Неточные совпадения
— «Мой милый
друг, — отвечал он громко и потрепав ласково говорившего по плечу, — из бесконечного моего уважения к богу я
с детства сделал привычку никогда в церкви не садиться»…
Любимец трех государей [Любимец трех государей — Александра I, Николая I и Александра II.], Михайло Борисович в прежнее суровое время как-то двоился: в кабинете своем он был
друг ученых и литераторов и говорил в известном тоне, а в государственной деятельности своей все старался свести на почву законов, которые он знал от доски до доски наизусть и
с этой стороны, по общему мнению, был непреоборим.
— Жаль мне,
друг мой, очень жаль
с тобой расстаться, — продолжала старушка: на глазах ее уже появились слезы.
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека
с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы была согласиться и на
другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Князь, после весьма короткого разговора
с Еленою, в котором она выразила ему желание трудиться, бросился к одной из кузин своих, Анне Юрьевне, и так пристал к ней, что та на
другой же почти день дала Елене место учительницы в школе, которую Анна Юрьевна на свой счет устроила и была над ней попечительницей.
На
другой день в кабинете князя сидело целое общество: он сам, княгиня и доктор Елпидифор Мартыныч Иллионский, в поношенном вицмундирном фраке,
с тусклою, порыжелою и измятою шляпой в руках и
с низко-низко спущенным владимирским крестом на шее.
— Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем
с того, что нас радует или сердит, — словом,
с того, что в нас в известный момент сильней
другого живет, — согласны вы
с этим?
Князь же, собственно, ездил в Петербург
с совершенно
другими целями; впечатлительный и памятливый по натуре, он все явления жизни, все мысли из книг воспринимал довольно живо и, раз что усвоив, никогда уже не забывал того вполне.
Умная, богатая, бойкая, Анна Юрьевна сразу же заняла одно из самых видных мест в обществе и, куда бы потом ни стала появляться, всюду сейчас же была окружаема, если не толпой обожателей, то, по крайней мере, толпою самых интимных ее
друзей,
с которыми она говорила и любила говорить самого вольного свойства вещи.
Совет кузины, в отношении Жиглинских, князь выполнил на
другой же день, и выполнил его весьма деликатно. Зная, когда Елены наверное не бывает дома, он послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился к Елизавете Петровне и вручил ей от князя пакет
с тремястами рублей серебром.
Когда управляющий ушел, Елизавета Петровна послала Марфушку купить разных разностей к обеду. Елене, впрочем, о получении денег она решилась не говорить лучше, потому что, бог знает, как еще глупая девочка примет это; но зато по поводу
другого обстоятельства она вознамерилась побеседовать
с ней серьезно.
Барон молча выслушивал все это и в душе решился сначала уехать в четырехмесячный отпуск, а потом,
с наступлением осени, хлопотать о переходе на какое-нибудь
другое место.
— Цветных брюк надобно иметь или много, или ни одних, а то они очень приглядываются! — отвечал барон
с улыбкою и крепко целуясь
с другом своим.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по
другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе
с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
— Ну, что делать! — сказал Елпидифор Мартыныч, несколько сконфуженный таким приемом, и сбирался было отправиться в обратную, но Анна Юрьевна, увидав на нем его уморительную шинель на какой-то клетчатой подкладке и почему-то
с стоячим воротником, его измятую и порыжелую шляпу и, наконец, его кислую и недовольную физиономию, не вытерпела и возымела
другое намерение.
В этот же самый день князь ехал
с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз
с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда
с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего
друга историческими древностями.
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил барон
с разгоревшимися уже глазами, стоя перед
другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) — граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
В Троицком трактире барон был поставлен
другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и
с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
— Это делается
с целью устрашить
других, — произнес он, припоминая еще на школьных скамейках заученную им теорию устрашения. […теория устрашения — в учении о целях наказания за уголовное преступление, иначе называется теорией психического принуждения; разрабатывалась Фейербахом (1775—1833).]
Вообще, в области войн Анна Юрьевна была развитее, чем в
других областях знаний человеческих, вероятно, оттого, что очень много в жизни сталкивалась
с военными и толковала
с ними.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию
с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на
другой день своего приезда ни
с того ни
с сего обратился
с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
Скучно тут только, — соображал барон далее, — возиться
с барынями; они обыкновенно требуют, чтобы
с ними сидели и проводили целые дни; но что ж теперь
другое и делать барону было?
— Но, однако,
другому мальчику вы оказали в этом случае предпочтение! — произнес барон
с грустию.
Что же, это и отлично будет!» — старался было он
с удовольствием подумать, но гнев и досада против воли обуяли всем существом его, так что он, не поздоровавшись даже
с другом своим, сел на стул и потупил голову.
