейчас
был — гневающейся и плачущей.
— Да мне просто любопытно
было посидеть и послушать ваших умных разговоров, больше ничего! —
отвечала г-жа Жиглинская невиннейшим голосом.
— Затем, что в одном
будет жить княгиня, а в другом я, —
отвечал флегматически князь.
— Ах, мой милый!.. Ils feront tres bien!.. [Они сделают очень хорошо!.. (франц.).] —
отвечала, слегка вздохнув, Анна Юрьевна. — Я так часто в жизни моей близка
была сломать себе голову, но не успела только, так пусть же они мне помогут в этом… Ваши занятия в конце мая совершенно окончатся? — отнеслась она затем к Елене, как бы чувствуя необходимость ее немножко приласкать.
—
Есть это отчасти! —
отвечал князь, еще раз пожимая руку кузины и уходя от нее.
— Вы, мой милый Эдуард, —
отвечал он, — вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления — поймите вы, уголовные! — не должны
быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
— Доказательством тому может служить, —
отвечал барон совершенно уверенно, — то, что брак [Брак. — Вопрос об отношении к браку в шестидесятые годы
был одним из наиболее острых. Нигилисты (см. выше, прим. к стр. 29) подчас отрицали не только брак, но и семью, что нашло наиболее яркое выражение в революционной прокламации «Молодая Россия», выпущенной в мае 1862 года кружком П.Г.Заичневского (1842—1896).]
есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
— Совершенно такие существуют! —
отвечал князь, нахмуривая брови: ему
было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
—
Есть маленькая боль, —
отвечала она.
— Госпожа такая, что дама… благородного звания… —
отвечал Елпидифор Мартыныч с ударением. — Смолоду красавица
была!.. Ах, какая красавица! — прибавил он и закрыл даже при этом глаза, как бы желая себе яснее вообразить Елизавету Петровну в ее молодости.
— Сначала
была против, —
отвечал Елпидифор Мартыныч, с лукавой улыбкой, — а теперь, кажется, за.
— Кто ж это знает? —
отвечал Елпидифор Мартыныч, пожав плечами. — К-х-ха! — откашлянулся он. — Мать мне ее, когда я
был у них перед отъездом их на дачу, говорила: «Что это, говорит, Леночку все тошнит, и от всякой пищи у ней отвращение?» Я молчу, конечно; мало ли человека отчего может тошнить!
— Да, то
есть так себе… Плохо, конечно!.. —
отвечал как-то уклончиво барон и поспешил перейти в другое отделение, где хранились короны и одежды царские.
— Законы
суть поставленные грани, основы, на которых зиждется и покоится каждое государство, —
отвечал барон, немного сконфузясь: он чувствовал, что говорит свое, им самим сочиненное определение законов, но что
есть какое-то другое, которое он забыл.
— Как подчиняются слепые зрячему — не почему более, и пусть он даже насиловать их
будет: это зло временное, за которым последует благо жизни, —
отвечала Елена.
—
Есть и дочери, барышни славные! —
отвечал садовник, неизвестно почему догадавшийся, что барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.
— Мне странно
было бы
отвечать вам что-нибудь! — сказала княгиня, не поднимая глаз. — Вы
были тогда такой еще мальчик!
— Конечно,
была влюблена! — поспешно
отвечала княгиня, как бы боясь, чтобы ее в самом деле не заподозрили в чем-нибудь противном.
— Я всегда такой!.. —
отвечал князь: его, по преимуществу, бесило то, что он не мог чувствовать так, как бы он желал и как бы должен
был чувствовать!
—
Будет еще madame Петицкая, которая представит нам молодого танцора, monsieur Архангелова! —
отвечала княгиня.
— Я играю, и недурно играю, —
отвечала г-жа Петицкая еще скромнее, — но у меня нет средств, чтобы иметь такой дорогой рояль; мой муж
был великий музыкант!
—
Будет! —
отвечал князь.
— Рыба у нас, ваше превосходительство,
есть добрая, хорошая, —
отвечал ей на это немец повар.
— Верно, так-с…
Будьте благонадежны!.. Это мне моя сказывала! —
отвечал самодовольно Архангелов.
«Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном:
быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину — это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни
отвечать мне письмом, ни сами приходить — все это
будет совершенно бесполезно».
— Отдам… Что мне!.. Делай глупости… —
отвечала Елизавета Петровна, уходя, но, покуда шла из комнат в кухню, где
была Марфуша, она кой-что попридумала.
— Поняла, барыня! —
отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она
была препонятливая. — А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? — спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
— Вероятно, забежала куда-нибудь к приятельницам! —
отвечала Елизавета Петровна; о том, что она велела Марфуше лично передать князю письмо и подождать его, если его дома не
будет, Елизавета Петровна сочла более удобным не говорить дочери.
— Нет, не видала!.. —
отвечала та почти задыхающимся голосом: встретиться и беседовать в такую минуту с г-жою Петицкой
было почти невыносимо для Елены, тем более, что, как ни мало она знала ее, но уже чувствовала к ней полное отвращение.
— Да так!.. Ничего!.. —
отвечал князь, как-то насильно улыбаясь, а между тем сам
был бледен, волосы у него
были взъерошены, глаза с мрачным выражением.
— Я тут так близко заинтересована, что никак не могу
быть судьей и, конечно, решу пристрастно! —
отвечала та.
— Если она даже вздор, — подхватил князь, — то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение… Что я
буду теперь
отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно — жестоко!
— Нет, я не
был у него сегодня, —
отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.
— Я направлю его к богу и
буду просить у него смерти, —
отвечала княгиня.
Зачем же
было унижать ее еще в глазах постороннего человека?» — думала княгиня и при этом проклинала себя, зачем она написала это глупое письмо князю, зная по опыту, как он и прежде
отвечал на все ее нежные заявления.
— Нет, я остаюсь в Москве, —
отвечал тот, все более и более конфузясь, — но я
буду иметь дела, которые заставляют меня жить ближе к городу, к присутственным местам.
— Скажите, когда бывают влюблены и им
отвечают взаимно, то пишут такие письма? — проговорил барон и, вынув из своего бумажника маленькую записочку, подал ее Анне Юрьевне. Письмо это
было от княгини, писанное два дня тому назад и следующего содержания: «Вы просите у меня „Московских ведомостей“ [«Московские ведомости» — газета, издававшаяся с 1756 года. В 1863 году
была арендована реакционерами М.Н.Катковым и П.М.Леонтьевым.], извините, я изорвала их на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!»