Неточные совпадения
— Очень может
быть, по французской поговорке:
будь жаден, как кошка, и ты в жизни получишь вдвое
больше против того, чего стоишь! — произнес он
не без грусти.
Мне
больше всех из них противны их лучшие люди, их передовые; и для этого-то сорта людей (кровью сердце обливается при этой мысли) отец готовил меня, а между тем он
был, сколько я помню, человек
не глупый, любил меня и, конечно, желал мне добра.
По выходе из училища, дочь объявила матери, что она ничем
не будет ее стеснять и уйдет в гувернантки, и действительно ушла; но через месяц же возвратилась к ней снова, говоря, что частных мест она
больше брать
не будет, потому что в этом положении надобно сделаться или рабою, служанкою какой-нибудь госпожи, или предметом страсти какого-нибудь господина, а что она приищет себе лучше казенное или общественное место и
будет на нем работать.
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо
больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого
не случится, она, пожалуй,
не прочь бы
была согласиться и на другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Рядом с комнатой матери, в довольно
большой гостиной, перед лампой, на диване сидела дочь г-жи Жиглинской, которая
была)
не кто иная, как знакомая нам Елена.
Кроме того, в лице Елены
было больше ума,
больше солидности, видно
было больше образования и совершенно
не было той наглой и почти бесстыдной дерзости, которая как бы освещала всю физиономию ее матери.
— Мы-с
пили, — отвечал ему резко князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе
пить не стали бы-с, нет-с…
не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут. Князя Григорова он, к великому своему удовольствию,
больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он
был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо
был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами
не может и
не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о том прямо у него никак
не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
Он гораздо бы
больше показал ей уважения, если бы просто
не приехал и сказал, что нельзя ему
было, — все-таки это
было бы умнее для него и покойнее для нее; тогда она по крайней мере
не знала бы пошлой причины тому.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем
не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально
был влюблен в Елену, и совершенно
была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может
быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак
не больше того.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости,
будет больше бывать дома и
не станет каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал
не бывать дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена
не только что
не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
Будь князь понастойчивей, он, может
быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с
большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и
не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его
суть, так что с этой стороны княгиня почти
не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Но мало что старину! — подхватила Елена. — А старину совершенно отвергнутую. Статистика-с очень ясно нам показала, — продолжала она, обращаясь к барону, — что страх наказания никого еще
не остановил от преступления; напротив, чем сильнее
были меры наказания, тем
больше было преступлений.
— Первая, самая грубая форма войны —
есть набег, то
есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые войны государственные, с целью скрепить и образовать государство, то
есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно
не свойственные тому племени; наконец, войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее время и
не повторялся уже
больше в истории: за неаполитанских Бурбонов [Бурбоны неаполитанские — королевская династия, правившая Неаполитанским королевством в 1735—1806 и 1815—1860 годах.] никто и
не думал воевать!
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через
большой сад проводить Елену домой. Ночь
была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон
был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
Что он имеет с этой mademoiselle Еленой какую-то связь, для меня это решительно все равно; но он все-таки меня любит и уж, конечно, каждым моим словом гораздо
больше подорожит, чем словами mademoiselle Елены; но если они
будут что-нибудь тут хитрить и восстановлять его против меня, так я переносить этого
не стану!
— Нет,
не шучу, уверяю вас, — продолжал Миклаков, — что же другое делать с вами, когда вы сами говорите, что теряете всякую рассудительность?.. Ну, в таком случае, уходите, по крайней мере, куда-нибудь поскорей из дому,
выпивайте два — три стакана холодной воды, сделайте
большую прогулку!
В Немецком клубе наше маленькое общество собралось в одну группу, и сначала, как водится,
пили чай, потом слушали хор полковых музыкантов, слушали охриплое пение тирольцев, гиканье и беснованье цыган, и все это никому
не доставило
большого удовольствия.
— Э, нет!.. Этим ни одну женщину
не заставишь разлюбить, а только заставишь
больше ревновать, то
есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово
не ухаживать
больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе
не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это
было, так как он далеко
не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону
не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже
не желал.
— Ну, а мужики все эти, говорят, ужасно жадны: требуют себе еще что-то такое
больше, чем следует; управляющие мои тоже плутовали, так что я ничего тут
не понимаю и решительно
не знаю, как мне
быть.
