Неточные совпадения
Косная меж
тем подгребла под восьмую баржу, но рабочий, что притащил трап, не мог продраться сквозь толпу, загородившую борт. Узнав, в чем дело, бросил он трап на палубу, а сам, надев шапку, выпучил глаза на хозяина и во всю мочь
крикнул...
Сидор в лаптях, в краденом картузе, с котомкой за плечами, попросил одного из рабочих, закадычного своего приятеля, довезти его в лодке до берега. Проходя мимо рабочих, все еще стоявших кучками и толковавших про
то, что будет,
крикнул им...
С ним сбежало еще десятеро слепых.
Те слепые, у которых мало денег было в заборе, не пошли за Сидоркой, остались. Он
крикнул им из лодки...
— Чего заорали, чертовы угодники? Забыли, что здесь не в плесу́? —
крикнул он распевшимся ребятам. — Город здесь, ярманка!.. Оглянуться не успеешь, как съедут с берега архангелы да линьками горлá-то заткнут. Одну беду и́збыли, на другую рветесь!.. Спины-то по плетям, видно, больно соскучились!..
— Хочешь, ребята, стану орехи лбом колотить? — так после подвигов Яшки голосом зычным на всю артель
крикнул рябой, краснощекий, поджаристый, но крепко сколоченный Спирька, Бешеным Горлом его прозывали, на всех караванах первый силач. — Не простые орехи, грецкие стану сшибать. Что расшибу,
то мое, а который не разобью, за
то получаю по плюхе — хошь ладонью, хошь всем кулаком.
— То-то вот и есть… — молвил Смолокуров. — Вот оно что означает коммерция-то. Сундуки-то к киргизам идут и дальше за ихние степи, к
тем народам, что китайцу подвластны. Как пошла у них там завороха, сундуков-то им и не надо. От войны, известно дело, одно разоренье, в сундуки-то чего тогда станешь класть?.. Вот, поди, и распутывай дела: в Китае дерутся, а у Старого Макарья «караул»
кричат. Вот оно что такое коммерция означает!
— Говорят тебе: много не разговаривай! —
крикнул Марко Данилыч. — Чем лясы-то распускать, лучше бы поспрошал у кого-нибудь, где
тот трактир…
— Шабаш! —
крикнул Самоквасов. Не хотел он, чтоб песенники продолжали старинную песню про
то, как на лежавшее в степи тело белое прилетали три пташечки: родна матушка, сестра да молода вдова. Пущай, мол, подумает Авдотья Марковна, что про иное диво чудное в песне пелося — пущай догадается да про себя хоть маленько подумает.
— Нас этим не напугаешь, не больно боимся. И никто с нами ничего не может сделать, потому что мы артель, мир
то есть означаем. Ты понимай, что такое мир означает! — изо всей мочи
кричал тот же бурлак, а другие вторили, пересыпая речи крупною бранью.
— Знаю, —
крикнул Марко Данилыч. — Ступай до греха!.. Да убирайся же, чтоб черти тебя на
том свете жарили да всякой мерзостью заместо масла поливали!
— Да ты стой!.. Стой, говорят тебе!.. Все кости переломал, — изо всей мочи
кричит Меркулов, не понимая, с чего это Веденеев вздумал на нем пробовать непомерную свою силу. — Разденешься ли ты?.. Посмотри, как меня всего перепачкал… Ступай в
ту комнату, переоденься… На вот тебе халат, да и мне по твоей милости надо белье переменить.
И в меркуловском бухарском халате, в запачканной фуражке на голове, с грязным платьем под мышкой, со свечкой в руках пошел он вдоль по коридору. Немного не доходя до своего номера, увидал Дмитрий Петрович — кто-то совсем раздетый поперек коридора лежит… Пришлось шагать через него, но, едва Веденеев занес ногу,
тот проснулся, вскочил и, сидя на истрепанном войлоке,
закричал...
— Так, любезный, не водится… — вскочил и, заступая дорогу Веденееву,
закричал тот. — По чужим номерам ночью шляться да платье таскать!.. За это вашего брата по головке не гладят.
На другой день, а это было как раз в
то утро, когда Никита Федорович впервые приехал к невесте, в грустном безмолвье, в сердечной кручине сидела, пригорюнясь, одинокая Дуня. Вдруг слышит — кто-то тревожно
кричит в коридоре, кто-то бежит, хлопают двери, поднялась беготня… Не пожар ли, не горит ли гостиница?.. Нет… «Задавили, задавили!» —
кричат… И все вдруг стихло.
