Неточные совпадения
Стали
выходить пассажиры, в числе которых из 1-го класса
вышел и
князь Григоров, нагруженный пледами и саквояжами, с измятым, невыспавшимся лицом.
Швейцар хоть и видел, что подъехала барская карета, но, по случаю холода, не счел за нужное
выйти к ней: все люди
князя были страшно избалованы и распущены!
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он
вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна,
князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
Приказчик, уложив револьвер и заряды в один общий ящик, подал его
князю. Тот, расплатившись,
вышел из магазина и велел себя везти в гостиницу Роше-де-Канкаль.
Но вот послышался, наконец, щелчок замка в двери номера;
князь поспешно спрятал револьвер в ящик и
вышел на средину комнаты; затем явно уже слышен стал шум платья женского;
князь дрожал всем телом.
Но когда Анна Юрьевна приехала к Григоровым, то
князя не застала дома, а княгиня пригласила ее в гостиную и что-то долго к ней не
выходила: между княгиней и мужем только что перед тем произошла очень не яркая по своему внешнему проявлению, но весьма глубокая по внутреннему содержанию горя сцена.
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя
князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец,
вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
Выйдя поутру из дому, Елена только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку к
князю, в которой уведомляла его, что она не придет сегодня в гостиницу, потому что больна; и затем к обеду возвратилась из училища домой.
Самого
князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно
выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился
князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему,
князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
— К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, — разъяснял
князь, — из княгини
вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье дороже для меня собственного; но в то же время, как жену, как женщину, я не люблю ее больше…
— Совершенно такие существуют! — отвечал
князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что, начиная разговор,
князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а
вышло так, что они все говорили о княгине.
После описанной нами прогулки княгиня в самом деле видно расхворалась не на шутку, потому что дня два даже не
выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени
князь ни разу не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она
вышла замуж за
князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Когда они, наконец, стали совсем
выходить, чиновник обратился к
князю, которого он немножко знал, и спросил его почти на ухо...
Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, — и
князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не
вышел со временем государственный человек.
Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может
выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому
князю самому надобно было оставаться дома; но он дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас.
— Что за пустяки! — произнес
князь. — Во-первых, жена моя никогда и ни против кого не сделает ничего подобного, а во-вторых, она и не
выйдет, потому что больна.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять с ней
вышел маленький спор.
— Хорошо бы таким легким способом усмирять себя! — проговорил
князь и, еще в комнате надев шляпу,
вышел.
Здесь он, подъехав к даче Григоровых, прямо наткнулся на самого
князя, который
выходил из своего флигеля. Елпидифор Мартыныч счел на этот раз нужным хоть несколько официально и сухо, но поклониться
князю. Тот тоже ответил ему поклоном.
Во всю дорогу
князь слова не промолвил с женой, и только, когда они приехали домой, он,
выходя из экипажа, произнес полунасмешливо и полусердито...
— Верно, с
князем что-нибудь
вышло?.. Непременно уж так, непременно! — произнесла Елизавета Петровна каким-то успокоивающим голосом.
Елена проворно
вышла, прошла весь большой сад, всю Каменку, но ни в начале ее, ни в конце не нашла
князя. Шедши, она встречала многих мужчин и, забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом...
Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть
вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде, пошел потом по дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
— Теперь-с к вам обращаю мое слово, — отнесся Миклаков к
князю. — Будете ли вы в такой мере позволять себе
выходить из себя?
— Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не
выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день
князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
Сам же
князь в продолжение всего времени, пока Миклаков сидел у княгини, стоял у окна в своем кабинете и с жадным вниманием ожидал, когда тот
выйдет от нее. Наконец, Миклаков показался.
По происхождению своему Оглоблин был даже аристократичнее
князя Григорова; род его с материнской стороны, говорят, шел прямо от Рюрика; прапрадеды отцовские были героями нескольких битв, и только родитель его
вышел немного плоховат, впрочем, все-таки был сановник и слыл очень богатым человеком; но сам Николя Оглоблин оказывался совершенной дрянью и до такой степени пользовался малым уважением в обществе, что, несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, его и до сих пор еще называли monsieur Николя, или даже просто Николя.