— Ну, это… особенно если доверенность
будет полная и при таком
большом имении, дело
не совсем безопасное.
Барон очень хорошо понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор, как и писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он
не умел этого делать, с юных лет
не привык к тому, и вследствие этого для него ясно
было, что на более высокие должности проползут вот эти именно составители проектов, а он при них — самое
большое, останется чернорабочим.
— А вы разве
не знали, что за существо мать моя?.. Разве я скрывала от вас когда-нибудь ее милые качества? Но, может
быть, вам ее взгляд на вещи
больше нравится, чем мой; вам тоже, может
быть, желалось бы
не любить меня, а покупать только!..
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена
больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение
было не ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.
—
Не буду,
не буду больше! — отвечала Елизавета Петровна, заметно струхнув, и затем, подойдя к Елене, поцеловала ее, перекрестила и проговорила: — Ну, прощай, я поеду… До свиданья! — присовокупила она почти дружественным голосом князю.
— Водку
не пить, конечно, прекрасная вещь, — продолжал Миклаков, — но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница, то по
большей части малый добрый, но если уж
не пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.
— Ну, и то хорошо, что я раньше этого
не знал!..
Было в жизни хоть несколько минут счастливого самообольщения… Ох, боже мой, боже мой! — как бы
больше простонал Миклаков.
Отказаться же от этой любви — значило опять обречь себя на скуку, на одиночество, а такая жизнь казалась княгине теперь
больше невозможною, и она очень хорошо сознавала, что, оставаясь в Москве,
не видеться с Миклаковым она
будет не в состоянии.
—
Не еду! Только теперь, пожалуйста, нечего
больше об этом говорить!.. — присовокупила она скороговоркой и затем сейчас же перевела разговор на совершенно другие предметы. Когда потом г-жа Петицкая возвратилась, то княгиня заметно
была рада ее приходу и даже сказала ей...
Толпа замаскированных все
больше и
больше прибывала, и, между прочим, вошли целых пять мужских масок: две впереди под руку и сзади, тоже под руку, три. Маски эти, должно
быть,
были все народ здоровый,
не совсем благовоспитанный и заметно выпивший.
— Почему безрассудно?.. Странный вопрос! — отвечала г-жа Петицкая грустно-насмешливым голосом. — Словом, — присовокупила она решительным тоном, — любовницей я ничьей
больше быть не желаю, но женой вашей с величайшим восторгом
буду!
Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и уехал от княгини с твердою решимостью никогда ей
больше ничего
не рассказывать. Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице: более всего княгиню удивляло то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если
не полюбила, то что же заставило ее
быть благосклонною к нему?
— Действительно, я на этот раз виновата и вперед
не позволю себе никакой шутки с вами! — проговорила она и, встав с своего места, ушла совсем из гостиной и
больше не возвращалась, так что Николя сидел-сидел один, пыхтел-пыхтел, наконец, принужден
был уехать.
Жуквич, войдя к Елене, которая приняла его в
большой гостиной, если
не имел такого подобострастного вида, как перед князем, то все-таки довольно низко поклонился Елене и подал ей письмо Миклакова. Она, при виде его, несколько даже сконфузилась, потому что никак
не ожидала в нем встретить столь изящного и красивого господина. Жуквич, с своей стороны, тоже, кажется,
был поражен совершенно как бы южною красотой Елены.
Не зная, с чего бы начать разговор с ним, она проговорила ему...
Он социалист, коммунист, демократ и все, что вам угодно, и всему этому я, разумеется,
не придал бы
большого значения, но он человек умный, много видавший и много испытавший; вам, вероятно,
будет приятно с ним встречаться.
Елена крайне
была удивлена, когда князь повел гостей своих
не в обычную маленькую столовую, а в
большую, парадную, которая, по убранству своему,
была одна из лучших комнат в доме князя.
Барон судил в сем случае несколько по Петербургу, где долгие годы можно делать что угодно, и никто
не будет на то обращать
большого внимания; но Москва оказалась другое дело: по выражениям лиц разных знакомых, посещавших Анну Юрьевну, барон очень хорошо видел, что они понимают его отношения к ней и втайне подсмеиваются над ним.
