Неточные совпадения
Здесь квартира госпожи Жиглинской представляла совсем другой
вид, чем вчера: она была
вся натоплена и подметена.
— Нам, я думаю, лучше
всего начать с теории Дарвина [Теории Дарвина. — Речь идет о работе Дарвина «Происхождение
видов путем естественного отбора» (1859).], — произнес он.
Елена пылала
вся в лице, но все-таки старалась сохранить спокойный
вид: по принципам своим она находила очень естественным, что мужчина любуется телом любимой женщины.
— А вы мне тоже по старому знакомству разболтали?.. — воскликнула Анна Юрьевна насмешливо. — И если вы теперь, — прибавила она с явно сердитым и недовольным
видом, — хоть слово еще кому-нибудь, кроме меня, пикнете о том, так я на
всю жизнь на вас рассержусь!..
— Да, недурно бы это было! — согласился и князь, сохраняя свой задумчивый и рассеянный
вид; его
все еще не оставляла мысль о припадках Елены. В Останкине они прежде
всего проехали в слободку и наняли там очень хорошенькую дачку для Елены. Князь хотел было сразу же отдать хозяину
все деньги.
Точно кинжалом кто ударил, при
виде всего этого, в сердце князя.
Княгиня
все это подметила и крайне была довольна этим, а барона, напротив, такой
вид князя сконфузил.
Наконец, явилась и Елена, по обыкновению, с шиком одетая, но — увы! — полнота ее талии была явно заметна, и это, как кажется, очень сильно поразило княгиню, так что она при
виде Елены совладеть с собой не могла и
вся вспыхнула, а потом торопливо начала хлопотать, чтобы устроить поскорее танцы, в которых и разделились таким образом: княгиня стала в паре с бароном, князь с Еленой, г-жа Петицкая с своим Архангеловым, а Анна Юрьевна с Миклаковым.
В саду, между тем, по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и
все кустики и деревца приняли какой-то фантастический
вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические фигуры людей. На скамейку, расположенную у того окна, у которого сидел князь, пришли я сели Миклаков и Елена. Князя они совершенно не могли видеть.
Весь наружный
вид князя и
вся кругом его обстановка показались Миклакову подозрительными, и он не хотел его оставлять одного.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал
вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало
все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
В
видах всего этого барон вознамерился как можно реже бывать дома; но куда деваться ему, где найти приют себе? «К Анне Юрьевне на первый раз отправлюсь!» — решил барон и, действительно, на другой день после поездки в парк, он часу во втором ушел пешком из Останкина в Свиблово.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала
все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что
все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но
все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный
вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Князь слушал Елизавету Петровну с понуренной головой и с недовольным
видом; ему, видимо, казалось
все это вздором и бабьими дрязгами.
Отец Иоанн в натуре своей, между прочим, имел два свойства: во-первых, он
всему печатному почти безусловно верил, — если которого сочинителя хвалили, тот и по его мнению был хорош, а которого бранили, тот худ; во-вторых, несмотря на свой кроткий
вид, он был человек весьма ехидный и любил каждого уязвить, чем только мог.
С этим намерением княгиня пробыла
весь день и с этим же намерением приняла Миклакова; но его расстроенный
вид, его печаль и отчаяние, когда она сказала ему свое решение, сильно поколебали ее решимость: она уже готова была сказать ему, что она, пожалуй, и не поедет, однако, произнести эти слова ей было невыносимо стыдно, и она сочла за лучшее промолчать.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она приняла
вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой
все было видно, что происходило в гостиной.
Она в этом случае имела совершенно иные
виды: слывя между
всеми своими знакомыми, конечно, немножко за кокетку, но в то же время за женщину весьма хорошей нравственности, тем не менее однако, г-жа Петицкая, при муже и во вдовстве, постоянно имела обожателей, но только она умела это делать как-то необыкновенно скрытно: видалась с ними по большей части не дома, а если и дома, то всегда подбирала прислугу очень глупую и ничего не понимающую.
Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При
виде князя он
весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти
весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным
видом начал расхаживать по
всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином
всей этой роскоши.
Прежде
всего Елене кинулся в глаза портрет государя в золотой раме, а кругом его на красном сукне, в
виде лучей, развешены были разного рода оружия: сабли, шашки, ружья и пистолеты.
Такого рода ответ Оглоблин давал обыкновенно на
все просьбы, к нему адресуемые. Феодосий Иваныч был правитель дел его и хоть от природы был наделен весьма малым умом, но сумел как-то себе выработать необыкновенно серьезный и почти глубокомысленный
вид. Начальника своего он больше
всего обольщал и доказывал ему свое усердие тем, что как только тот станет что-нибудь приказывать ему с известными минами и жестами, так и Феодосий Иваныч начнет делать точно такие же мины и жесты.
— У нас… там… есть… место кастелянши? — начал старик Оглоблин, принимая
все более и более важный
вид.
Во
всем этом объяснении его красивая и почти величественная наружность совершенно изменилась: он сделался как-то гадок и подл на
вид.
Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на
вид. Приехав к себе в дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором
все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.
Николя,
все время было стоявший около князя и как бы желавший его тем защитить, при
виде, что Жуквич направляет свой пистолет в их сторону, заорал благим матом: «Погодите, постойте, постойте!» — и бросился в кусты.
Все вещи разложены были на красном сукне и местами перемешаны с горшками роскошнейших цветов; некоторые томы из библиотеки Николя, более красивые по переплету, были расставлены на полках и этажерках; около дюжины довольно плохих масленых картин, подаренных стариком Оглоблиным для розыгрыша в лотерею и привезенных в грязном, закоптелом
виде из его деревенского дома, были Жуквичем заново покрыты лаком и вставлены в новые золоченые рамы.
Елена очень хорошо понимала, что при той цели жизни, которую она в настоящее время избрала для себя, и при том идеале, к которому положила стремиться, ей не было никакой возможности опять сблизиться с князем, потому что, если б он даже не стал мешать ей действовать, то все-таки один его сомневающийся и несколько подсмеивающийся
вид стал бы отравлять
все ее планы и надежды, а вместе с тем Елена ясно видела, что она воспламенила к себе страстью два новые сердца: сердце m-r Николя, над чем она, разумеется, смеялась в душе, и сердце m-r Жуквича, который день ото дня начинал ей показывать
все более и более преданности и почти какого-то благоговения.
— Ой, господи, для чего так много! — произнес Елпидифор Мартыныч, как бы испугавшись даже такой огромной цифры денег; и после этого обещания по крайней мере с неделю ходил по своим каналам; затем, приехав, наконец, к князю, объявил ему с отчаянным
видом: — Нет-с! Ничего тут не поделаешь, и слышать не хотят. «Как, говорят, при нынешней гласности, можно это сделать?.. — Пожалуй,
все газеты протрубят: она мать, — кто же может взять у нее ребенка?»
— Подите вы! — воскликнул Миклаков. — Революционные движения какие-то нашли!.. Бьются
все, чтобы как-нибудь копейку зашибить, да буянят и болтают иногда вздор какой-то в пьяном
виде.