Неточные совпадения
Новый вдовец клонится наземь, клонится, клонится и, бережно опустив на пол дочку, так зарыдал, что сбежались домашние, и его, недвижного, почти бездыханного, перенесли на
постель.
Оставшись с Дуней, Дарья Сергевна раздела ее и уложила в
постель. В соседней горнице с молитвой налила она в полоскательную чашку чистой воды на уголь, на соль, на печинку — нарочно на всякий случай ее с собой захватила, — взяла в рот той воды и, войдя к Дуне, невзначай спрыснула ее, а потом оставленною водой принялась умывать ей лицо, шепотом приговаривая...
На другой день Дуня поздно подня́лась с
постели совсем здоровая. Сиял Марко Данилыч, обрадовалась и Дарья Сергевна.
Только что забрезжило, Федор Меркулыч проснулся и встал с
постели, как встрепанный.
И, не слушая речей Дуни, вышла из комнаты, велела поставить самовар и, заварив липового цвета с малиной, напоила свою любимицу и, укутав ее в шубу, положила в
постель.
«Пропотеет, авось хворь-то снимет», — сказала сама про себя Дарья Сергевна и, заметив, что Дуня, закрыв глаза, успокоилась, отошла тихонько от ее
постели и, прочтя молитвы на сон грядущий, неслышными шагами отошла за ширмы, где стояла ее кровать.
И разметалась в
постели. Высоко поднимается белоснежная грудь, заревом пышут ланиты, глаза разгорелись, вся как в огне.
А куда девались мо́лодцы, что устроили катанье на славу? Показалось им еще рано, к Никите Егорычу завернули и там за бутылкой холодненького по душе меж собой разговаривали. Друг другу по мысли пришлись. А когда добрались до
постелей, долго не спалось ни тому, ни другому. Один про Дунюшку думал, другой про Наташу.
Утром, только что встала с
постели Дуня, стала торопить Дарью Сергевну, скорей бы сряжалась ехать вместе с ней на Почайну. Собрались, но дверь широко распахнулась, и с радостным, светлым лицом вошла Аграфена Петровна с детьми. Веселой, но спокойной улыбкой сияла она. Вмиг белоснежные руки Дуни обвились вокруг шеи сердечного друга. Ни слов, ни приветов, одни поцелуи да сладкие слезы свиданья.
Хотел было Доронин подробнее про тюленя расспросить, но вспомнил слова Смолокурова. «Кто его знает, этого Веденеева, — подумал он, — мягко
стелет, а пожалуй, жестко будет спать, в самом деле наврет, пожалуй, короба с три. Лучше покамест помолчать».
Утомившись от дневных тревог и волнений, поздно за полночь лег Меркулов в
постель.
— А постель-то где же у вас?
— Постель-то! — усмехнулся Флор Гаврилов. — Один кулак в головы, другой по́д бок — вот и
постель.
Зипун под голову,
постель — дощатый, ру́бчатый помост, одеяло — синее небо, хоть в тот вечер было оно вовсе не синее, а ровно смоль черное.
В сильном волненье прошелся раза три по комнате, заглянул за ширмы, где ему приготовлена была
постель…
Появленье часов на столике объяснялось очень просто: воротясь в первый раз в номер, Меркулов бессознательно снял их и положил у
постели, а потом и забыл.
Разделся Меркулов, в
постель было лег, но ни сон, ни дрема его не берут.
— Никита Сокровенный! — вскричал он и кинулся обнимать поднявшегося с
постели Меркулова.
— Господи! Да что ж это такое? — вскликнул Никита Федорыч, толкая его с
постели. — Теперь надо все белье сменить. Скинешь ли ты грязное платье?..
И, вынув чистое белье, Меркулов стал переодеваться и приводить в порядок
постель.
После бессонной ночи в душной горнице, после дум беспокойных, после страстных горячих мечтаний едва мог он с
постели подняться.
— Благ сосуд избранный! — тихо прошептала Марья Ивановна и, бережно положив Дуню на свою
постель, низко склонилась над ней и чуть слышно запела каким-то диким и восторженным напевом...
Была бабенка на все руки: свадьба ли где — молодым
постелю готовить да баню топить, покойник ли — обмывать, обряжать, ссора ли у кого случится, сватовство, раздел имений, сдача в рекруты, родины, крестины, именины — тетка Арина тут как тут.
После ужина пошел Герасим в заднюю избу, там
постель ему невестка
постлала.
В спальне возле
постели стоял железный сундук с деньгами.
Никому, кроме Дуни да еще Дарьи Сергевны, приходившей
постель оправить да в комнате прибрать, без особого зова ходу туда не было.
Не совсем доругавшись, встал Марко Данилыч с
постели и подошел к окну освежиться. Увидел его со двора Василий Фадеев и тотчас к нему пошел. Постучался у дверей.
Пришел Марко Данилыч в душную горницу и тяжело опустился на кресло возле
постели…
— Я пойду… разденусь… лягу в
постель… — слабым, упавшим голосом проговорила Марья Ивановна, приподнимаясь с дивана. Варвара Петровна подхватила ее под руку и тихонько, с осторожностью повела едва передвигавшую ноги пророчицу.
Постель Дуни на первое время поставили в Варенькиной спальне, пока не приготовили заезжей гостье особой комнаты.
И во время прогулок, и по ночам, лежа в
постелях, Дуня водила с Варенькой такие же разговоры, как прежде с Марьей Ивановной.
