Неточные совпадения
Князь, ехав в своей покойной карете, заметно
был под влиянием не совсем веселых мыслей: более месяца он не видался с
женою, но предстоящее свидание вовсе, кажется, не занимало и не интересовало его; а между тем князь женился по страсти.
Еще
бывши юным, нескладным, застенчивым школьником, он, в нескладном казенном мундире и в безобразных белых перчатках, которых никогда не мог прибрать по руке, ездил на Васильевский остров к некоему из немцев горному генералу, у которого
была жена и с полдюжины прехорошеньких собой дочерей.
— Ничего себе; так же по-прежнему добра и так же по-прежнему несносна… Вот прислала тебе в подарок, — прибавил князь, вынимая из кармана и перебрасывая к
жене крестик Марьи Васильевны, — велела тебе надеть; говорит, что после этого непременно дети
будут.
Жить они стали на этом месте прекрасно; но и тут он что-то такое очень сильно проврался или сплутовал, но только исключен
был из службы и вскоре умер, оставив
жену с восьмилетней девочкой.
«Но почему же эта женщина, — рассуждала и в этом случае Елена, — не постаралась сохранить любовь мужа?» Князь сам ей рассказывал, что он давно разлюбил
жену, потому что она никогда не разделяла ни одного из его убеждений; значит, Елена тут ничем не
была виновата.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд,
жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована
была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии.
— А тем, что… ну, решился провести этот день с
женой. И скажи прямо, серьезно, как вон русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву не препятствуй!». Досадно бы, конечно,
было, но я бы покорилась; а то приехал, сначала хитрить стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался, как школьник, и убежал.
Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед
женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии
был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
—
Будем ждать вас! — сказал князь и ушел к
жене.
Он уже давно узнал Елену, возвращавшуюся из Москвы. О том, что Жиглинские
будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один день, князь до сих пор еще не говорил
жене.
День
был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с
женой,
был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими начал восхищаться довольно странно.
— Но меня
жена ваша, может
быть, не велит принять, или, еще хуже того, приняв, попросит уйти назад! — возразила ему Елена.
На другой день, часов в двенадцать утра, князь ходил по комнате
жены. Княгиня по-прежнему сидела неодетая в постели, и выражение ее доброго лица
было на этот раз печальное и сердитое. Объяснение между ними только что еще началось.
— Кто же, однако, еще у тебя
будет? — продолжал князь разговаривать с
женой о предстоящем вечере.
— Мне кажется, что вам должно
быть очень совестно против вашей
жены, — проговорил он.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от
жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко
было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
— Почему безрассудно?.. Странный вопрос! — отвечала г-жа Петицкая грустно-насмешливым голосом. — Словом, — присовокупила она решительным тоном, — любовницей я ничьей больше
быть не желаю, но
женой вашей с величайшим восторгом
буду!
Положим даже, что княгиня сама первая выразила ему свое внимание; но ему сейчас же следовало устранить себя от этого, потому что князь ввел его в свой дом, как друга, и он не должен
был позволять себе
быть развратителем его
жены, тем более, что какого-нибудь особенно сильного увлечения со стороны Миклакова князь никак не предполагал.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен
был на любовь
жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
— Ах, нет, уж извините!.. За советом этим вам лучше обратиться к какому-нибудь вашему адвокату! — воскликнула Елена. — Тот научит вас, куда и в какой суд подать вам на вашу
жену жалобу: законы, вероятно,
есть против этого строгие; ее посадят, конечно, за то в тюрьму, разведут вас.
— Я вовсе не хочу
жены моей сажать в тюрьму! — возразил князь. — И если бы желал чего, так это единственно, чтобы не видеть того, что мне тяжело видеть и чему я не желаю
быть свидетелем.
Говорит, что не любит
жену, и действительно, кажется, мало любит ее; говорит, наконец, что очень даже рад
будет, если она полюбит другого, и вместе с тем каждый раз каким-то тигром бешеным делается, когда княгиня начинает с кем-нибудь даже только кокетничать.
— Оправдываться, в этом случае я не хочу, да нахожу и бесполезным, а все-таки должен вам сказать, что хоть вы и думаете всеми теперешними вашими поступками разыграть роль великодушного жорж-зандовского супруга Жака [Жак — герой одноименного романа Жорж Санд (1804—1876), написанного в 1834 году.], но вы забываете тут одно, что Жак
был виноват перед
женой своей только тем, что
был старше ее, и по одному этому он простил ее привязанность к другому; мало того, снова принял ее, когда этот другой бросил ее.
В это время Елена услыхала от Миклакова, что князь отправляет
жену за границу, — это ей
было приятно узнать, и гнев на князя в ней окончательно пропал.
Затем Елена начала наблюдать за князем, интересуясь посмотреть, как он
будет держать себя в последние минуты перед расставанием с
женой.
— Позови сюда скорее Елену Николаевну! — сказал князь, забыв совершенно, что такое беспокойство его о
жене может не понравиться Елене и что она в этом случае
будет ему плохая советница.
— У меня просьба к вам
есть… — начал он, и лицо его мгновенно при этом покрылось румянцем. — Вы, может
быть, слышали… что я… собственно… в разводе с
женой, и что она даже… уехала за границу с одним господином. И вдруг теперь я… получаю из Парижа, куда они переехали, письмо… которым… уведомляют меня, что княгиня до такой степени несчастлива по милости этого человека, что вконец даже расстроила свое здоровье… Вы видели отчасти их жизнь: скажите, правда это или нет?
— Самое лучшее, по-моему, для тебя, — отвечала Елена, по-видимому, совершенно искренним тоном, — сойтись опять с
женой. Я не хотела тебе тогда говорить, но ей действительно нехорошо живется с Миклаковым, и она очень рада
будет возвратиться к тебе.
Князю припомнилось его детство, когда он именно в эти часы гулял в саду; потом мелькнул в его воображении образ Елены,
жены, и затем пришла мысль, что через несколько мгновений, может
быть, он ничего не
будет ни видеть, ни чувствовать.
Феодосий Иваныч сейчас послал казенного курьера сказать о том Николя; тот немедля приехал к отцу, стал перед ним на колени и начал
было у него испрашивать прощения себе и
жене.
— Только, пожалуйста, чтобы строго юридически все это
было и чтобы наследники никак не могли оттягать как-нибудь от ребенка и у
жены моей завещанного.