Неточные совпадения
Анна Павловна, сидевшая в своей спальне, слышала весь этот разговор; но, кажется, она привыкла к подобным выходкам
мужа и только покачала головой с какою-то горькою улыбкой, когда он назвал ее писательницей. Она
была очень худа и бледна. Через четверть часа Мановский вернулся и, казалось,
был еще более чем-то раздосадован. Он прямо пошел в спальню.
Анна Павловна не в состоянии
была долее владеть собой: почти силой вырвалась она из рук
мужа и, проговорив: «Оставьте меня!» — ушла.
Сидевшая с нею рядом особа
была совершенно противоположна ей: это
была худая, желтая, озлобленная девственница, известная в околотке под именем барышни, про которую, впрочем, говорили, что у нее
было что-то такое вроде
мужа, что дома ее колотило, а когда она выезжала, так стояло на запятках.
В числе ее поклонников
был, между прочим, и Задор-Мановский, суровый и мрачный Задор-Мановский, и надобно сказать, что до сего времени Клеопатра Николаевна предпочитала его прочим: она часто ездила с ним верхом, принимала его к себе во всякое время, а главное, терпеть не могла его жены, с которой она, несмотря на дружеское знакомство с
мужем, почти не кланялась.
Как она
была хороша в эту минуту, и как позавидовал он ее
мужу, который поедет вместе с нею вдвоем в коляске,
будет ласкать ее, поцелует, тогда как ему нельзя даже проститься с ней; хоть бы еще два слова сказать, хоть бы еще раз условиться в свидании.
Она любила своих подруг, своих наставниц, страстно любила своего отца, и, конечно, если бы судьба послала ей доброго
мужа, она сделалась бы доброй женой и нежной матерью, и вся бы жизнь ее протекла в выполнении этого чувства любви, как бы единственной нравственной силы, которая дана
была ей с избытком от природы.
Результат
был тот, что бедная девушка, как новая Татьяна, полная самоотвержения, чтоб угодить отцу, любя одного, отдала руку другому, впрочем, обрекая себя вперед на полное повиновение и верность своему
мужу; и действительно, с первых же дней она начала оказывать ему покорность и возможную внимательность, но не понял и не оценил ничего Мановский.
— Да, — отвечал отрывисто граф, — ты теперь ступай в их усадьбу и как можно аккуратней узнай:
будут ли дома
муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!
— Вы не должны жить с
мужем, — начал Эльчанинов решительным тоном. — Уезжайте от него на этих же днях, сегодня, завтра, если хотите… У меня
есть небольшое состояние, и с этой минуты оно принадлежит вам.
— Слишком ничтожное оправдание, — возразил Сапега. — Мы с вами, Анна Павловна, сделаем вот какой заговор против вашего
мужа: у меня в доме
есть довольно порядочный рояль, ездите ко мне, старику, как можно чаще, занимайтесь музыкой, а
мужа оставляйте дома. Соскучится об вас, да и купит вам рояль. Согласны?
Мановская побледнела. Она очень хорошо знала, что слово полагаю на языке ее
мужа значит — она приедет. Но завтра! Завтра
был день, назначенный ею для свидания с Эльчаниновым.
— Но, может
быть, Анна Павловна действительно дурно себя чувствует, — сказал граф отеческим голосом, в душе радовавшийся поспешности
мужа.
Сначала она думала притвориться больной, но в таком случае нельзя
будет выйти в поле, тем более, если
муж не уедет.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой
муж посылает меня к графу Сапеге, который
был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы
будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это место, я
буду непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья».
«Вот женщины, — подумал он, — вот любовь их! Забыть обещание, забыть мою нетерпеливую любовь, свою любовь, — забыть все и уехать в гости! Но зачем она поехала к графу и почему одна, без
мужа? Может
быть, у графа бал? Конечно, бал, а чем женщина не пожертвует для бала? Но как бы узнать, что такое у графа сегодня? Заеду к предводителю: если бал, он должен
быть там же».