Прежде езжала она на соборы с отцом и матерью, но вот уже четыре года минуло, как паралич приковал к
постели ее мать, и Катенька ездит к Луповицким одна либо со Степаном Алексеичем.
И сидели Божьи люди за трапезой чинно и спокойно. Проводили они время в благочестивых разговорах. Послышался благовест к обедне, и тогда разошлись они по своим местам и улеглись, утомленные, на
постелях.
Умаялись люди Божьи от радельных трудов. Солнце давно уж с полден своротило, а они все еще покоятся. Дуня пробудилась всех прежде. Тихо поднялась она с
постели, боясь разбудить Вареньку, и неодетая села на кровати.
— Полно, полно, — потягиваясь и зевая на
постели, говорила Варенька. — Пора вставать. Который час?
Только что проснулся Марко Данилыч, опрометью вскочил с
постели и, Богу не молясь, чаю не напившись, неумывкой поспешил ко вчерашним собеседникам. К первому Белянкину подъехал в косной. Тот еще не просыпался, но племянник его, увидав такого важного гостя, стремглав бросился в казенку дядю будить. Минуты через две, протирая глаза и пошатываясь спросонья, Евстрат Михайлыч стоял перед козырным тузом Гребновской пристани.
Все там было невзрачно и неряшливо: у одной стены стояла неприбранная
постель, на ней весь в пуху дубленый тулуп; у другой стены хромой на трех ножках стол и на нем давно не чищенный и совсем почти позеленевший самовар, немытые чашки, растрепанные счетные книги, засиженные мухами счеты, засохшие корки калача и решетного хлеба, порожние полуштофы и косушки; тут же и приготовленное в портомойню грязное белье.
Когда Дарья Сергевна воротилась домой, Марко Данилыч давно уж с
постели встал. Сидел у окна, пристально глядя на дорогу, а сам все про Дунюшку думал. «Коль не бывала в Фатьянке, надо будет ехать в Луповицы. А то, пожалуй, ее не дождешься и до зимы. И дернуло ж меня отпустить ее с Марьей Ивановной… Вот теперь и жди да погоди».
Не лучше Марку Данилычу. Правая сторона совсем отнялась, рот перекосило, язык онемел. Хочет что-то сказать, но только мычит да чуть-чуть маячит здоровой рукой. Никто, однако, не может понять, чего он желает. Лекарь объявил Дарье Сергевне, что, если и будет ему облегченье, все-таки он с
постели не встанет и до смерти останется без языка.
А в доме и по хозяйству все врознь поехало. Правду говорят старые люди: «Хозяин лежит — весь дом лежит, хозяин с
постели — все на ногах». А тут приходится лежать хозяину до той поры, как его в могилу уложат.
— Да у тебя и Аксинья Захаровна в болезни, и дочь в
постели лежит. Как можно тебе дом покинуть? — продолжал Михайло Васильич.
Не говоря ни слова, поклонился Фадеев в пояс и трепетно вышел из горницы. «Этот нашему не чета, — подумал он. — С виду ласков и повадлив, а, видно, мягко
стелет, да жестко спать!..»
А сама, лежа на
постели, думает: «Тятенька зовет… Сейчас же зовет. Пишет: «Ежель не скоро привезет тебя Марья Ивановна, сам приеду за тобой…» Господи!.. Если в самом деле приедет! Насквозь увидит все, никакая малость не ухоронится от него… И Дарья Сергевна торопит. А как уедешь? Одной нельзя, а Марья Ивановна совсем, кажется, забыла про Фатьянку… А оставаться нельзя. Обман, неправда!.. Как же быть? Научи, Господи, вразуми!..»
Судя по времени, Дуня подумала, что горничная пришла
постель убрать, поспешно отворила дверь и увидела перед собой Марью Ивановну.
— Что с тобой, милая? Что с тобой, дружочек мой? — с любовью и участьем сказала Марья Ивановна, садясь у изголовья кровати и сажая Дуню на не убранную еще
постель.
А голос отца Прохора раздается в ушах: «Берегись его!..» Зазеленело в очах Дуни; не помня себя, едва дошла она до
постели и ринулась на нее…
— Кто там? — спросил изнутри комнат уже вставший с
постели и стоявший на утренней молитве отец Прохор.
Только что услыхала Дуня о болезни отца, минуты две или три не могла слова сказать. Потом, закрывши лицо руками и громко зарыдав, без чувств упала на не прибранную еще
постель Аграфены Петровны. Не скоро пришла в себя, не скоро собралась с силами.
Облилась Дуня слезами при этих словах давнего верного друга. Сознавала она правду в речах Груни и не могла ничего возразить. В глубокую думу погрузилась она и через несколько минут, надрываясь от горя, кинулась на
постель Аграфены Петровны и, спрятав лицо в подушки, не своим как будто голосом стала отрывисто вскрикивать. Если б эти рыданья, эти сердечные вопли случились в сионской горнице, собор Божьих людей возопил бы: «Накатил! Накатил!» Хлыстовские душевные движенья оставались еще в Дуне. Причитала она...
Больше и больше приходя в восторженность, Дуня приподнялась с подушки, села на
постель и стала топать ногами… Опустила руки на колени, глаза разгорелись у ней, лицо побагровело, и вся затряслась она; мелкие судороги забегали по лицу. Вне себя стала.