Этот не пристает по крайней мере, не вертится с лотком, и за
то спасибо. Прокричал свое и к сторонке. Но только что избавился от него Марко Данилыч, яблочница стала наступать на него. Во всю мочь
кричит визгливым голосом...
Не
то прибежит в лавку, ровно с цепи сорвавшись, какой-нибудь паренек и, ни с кем не здороваясь, никому не поклонясь,
крикнет хозяину...
Спешным делом миршенские парнишки в ряд становились и,
крикнув в голос «камча!», пошли на якимовских. А
те навстречу им, но тоже с расстановками: шагнут — остановятся, еще шагнут — еще остановятся. Близко сошлись бойцы-мальчуганы, но в драку покуда не лезут, задорнее только
кричат...
Не до
того было Панкратью, чтоб вступиться за брата: двое на него наскочило, один губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем алая кровь, другой ему в бедро угодил, где лядвея в бедро входит, упал Панкратий на колено, сильно рукой оземь оперся,
закричал громким голосом: «Братцы, не выдайте!» Встать хотелось, но померк свет белый в ясных очах, темным мороком покрыло их.
— Дух свят!.. Дух свят!.. накатил!.. накатил!.. — громче прежнего
кричала Катенька и грянулась на руки подбежавшей Матренушке.
Та довела ее до диванчика и с помощью Варвары Петровны уложила. На другом диванчике уложила бившегося о́ пол блаженного.
— Не про
то говорю я, — молвила Дуня. —
То чудно́ мне,
то непонятно, зачем у вас скачут, зачем кружатся,
кричат так бесчинно?
— Что еще тут? —
крикнул тот. — Деньги!.. Не задерживай!.. Много вас, надо ко всем поспеть.
— С чего ж они, бесовы угодники, взбеленились? Сроду на Гребновской так не водилось! —
кричала мелкая сошка, кроме Белянкина.
Тот молча столбом стоял.
И рвет и мечет, на кого ни взглянет, всяк виноват. Пришел в работную, и потолок и стены новой избы, ровно сажа. Развоевался на работников, будто они виноваты, что печи дымят.
Кричит, лютует,
то на
того,
то на другого кидается с бранью, с руганью, а сам рукава засучает. Но теперь не весна, работники окрысились, зашумели, загалдели, и, только что
крикнул хозяин: «Сейчас велю всех со двора долой!», они повскакали и
закричали задорно в один голос: «Расчет давай, одного часа не хотим работать у облая».
— Не дури, не ври, чего не понимаешь! — схватив Иларию за руку, во все горло
закричала Сандулия. — Откуда взялась такая умница? — обратилась она ко всему собранию. — Откуда дурища ума набралась?.. Молчать, Илария!.. Не
то на запор!.. Молчать, говорю тебе!
Услыхала
те разговоры Сандулия и
закричала на всю богадельню...
— Не мешайте, не бесчинствуйте! Зачем так
кричать? Дух не дает говорить Егорушке о
том, чего вы просите.
Только что ушли от Аксиньи Захаровны Патап Максимыч и Дарья Сергевна, ушла и Параша, сказавши матери, что надо ей покормить Захарушку. Покормить-то она его немножко покормила, но тотчас же завалилась спать, проснулась вечером, плотно поужинала, потом опять на боковую. Стала звать к себе мужа,
кричала, шумела, но никто не знал, куда
тот девался.
— Лодку! Лодку! —
кричали между
тем бывшие на палубе. — Скорей как можно лодку! Живей! Живей! Человек тонет! И как это трап-от не приперли! Еще, пожалуй, отвечать придется, ежели потонет. А все это наши ребята заболтались в Батраках с девками, да и забыли запереть трап как следует. Ох, эта молодежь, прости Господи! — Такие голоса раздавались в
то время на палубе, а Алексей Лохматов больше и больше погружался в воду.
Неточные совпадения
(
Кричит до
тех пор, пока не опускается занавес.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (
Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Ой! ночка, ночка пьяная! // Не светлая, а звездная, // Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван
кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван
кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван
кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили
ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
В канаве бабы ссорятся, // Одна
кричит: «Домой идти // Тошнее, чем на каторгу!» // Другая: — Врешь, в моем дому // Похуже твоего! // Мне старший зять ребро сломал, // Середний зять клубок украл, // Клубок плевок, да дело в
том — // Полтинник был замотан в нем, // А младший зять все нож берет, //
Того гляди убьет, убьет!..
Под песню
ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что день без солнышка, // Мой век — что ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, // И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг и спрыгнула! // «Куда?» —
кричит ревнивый муж, // Привстал — и бабу за косу, // Как редьку за вихор!