— Совершенно верно-с. Кроме того твердого убеждения, что весь мир и все его убеждения суть не что иное, как громаднейшая пошлость, никогда никакого
другого не имел! — подхватил Миклаков.
Раскланявшись
с княгиней, она удалилась. Та на
другой же день зашла к ней на дачу посмотреть рояль, который ей очень понравился, и она его сейчас купила.
Г-жа Петицкая понять не могла, что такое значили подобные ответы. По слухам останкинским, она твердо была уверена, что говорит княгине самые приятные вещи, а тут вдруг встречает такое равнодушие в ней; а потому спустя некоторое время она решилась попробовать княгиню
с другой стороны, хоть более, может быть, неприятной для нее, но все-таки, конечно, интересующей ее.
Миклаков и Елена, впрочем, вскоре ушли
с этой лавочки, и зато вместо них заняла ее
другая пара, г-жа Петицкая
с ее Архангеловым.
— Нет, не шучу, уверяю вас, — продолжал Миклаков, — что же
другое делать
с вами, когда вы сами говорите, что теряете всякую рассудительность?.. Ну, в таком случае, уходите, по крайней мере, куда-нибудь поскорей из дому, выпивайте два — три стакана холодной воды, сделайте большую прогулку!
— Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в
другом!.. — воскликнула княгиня, и голос ее в этом случае до того был искренен и правдив, что князь невольно подумал: «Неужели же она невинна?» — и вместе
с тем он представить себе без ужаса не мог, что теперь делается
с Еленой.
— Ну, то и
другое несправедливо; князь не любит собственно княгини, и вы для него имеете значение; тут-с, напротив, скрываются совершенно
другие мотивы: княгиня вызывает внимание или ревность, как хотите назовите, со стороны князя вследствие того только, что имеет счастие быть его супругой.
— А вы как думаете! — отвечал Миклаков. — Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые
с других только могут стаскивать что-нибудь, а
с меня никто ничего!
—
С такой, что я ваш
друг и просил вас о том…
— Объяснять… — начал князь
с некоторой расстановкой и обдумывая, — чтобы она… разлюбила меня, потому что я не стою того, так как… изменил ей… и полюбил
другую женщину!
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы
с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких
друг от
друга тайн.
— И князь поручил мне сказать вам, — говорил Миклаков
с какой-то даже жестокостью, — что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к
другой женщине!
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности
другого… И я так понимаю-с, — продолжал он, расходившись, — что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни
другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил
другую — и ту, может быть, бросит.
На
другой день Анна Юрьевна в самом деле заехала за бароном и увезла его
с собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал
с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя
с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
Приняв этот новый удар судьбы
с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться
с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания
с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или
другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить.
— Ни за что на свете, ни за что! Чтобы связать себя
с кем-нибудь — никогда!.. — воскликнула Анна Юрьевна и таким решительным голосом, что барон сразу понял, что она в самом деле искренно не желает ни за кого выйти замуж, но чтобы она не хотела вступить
с ним в какие-либо
другие, не столь прочные отношения, — это было для него еще под сомнением.
Такой прием, разумеется, всякую
другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у него постоянно
с княгиней Григоровой, но
с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
Барон сделал гримасу: ему очень не хотелось ехать к Григоровым, так как он предполагал, что они, вероятно, уже знали или, по крайней мере, подозревали об его отношениях к Анне Юрьевне, а потому он должен был казаться им весьма некрасивым в нравственном отношении, особенно княгине, которую барон так еще недавно уверял в своей неизменной любви; а
с другой стороны, не угодить и Анне Юрьевне он считал как-то неудобным.
— Конечно, конечно!.. — соглашалась Елена тем же насмешливым тоном. — Неприятно в этом случае для женщин только то, что так как эти занятия самки им не дают времени заняться ничем
другим, так мужчины и говорят им: «Ты, матушка, шагу без нас не смеешь сделать, а не то сейчас умрешь
с голоду со всеми детенышами твоими!»
— У меня брат вот приехал из-за границы!.. Я сейчас
с ним и завтракал!..
Друг задушевный Герцена был!.. Все замыслы его знал.
— Но разве между нами могут существовать
другие отношения? — возразила ей,
с своей стороны, княгиня.
— Потому что он любит
другую женщину, — отвечала княгиня спокойно и
с достоинством.
— Тогда на
другой день приедете! — произнесла г-жа Петицкая, проворно соскакивая
с саней и скрываясь за калиткою своего дома.
«Вот дурак-то я!» — говорил он сам
с собой, повертываясь
с одного бока на
другой.
— Ну, глупо!
Другой раз вас ни на какую практику
с собой не приглашу! — сказал Елпидифор Мартыныч.
— Вот уж это, по-моему, глупо! — сказала Елизавета Петровна. —
С бедных не взять —
другое дело, а
с богатых — что их жалеть!