Неточные совпадения
Разгорелись глаза у Марка Данилыча.
То на Орошина взглянет,
то других обведет вызывающим взглядом. Не может
понять, что бы значили слова Орошина. И Седов, и Сусалин хоть сами тюленем не занимались, а цены ему знали. И они с удивленьем посматривали на расходившегося Орошина и
то же, что Марко Данилыч, думали: «Либо спятил, либо в головушке хмель зашумел».
— Никаких теперь у меня делов с Никитой Федорычем нет… — твердо и решительно сказал он. — Ничего у нас с ним не затеяно. А что впереди будет, как про
то знать?.. Сам
понимаешь, что торговому человеку вперед нельзя загадывать. Как знать, с кем в каком деле будешь?..
—
То есть как это? — спросил, не
понимая, в чем дело, Дмитрий Петрович.
— Что ж из
того, что доверенность при мне, — сказал Зиновий Алексеич. — Дать-то он мне ее дал, и по
той доверенности мог бы я с тобой хоть сейчас по рукам, да боюсь, после бы от Меркулова не было нареканья… Сам
понимаешь, что дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза поднять?..
Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой человек, тогда бы еще туда-сюда; свои, мол, люди, сочтемся, а ведь он чужой человек.
— А к
тому мои речи, что все вы ноне стали ветрогоны, — молвила мать Таисея. — Иной женится, да как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели наш поп венчал, как доказать ей, что она венчана жена? В какие книги брак-от записан? А как в великороссийской повенчались, так уж тут, брат, шалишь, тут не бросишь жены, что истопку с ноги.
Понял?
— Его-то и надо объехать, — сказал Смолокуров. — Видишь ли, дело какое. Теперь у него под Царицыном три баржи тюленьего жиру. Знаешь сам, каковы цены на этот товар. А недели через две, не
то и скорее, они в гору пойдут. Вот и вздумалось мне по теперешней низкой цене у Меркулова все три баржи купить.
Понимаешь?
—
Та баржа еще не рублена, да и тюлень не ловлен. Писано ради отвода, — улыбаясь, промолвил Марко Данилыч. — Нешто не
понял?
— Нас этим не напугаешь, не больно боимся. И никто с нами ничего не может сделать, потому что мы артель, мир
то есть означаем. Ты
понимай, что такое мир означает! — изо всей мочи кричал
тот же бурлак, а другие вторили, пересыпая речи крупною бранью.
До
того дошли крики, что стало невозможно слова
понимать. Только и было слышно...
Знал он, что и хлопку мало в привозе и что на мыльные заводы тюлений жир больше не требуется, а отчего ценам упасть до
того, что своих денег на нем не выручишь,
понять не может.
А когда Дмитрий Петрович, перед
тем как ехать на почту, подошел к ней и взглянул на нее так ясно и радостно, Наташа
поняла его, пуще прежнего зарделась она, и лучезарные очи ее ослепили не вспомнившего себя от восторга Веденеева.
— Да ты стой!.. Стой, говорят тебе!.. Все кости переломал, — изо всей мочи кричит Меркулов, не
понимая, с чего это Веденеев вздумал на нем пробовать непомерную свою силу. — Разденешься ли ты?.. Посмотри, как меня всего перепачкал… Ступай в
ту комнату, переоденься… На вот тебе халат, да и мне по твоей милости надо белье переменить.
— Что ж? — покачав печально головою, сказала Манефа. — Не раз я тебе говорила втайне — воли с тебя не снимаю… Втайне!.. Нет, не
то я хотела сказать — из любви к тебе, какой и
понять ты не можешь, буду, пожалуй, и на разлуку согласна… Иди… Но тогда уж нам с тобой в здешнем мире не видеться…
— В Писании, друг, сказано: «Аще добро твориши, разумей, кому твориши, и будет благодать благам твоим. Добро сотвори благочестиву и обрящеши воздаяние аще не от него,
то от вышнего. Даждь благочестиву и не заступай грешника, добро сотвори смиренному и не даждь нечестивому, возбрани хлебы твоя и не даждь ему».
