Неточные совпадения
— Достаньте, пожалуйста, — протянул опять высокий господин, — и
пришлите все это в Морскую, в гостиницу «Париж», Григорову…
князю Григорову, — прибавил он затем, как бы больше для точности.
— Bien! [Хорошо! (франц.).] — проговорил, как бы по механической привычке и совершенно чистым акцентом,
князь. —
Приходите! — поспешил он затем сейчас же прибавить.
Кроткая Марья Васильевна была тут же: она сидела и мечтала, что вот скоро
придет ее Гриша (
князь Григоров тем, что пребывал в Петербурге около месяца, доставлял тетке бесконечное блаженство).
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал и ездил в ней только туда, куда ему надобно было очень чистым и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил к своей гостинице, тем быстрее шел и,
придя к себе в номер, сейчас же принялся писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
Эта музыкальность барона собственно и послужила первоначальным основанием его школьной дружбе с
князем, который в то время
приходил в бешеный восторг от итальянской оперы и от музыки вообще.
— Ничего себе; так же по-прежнему добра и так же по-прежнему несносна… Вот
прислала тебе в подарок, — прибавил
князь, вынимая из кармана и перебрасывая к жене крестик Марьи Васильевны, — велела тебе надеть; говорит, что после этого непременно дети будут.
Елена после того
пришла, разумеется, поблагодарить
князя.
— Я
пришла,
князь, проведать, приехали ли вы из Петербурга, — обратилась она каким-то неестественным голосом к
князю.
В последнюю поездку
князя в Петербург ей вдруг
пришла в голову мысль, что он ездит туда затем, чтобы там найти себе место, и в настоящем разговоре она, по преимуществу, хотела его выспросить об этом.
Сия опытная в жизни дама видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет
князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только
приходил к ним
князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
— Это с чего вам
пришло в голову? — спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом,
князь. Но если бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… — продолжала между тем та, все более и более
приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин
князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством
пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно
приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре
князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Выйдя поутру из дому, Елена только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку к
князю, в которой уведомляла его, что она не
придет сегодня в гостиницу, потому что больна; и затем к обеду возвратилась из училища домой.
Она сама гораздо бы больше желала, чтобы
князь бывал у них, а то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня
приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось, что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который увидит, куда она идет; что швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти с презрением взглядывал на нее; что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против
князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он
пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к
князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но
придет ли еще туда
князь?
— Ах, боже мой! Виноват, и забыл совсем! Она
прислала вам письмо, — проговорил тот, вынимая из бумажника письмо и подавая его
князю, который с недовольным видом начал читать его.
После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени
князь ни разу не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама
прислала к нему свою горничную.
По возвращении в Останкино, барон, не совсем еще проспавшийся, пошел досыпать, а
князю доложили, что
присылала Анна Юрьевна и что вечером сама непременно будет.
Проклиная в душе всех на свете кузин,
князь пошел к Елене и стал ее умолять
прийти тоже к ним вечером.
— Как это было глупо вчера с вашей стороны, — начал
князь, —
прислать вдруг горничную сказать нам, как школьникам, чтобы не шумели и тише разговаривали!..
Княгине, разумеется, и в голову не
приходило того, что
князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она
пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
— Пожалуйста,
приходи! — повторил еще раз
князь, и голос его был до того упрашивающий, что Елене почти сделалось жаль его.
Князь, упрашивая так настойчиво Елену
прийти к ним, кроме желания видеть ее, имел еще детскую надежду, что таким образом Елена попривыкнет у них бывать, и княгиня тоже попривыкнет видеть ее у себя, и это, как он ожидал, посгладит несколько существующий между ними антагонизм.
Часа в два княгиня возвратилась с бароном из церкви. M-me Петицкая уже дожидалась ее на террасе и поднесла имениннице в подарок огромный букет цветов, за который княгиня расцеловала ее с чувством. Вскоре затем
пришел и
князь; он тоже подарил жене какую-то брошку, которую она приняла от него, потупившись, и тихо проговорила: «Merci!»