Напротив него, на диване, сидела Уситкова, по-прежнему в блондовом чепце; толстый
муж ее стоял несколько сбоку и тоже
ел персик; на одном из кресел сидел исправник с сигарой в зубах, и, наконец, вдали от прочих помещался, в довольно почтительном положении, на стуле, молодой человек, с открытым, хотя несколько грубоватым и загорелым лицом, в синем из толстого сукна сюртуке; на ногах у него
были огромные, прошивные, подбитые на подошве гвоздями сапоги, которые как-то странно
было видеть на паркетном полу.
— Ее, может
быть,
муж увез.
Разговор прекратился на несколько минут. Веселая и беспечная Клеопатра Николаевна
была решительно не в духе. Задор-Мановский сидел, потупя голову. Эльчанинов придумывал средства, чем бы разбесить своего соперника: об Анне Павловне… Увы!.. она не приходила ему в голову, и в Задор-Мановском он уже видел в эту минуту не
мужа ее, а искателя вдовы.
— Я люблю моего
мужа, — отвечала молодая женщина, не решившаяся
быть откровенной.
— Граф, — возразила молодая женщина, — я должна и
буду принадлежать моему
мужу всегда.
— О, не убегайте меня! — говорил растерявшийся старик, протягивая к ней руки. — Ласки… одной ничтожной ласки прошу у вас. Позвольте мне любить вас, говорить вам о любви моей: я за это сделаюсь вашим рабом; ваша малейшая прихоть
будет для меня законом. Хотите, я выведу вашего
мужа в почести, в славу… я выставлю вас на первый план петербургского общества: только позвольте мне любить вас.
«Что это значит, — думал он, — она не любит
мужа — это видно, почему же она отвергает и даже оскорбляется моими исканиями? Я ей не противен, никакого чувства отвращения я не заметил в ней… напротив! Если я круто повернул и если только это детская мораль, ребяческое предубеждение, то оно должно пройти со временем. Да и что же может
быть другое? Уж не любит ли она кого-нибудь?»
— Так, стало
быть, она не любит
мужа?
Анна Павловна
будет еще хуже жить с
мужем; она
будет нуждаться в участии, в помощи; все это представит ей граф; а там…
—
Мужа, хоть бы и какого-то ни
было, вряд ли кто может заставить отказаться от жены, а уж Мановского и подавно! Вы, ей-богу, Валерьян Александрыч, очень уж как-то беспечны.
Дня через четыре граф прислал человека с письмом, в котором в тот же день приглашал их к себе и уведомлял, что он весь день
будет один. Часу в двенадцатом Анна Павловна, к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с
мужем, в одной коляске.
Одно из них
было от
мужа, другое написано женской рукой.
— Ax! — отвечала вдова. — Он опекун моей дочери, он выгоняет меня из этой усадьбы; мне нечем
будет жить!… Все, что вы видите, все это принадлежит моей дочери!.. Покойный
муж мой устранил меня от опекунства!..
Через четверть часа вошел к нему Савелий, который спас Анну Павловну от свидания с
мужем тем, что выскочил с нею в окно в сад, провел по захолустной аллее в ржаное поле, где оба они, наклонившись, чтобы не
было видно голов, дошли до лугов; Савелий посадил Анну Павловну в стог сена, обложил ее так, что ей только что можно
было дышать, а сам опять подполз ржаным полем к усадьбе и стал наблюдать, что там делается. Видя, что Мановский уехал совсем, он сбегал за Анной Павловной и привел ее в усадьбу.
Там уже
были все почти званые гости, приехавшие ровно в восемь часов, как
было назначено в пригласительных билетах, и все
были разряжены, насколько только могли: даже старуха Уситкова
была в корсете, а
муж ее напомадился такой пахучей помадою, что даже самому
было это неприятно.
Из гостей
были самые частые их гости: Симановская с
мужем, Уситкова в своем бессменном блондовом чепце и, наконец, сам Уситков, по загорелому и красному цвету лица которого можно
было догадаться, что он недавно возвратился из дальней дороги.