Неточные совпадения
Однажды — это
было, когда Михайле Борисовичу стукнуло уже за шестьдесят — перед началом одной духовной церемонии кто-то заметил ему: «Ваше высокопревосходительство, вы бы изволили
сесть, пока служба не началась»…
Племянника своего она обожала; когда он
был в лицее [Лицей — Александровский лицей в Петербурге, ранее находившийся в Царском
Селе.
Елена благодаря тому, что с детства ей дано
было чисто светское образование, а еще более того благодаря своей прирожденной польской ловкости
была очень грациозное и изящное создание, а одушевлявшая ее в это время решительность еще более делала ее интересной; она
села на стул невдалеке от князя.
Князь на это ничего не ответил и,
сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно
были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
Князь — выражение лица у него в эти минуты
было какое-то ожесточенное — сейчас же
сел и принялся писать...
—
Садитесь, только не перед глазами, а то развлекать
будете, — говорила она, не поднимая глаз от письма.
Когда, наконец, Елизавета Петровна позвала дочь
сесть за стол, то Елена, несмотря на свою грусть, сейчас же заметила, что к обеду
были поданы: жареная дичь из гастрономического магазина, бутылка белого вина и, наконец, сладкий пирог из грецких орехов, весьма любимый Еленою.
Княгиня, оставшись одна, опять
села за рояль и начала играть; выбранная на этот раз ею пьеса
была не такая уже грустная и гневная, а скорее сентиментальная. Видимо, что играющая
была в каком-то более мечтающем и что-то вспоминающем настроении.
— Митька, лошадей! — крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда кони его (пара старых саврасых вяток)
были поданы, он гордо
сел в свою пролетку, гордо смотрел, проезжая всю Сретенку и Мещанскую, и, выехав в поле, где взору его открылся весь небосклон, он, прищурившись, конечно, но взглянул даже гордо на солнце и, подъезжая к самому Останкину, так громко кашлянул, что сидевшие на деревьях в ближайшей роще вороны при этом громоподобном звуке вспорхнули целой стаей и от страха улетели вдаль.
Барон, делать нечего, сошел с балкона и
сел было на ближайшую скамеечку.
Что же, это и отлично
будет!» — старался
было он с удовольствием подумать, но гнев и досада против воли обуяли всем существом его, так что он, не поздоровавшись даже с другом своим,
сел на стул и потупил голову.
Барон, Петицкая и княгиня, хоть не говеем, может
быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело; князь же ни слова почти не произнес, и после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими ночью сад, а княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он ушел в свой флигель,
сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока не вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
— Пожалуй, поедемте! — произнесла опять с расстановкой Анна Юрьевна; ей самой
было противно оставаться в клубе. — Скажите князю, чтобы он довез моего грума, — присовокупила она княгине, уходя; и, когда Елена стала
садиться в кабриолет, Анна Юрьевна ей сказала с участием...
—
Есть, — успокоивал ее Миклаков, и затем они вышли,
сели на хорошего извозчика и поехали в Останкино.
Сев в карету, он велел как можно проворнее везти себя в Роше-де-Канкаль. Елена взяла тот же нумер, где они обыкновенно всегда встречались. При входе князя она взмахнула только на него глазами, но не тронулась с своего места. За последнее время она очень похудела: под глазами у нее шли синие круги; румянец
был какой-то неровный.
Довольный и торжествующий, он
сел в зале писать рецепт, а князь потихоньку, на цыпочках вошел в спальню, где увидел, что Елена лежала на постели, веки у ней
были опущены, и сама она
была бледна, как мертвая.
Князь после того, как бы не зная, чем себя занять, снова возвратился в залу и
сел на прежнее свое место; он совершенно
был какой-то растерянный: радость и ужас
были написаны одновременно на лице его.
— А, вот кто… Очень рад, покорнейше прошу
садиться! — заговорил кондитер гораздо более любезным голосом: в прежние годы, когда у Жиглинских
был картежный дом, почтенный старец готавливал у них по тысяче и по полторы обеды.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю
сесть играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена
была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все
было видно, что происходило в гостиной.
Миклаков хоть и старался во всей предыдущей сцене сохранить спокойный и насмешливый тон, но все-таки видно
было, что сообщенное ему Еленою известие обеспокоило его, так что он, оставшись один, несколько времени ходил взад и вперед по своему нумеру, как бы что-то обдумывая; наконец,
сел к столу и написал княгине письмо такого содержания: «Князя кто-то уведомил о нашей, акибы преступной, с вами любви, и он, говорят, очень на это взбешен.
Первым движением Елены
была радость, но она сдержала ее,
села на свое обычное место, взяла даже работу свою в руки и приняла как бы совершенно спокойный вид.
— Ну, не извольте дуться, извольте
быть веселым! — проговорила она, вставая с своего места и
садясь князю на колени. — Говорят вам, улыбнитесь! — продолжала она, целуя и теребя его за подбородок.
— Козел какой!.. Очень что-то разыгрался сегодня!.. — говорила она,
садясь на одном конце дивана, а на другом его конце поместилась Елена, которой, кажется,
было не совсем ловко перед Анной Юрьевной, да и та не вполне свободно обращалась к ней.
— А я к вам с просьбой, Оглоблин, — начала Елена, торопясь поскорее
сесть. Она заметно
была в раздраженном и нервном состоянии.
Николя лучше, чем отец его, понимал почтенного правителя дел и, догадываясь, что тот
был дурак великий, нисколько с ним не церемонился и даже, когда Феодосий Иваныч приходил к ним обедать и, по обыкновению своему, в ожидании, пока
сядут за стол, ходил, понурив голову, взад и вперед по зале, Николя вдруг налетал на него, схватывал его за плечи и перепрыгивал ему через голову: как гимнаст, Николя
был превосходный!
Князь,
сев за стол и попробовав суп, вдруг отодвинул от себя тарелку и не стал больше
есть.
— Разумеется, посадят! — не спорил с ней Елпидифор Мартыныч. — А вот погодите, я вам амигдалину пропишу; погодите, матушка! — присовокупил он и
сел писать рецепт, но у него до того при этом дрожала рука, что он едва в состоянии
был начертать буквы.