Понял?
— Над вашими словами всю ночь я раздумывала, — потупив глаза, робко и нерешительно молвила Дуня. — Много из
того, что вы говорили, кажется, я
поняла, а иного никак
понять не могу…
— Нет, мой друг, не там, а здесь, на этом свете, где мы теперь живем с вами, — сказала Марья Ивановна. — Надо умереть и воскреснуть раньше гроба и зарывания в землю, раньше
того, что люди обыкновенно называют смертью… Но это вам трудно пока объяснить — не
поймете…
— Трудно, милая, трудно, — отвечала Марья Ивановна. — В тайны сокровенные надо входить постепенно, иначе трудно
понять их… Вам странными, непонятными показались мои слова, что надо умереть прежде смерти… А для меня это совершенно ясно… Ну
поймете ли вы, ежели я вам скажу: не
той смертью, после которой мертвого в землю зарывают, надо умереть, а совсем иною — тайною смертью.
Нефедыч надивиться не мог, как это скоро сумел мальчуган все
понять и, что раз учил, никогда
того не забывал…
И с
того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые
понял он, что значат слова любимого ученика Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Я сидел в первых… и долгое шло рассужденье, в каком разуме надо
понимать словеса Христовы: «Милости хощу, а не жертвы…» Никто
тех словес не мог смыслом обнять; судили, рядили и врозь и вкось.
— Нельзя без
того, друг любезный, — он говорил, — дело торговое, опять же мы под Богом ходим. Не ровен случай, мало ль что с тобой аль со мной сегодня же может случиться? Сам ты, Герасим Силыч,
понимать это должо́н…
И хозяин вдруг встревожится, бросится в палатку и почнет там наскоро подальше прибирать, что не всякому можно показывать. Кто
понял речи прибежавшего паренька,
тот, ни слова не молвив, сейчас же из лавки вон. Тут и другие смекнут, что чем-то нездоровым запахло, тоже из лавки вон. Сколько бы кто ни учился, сколько бы ни знал языков, ежели он не офеня или не раскольник, ни за что не
поймет, чем паренек так напугал хозяина. А это он ему по-офенски вскричал: «Начальство в лавку идет бумаги читать».
—
То совсем иное дело, — медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч. — Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку, спроси у кого хочешь, всяк тебе скажет, что так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него такое дело довелось. Иначе нельзя, друг любезный, на
то коммерция.
Понимаешь?
—
То и означает, что прокляты дрожди. Одно слово — «изгидошася»…
Понимаешь али нет? — толковал свое дрождник. — Изгидошася — проклято значит. Вот тебе и сказ.
И с
тех пор и дни и ночи стала Дуня просиживать над мистическими книгами. По совету Марьи Ивановны, она читала их по нескольку раз и вдумывалась в каждое слово… Показалось ей наконец, будто она
понимает любезные книги, и тогда совсем погрузилась в них. Мало кто от нее с
тех пор и речей слыхал. Марко Данилыч, глядя на Дуню, стал крепко задумываться.
— Нет, не все, — немножко смутясь, ответила Дуня. — По вашим словам, я каждую книгу по многу раз перечитывала и до
тех пор читала одну и
ту же, пока не казалось мне, что я немножко начинаю
понимать. А все-таки не знаю, правильно ли
понимаю. Опять же в иных книжках есть иностранные слова, а я ведь неученая, не знаю, что они значат.
— Эти книги нельзя читать как попало. Надо знать, какую после какой читать, — сказала Марья Ивановна. — Иначе все в голове может перепутаться. Ну да я тебе растолкую, чего не
понимаешь… Нарочно для
того подольше у вас погощу.