Через полчаса из большого флигеля
пришел лакей и доложил
князю, что гости начали съезжаться.
В саду, между тем, по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и все кустики и деревца приняли какой-то фантастический вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические фигуры людей. На скамейку, расположенную у того окна, у которого сидел
князь,
пришли я сели Миклаков и Елена.
Князя они совершенно не могли видеть.
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала
князя. Он
приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
С тех пор, как
князь стал
присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна с дочерью и начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.
— Но где же может быть
князь? — спросила Елизавета Петровна, все более и более
приходя в досаду на то, что Марфуша не застала
князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
— Марфуша
пришла,
князя дома нет, он в шесть часов еще утра уехал из дому, — проговорила она неторопливо.
Ей, после рассказа Марфуши,
пришла в голову страшная мысль: «
Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что
князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
Мужик очень долго ходил, наконец
пришел и сказал, что там нет никакого
князя Григорова.
— Ну, adieu, авось отыщется где-нибудь наш беглец! — проговорила она и пошла, твердо уверенная, что
князь гулял в лесу с Еленой: рассорились они, вероятно, в чем-нибудь, и Елена теперь плачет в лесу, а он, грустный, возвращается домой… И г-жа Петицкая, действительно,
придя к княгине, услыхала, что
князь вернулся, но что обедать не
придет, потому что очень устал и желает лечь спать.
— Нельзя же всякий вздор, который
приходит в голову, рассказывать… — пробурчал
князь, как бы больше сам с собой.
— Ну, завтра!.. В таком случае я
пришлю за вами в Москву экипаж, — сказал
князь.
Прошло недели две.
Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе:
князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не
приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
— То есть имели!.. Вот прочтите эту бумагу, которую
прислали о вас Анне Юрьевне, — проговорил
князь и подал полученное Анной Юрьевной письмо, которое он, уезжая от нее, захватил с собой.
— Как же, ты так-таки совсем и хочешь оставить его некрещеным? — спросил
князь, все еще не могший
прийти в себя от удивления.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним
князю самому — у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не
придут. Пока Елена и
князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «Примут ли ее?».
Князю между тем
пришла мысль воспользоваться посещением Елизаветы Петровны.
На другой день часу в 12-м, лица, долженствующие участвовать в крещении, собрались.
Князь, впрочем, по предварительному соглашению с Еленой, не
пришел совсем, Елпидифора Мартыныча тоже не было: не получая до сих пор от
князя ни полушки, он, наконец, разобиделся и дня два уже не был у Елены.
В одно утро Елпидифор Мартыныч беседовал с Елизаветой Петровной и сам был при этом в каком-то елейном и добром настроении духа.
Князь накануне только
прислал ему тысячу рублей и приглашение снова сделаться годовым в доме его врачом.
Не сознавая хорошенько сама того, что делает, и предполагая, что
князя целый вечер не будет дома, княгиня велела сказать Миклакову через его посланного, чтобы он
пришел к ней; но едва только этот посланный отправился, как раздался звонок.
Княгиня догадалась, что приехал
князь, и от одного этого почувствовала страх, который еще больше в ней увеличился, когда в комнату к ней вошел лакей и доложил, что
князь желает ее видеть и просит ее
прийти к нему.
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который
приходил звать княгиню к
князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула.
Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
— А вы несколько успокойтесь! — отнесся
князь к жене. — Это отлично, что Миклаков
пришел: мы сейчас же с ним все и устроим! — присовокупил он, как бы рассуждая сам с собой.
У той в это время сидел Миклаков, и они разговаривали о
князе, который, после объяснения с княгиней, решительно осыпал ее благодеяниями: сначала он
прислал княгине с управляющим брильянты покойной своей матери, по крайней мере, тысяч на сто; потом — купчую крепость на имение, приносящее около пятнадцати тысяч годового дохода.
— Я получил от вас какое-то странное письмо с приложением к оному и
пришел вам возвратить все сие! — проговорил он насмешливо и бросил на стол перед
князем письмо и деньги.