Очень естественно, что она может заинтересоваться Жуквичем и пропишет барону отставку; в таком случае ему благовиднее
было самому убраться заранее, тем более, что барон, управляя совершенно бесконтрольно именьем Анны Юрьевны, успел скопить себе тысчонок тридцать, — сумма, конечно,
не большая, но достаточная для того, чтобы переехать в Петербург и выждать там себе места.
— Ну да, оправдывайся Грибоедовым! — произнесла Анна Юрьевна и
больше не в состоянии
была шутить: предложение барона заметно ее встревожило; лицо Анны Юрьевны, как бы против воли ее, приняло недовольное выражение, так что барон, заметив это, немножко даже струхнул, чтоб она
не передумала своего решения.
Барон в эту минуту юркнул, но
не в
большую гостиную, а через маленькую дверь во внутренние комнаты. Несмотря на причиненную ему досаду тем, что тут говорилось про него, он, однако,
был доволен, что подслушал этот разговор, из которого узнал о себе мнение князя, а также отчасти и мнение Анны Юрьевны, соображаясь с которым, он решился вперед действовать с нею.
Для
большего успеха в своем предприятии Елена, несмотря на прирожденные ей откровенность и искренность, решилась употребить некоторые обольщающие средства: цель, к которой она стремилась, казалась ей так велика, что она считала позволительным употребить для достижения ее
не совсем, может
быть, прямые пути, а именно...
— Я предчувствовал, что это
будет! — проговорил он, как бы
больше сам с собой. — Нет, я
не дам польским эмигрантам ничего уже более! — присовокупил он затем, обращаясь к Елене.
— Нет,
больше,
больше!.. — возразил ей, с своей стороны горячась, князь. — Ты полячка по крови так же, как и я русский человек по крови; в тебе, может
быть, течет кровь какого-нибудь польского пана, сражавшегося насмерть с каким-нибудь из моих предков, князем Григоровым. Такие стычки и встречи в жизни
не пропадают потом в потомстве бесследно!
— Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти понимаю, — начала она, — но ты должен пересилить себя и сделать это для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо ставлю испытание твоему чувству ко мне: признаешь ты в нем силу и влияние над собой — я
буду верить ему; а нет — так ты и
не говори мне
больше о нем.
Так как вы, несмотря на короткое время появления вашего в моем доме, успели устроить в нем интригу, последствием которой я имел весьма неприятное для меня объяснение с Еленой Николаевной, то, чтобы
не дать вам возможности приготовлять мне сюрпризы такого рода, я прошу вас
не посещать
больше моего дома; в противном случае я вынужден
буду поступить с вами весьма негостеприимно».
Школа все это во мне еще
больше поддержала; тут я узнала, между прочим, разные социалистические надежды и чаяния и, конечно, всей душой устремилась к ним, как к единственному просвету; но когда вышла из школы, я в жизни намека даже
не стала замечать к осуществлению чего-нибудь подобного; старый порядок, я видела, стоит очень прочно и очень твердо, а бойцы, бравшиеся разбивать его,
были такие слабые, малочисленные, так что я начинала приходить в отчаяние.
Лотерею в пользу мнимых бедных девушек Николя предположил разыграть в доме отца. Старик Оглоблин, очень любивший сына, который
был у него единственный и в котором он вовсе
не замечал особенной простоватости, с удовольствием разрешил ему это и даже с своей стороны предложил сделать для этого une grande soiree. [
большой вечер (франц.).]
Эта мода вряд ли
была хороша для Москвы; по крайней мере
большая часть мужчин, несмотря на свою слабость в этом отношении,
были бы
больше довольны, если бы лифы у дам
были гораздо и гораздо позакрытее; а Жуквич, так даже
не скрываясь, делал всякий раз гримасу, когда мимо его проходила какая-нибудь чересчур
не пощадившая себя дама.
В числе мужчин приехало весьма много почтенных старичков, с удовольствием покупавших билеты для сохранения нравственности бедных девушек; но по некоторой плутоватости, которая отражалась в выражении их лиц, сильно можно
было подозревать, что, принося свою лепту на спасение нравственности этих бедняжек, они, кажется,
не прочь
были бы сейчас же и соблазнить их, уделив им в этом случае уже
большую лепту.