— Вот до чего мы с вами договорились, — с улыбкой сказала Марья Ивановна. — В богословие пустились… Оставимте эти разговоры, Марко Данилыч. Писание — пучина безмерная, никому вполне его не
понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных,
тех людей, что имеют в устах «слово живота»… А такие люди есть, — прибавила она, немного помолчав, и быстро взглянула на Дуню. — Не в
том дело, Марко Данилыч, — не невольте Дунюшки и все предоставьте воле Божией. Господь лучше вас устроит.
Будет он на воздух глаголющ…» А ежели я, или ты, или другой кто не
понимаем странного языка,
то глаголющий для нас все одно что иноязычный чужестранец.
Только и
поняли Божьи люди, что устами блаженного дух возвестил, что Луша — его дева. Так иные звали Лукерьюшку, и с
того времени все так стали звать ее. Твердо верили, что Луша будет «золотым избрáнным сосудом духа».
— Что делают в
то время избрáнные люди — они не знают, не помнят, не
понимают… Только дух святый знает, он ими движет. Угодно ему — люди Божьи скачут и пляшут, не угодно — пребывают неподвижны… Угодно ему — говорят, не угодно — безмолвствуют. Тут дело не человеческое, а Божье. Страшись его осуждать, страшись изрекать хулу на святого духа… Сколько ни кайся потом — прощенья не будет.
— В чем же
то счастье? В чем блаженство? Я все еще не могу
понять, — после короткого молчанья спросила Дуня.
— Когда дух святый снидет на тебя, душа твоя и тело обратятся в ничто, — сказала Катенька. — Ни тело тогда не чувствует, ни душа. Нет ни мыслей, ни памяти, ни воли, ни добра, ни зла, ни разума, ни безумия… Ты паришь тогда в небесных кругах, и нет слов рассказать про такое блаженство… Не испытавши, невозможно его
понять… Одно слово — соединенье с Богом. В самом раю нет радостей и наслажденья больше
тех, какие чувствуешь, когда дух святый озарит твою душу.
— Как не
понять?.. — сказал Василий Фадеев. — Попаду ли только я на барский-от двор. В
тот раз не пустили, насилу ответа добился.
— Земля холодная, неродимая, к
тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и
те не родятся. Не раз пытался я
того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет? Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай на горах, ни за что не
поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
— Не дури, не ври, чего не
понимаешь! — схватив Иларию за руку, во все горло закричала Сандулия. — Откуда взялась такая умница? — обратилась она ко всему собранию. — Откуда дурища ума набралась?.. Молчать, Илария!.. Не
то на запор!.. Молчать, говорю тебе!
— Может быть, — тоже улыбнувшись, сказала Марья Ивановна. — Только мне кажется, что тут она ничего не
понимает, да и, кроме
того, многого, многого еще не
понимает.
— Юродивые и блаженные — истые слуги превышнего разума, — сказал на
то Николай Александрыч. — Правда, что иной раз невместимо
понимать их речи…
— Когда бываю восторжен духом, мои речи еще трудней
понять. Сочтешь меня ума лишенным, богохульником, неверным… И все посмеются надо мной и поругаются мне, и будет мое имя проречено. Орудием яко зло нечистого сочтут меня, человеком, уготованным геенне огненной! — сказал Егор Сергеич. — Дан мне дар говорить новыми язы́ки; новые законы даны мне. И
те дары получил я прямо из уст христа и пророка Максима.
Отец Прохор не сказал ей, какая опасность угрожала Дуне и от какой беды спасена она, потому Аграфена Петровна и не могла
понять, отчего это ее подруга убежала из
того дома в одном платье, бросивши пожитки.
Утомленная дальней дорогой, а потом пораженная смертью отца, не говорила она ни слова и даже мало
понимала из
того, что ей говорили.
Сама я этих дел не
понимаю, но наши все в один голос говорят, что ежели бы ты захотела ее выручить,
то было бы легко и для тебя безобидно.