— Получите и за нынешний и за будущий, — отвечал ей
князь,
выходя в залу и явно презрительным тоном.
— Но, прежде чем передавать ему такие убеждения, — возразил
князь, видя, что Елена все больше и больше
выходит из себя, — вам надобно позаботиться, чтобы здоровым родить его, а потому успокойтесь и не думайте о той неприятности, которую я имел глупость передать вам.
— Доложи
князю, что я сейчас
выйду в гостиную и что я переодеваюсь теперь, — проговорила она.
Миклаков многое хотел было возразить на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою
князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от
князя: «Любезный Миклаков! Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно
высылать вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
Князь ничего на это не сказал жене, даже не взглянул на нее, но, проворно взяв с окошка свою шляпу,
вышел из кабинета и через несколько минут совсем ушел из дому.
У него никак не могла
выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам
князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это
князю показалось по меньшей мере весьма странным!
Выйдя от Анны Юрьевны,
князь отправился домой не в экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.
— Нисколько не думаю того! — ответил
князь и ушел: письмо, которое Жуквич так таинственно читал Елене поутру перед его приходом, не
выходило у него из головы.
Вскоре приехали
князь и Елена. Анна Юрьевна только перед самым их появлением успела кончить свой туалет и
вышла из своей уборной. Вслед за
князем приехал и Жуквич.
Князь, в самом деле,
вышел из кабинета посмотреть, где Елена, и, ожидая, что она разговаривает с Жуквичем, хотел, по крайней мере, по выражению лица ее угадать, о чем именно.
Живя уже несколько дней в Петербурге,
князь почти не
выходил из своего номера и только в последнее утро съездил на могилу к Марье Васильевне, недавно перед тем умершей и похороненной.
— И отлично это! — подхватил
князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он
вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее».
— Нет, не успеешь!.. Не успеешь! — вскричал
князь, грозя пальцем, и затем, шатаясь, как пьяный,
вышел из комнаты, а потом и совсем из квартиры Елены.
Николя постоял еще некоторое время около
князя, а потом
вышел и сказал людям, чтоб ехали за доктором. Те, разумеется, поскакали за Елпидифором Мартынычем. Тот с своей стороны, несмотря на причиненное ему
князем оскорбление, немедля приехал. Николя между тем, чтобы не беспокоить больного, ходил уже по зале.
Елпидифор Мартыныч, осмотрев
князя,
вышел из кабинета с озабоченным лицом.
Елена в одно и то же время как бы питала к
князю ненависть и жалость; ей казалось, что все условия соединились для того, чтоб из него
вышел человек замечательный.
Князь в тот день не
выходил больше из своего кабинета и совсем не видался с княгиней, которая вместе с Петицкой разбирала и расстанавливала разные вещи на своей половине.
— Что делать-с! — произнес он спокойным тоном философа. — Не по своей вине вас беспокою, а по приказанию
князя, который мне поручил передать вам, что он вас по-прежнему уважает и почитает… И как бы вы там лично сами — к-ха! — ни поступали — к-ха! — он не судья вам; но вы еще молоды, можете
выйти замуж, будете переезжать с места на место, а это он находит весьма неудобным для воспитания вашего сына и потому покорнейше просит вас отдать ему малютку вашего!..
Далее залы княгиня не повела гостей своих и просила их усесться тут же, а сама начала прислушиваться, что делается в кабинете. Вдруг
князь громко крикнул лакея. Тот на этот зов проворно пробежал к нему через залу.
Князь что-то такое приказал ему. Лакей затем
вышел из кабинета.
На другой день поутру
князь велел опять заложить себе карету и, взяв все сто тысяч с собой, поехал в банк, где положил деньги на свое имя.
Выходя из банка,
князь вдруг встретился с Николя Оглоблиным.