Неточные совпадения
— Во всем так, друг любезный, Зиновий Алексеич, во всем,
до чего ни коснись, — продолжал Смолокуров. — Вечор под Главным домом повстречался я с купцом из Сундучного ряда. Здешний торговец, недальний, от Старого Макарья.
Что, спрашиваю, как ваши промысла? «Какие, говорит, наши промысла, убыток один, дело хоть брось». Как так? — спрашиваю. «Да вот, говорит, в Китае не то война, не то бунт поднялся, шут их знает, а нашему брату хоть голову в петлю клади».
— Барыши, значит, — сказал Марко Данилыч. — А вот у нас с Дмитрием Петровичем рыбке
до сей поры с баржей сойти не охота.
Ни цен,
ни дел — хоть
что хошь делай.
— Значит, веру в силу молитвы имеет, — молвил Марко Данилыч. — Сказано: по вере вашей будет вам. Вот ему и досадно теперича на матерей.
Что ж тут такого?..
До кого
ни доведись!.. Над кем-нибудь надо же сердце сорвать!
Много красавиц видал
до того, но
ни в одной, казалось ему теперь, и тени не было той прелести,
что пышно сияла в лучезарных очах и во всем милом образе девушки…
А куда девались мо́лодцы,
что устроили катанье на славу? Показалось им еще рано, к Никите Егорычу завернули и там за бутылкой холодненького по душе меж собой разговаривали. Друг другу по мысли пришлись. А когда добрались
до постелей, долго не спалось
ни тому,
ни другому. Один про Дунюшку думал, другой про Наташу.
По большим и малым городам, по фабричным и промысловым селеньям Вели́ка пречиста честно́ и светло празднуется, но там и в заводе нет
ни дожинных столов,
ни обрядных хороводов, зато к вечеру харчевни да кабаки полнехоньки, а где торжок либо ярманка, там от пьяной гульбы, от зычного крику и несвязных песен — кто во
что горазд —
до полуночи гам и содом стоят, далеко́ разносясь по окрестностям. То праздничанье не русское.
А Наташа про Веденеева
ни с кем речей не заводит и с каждым днем становится молчаливей и задумчивей. Зайдет когда при ней разговор о Дмитрии Петровиче, вспыхнет слегка, а сама
ни словечка. Пыталась с ней Лиза заговаривать, и на сестрины речи молчала Наташа, к Дуне ее звали — не пошла. И больше не слышно было веселого, ясного, громкого смеха ее,
что с утра
до вечера, бывало, раздавался по горницам Зиновья Алексеича.
Морковников опять было стал приставать к Никите Федорычу насчет тюленя, но Меркулов устоял и наотрез сказал ему,
что до приезда на ярманку
ни слова не скажет ему по этому делу.
— Когда из десяти Господних заповедей пять только останется, — сказал Дмитрий Петрович. — Когда люди
до того дорастут,
что не будет
ни кражи,
ни прелюбодейства,
ни убийств,
ни обид,
ни лжи,
ни клеветы,
ни зависти… Одним словом, когда настанет Христово царство. А
до тех пор?.. Прощай, однако, спать пора…
—
Что же делать, благодетель? Скука, тоска, дела никакого нет, — молвила мать Ираида. —
До кого
ни доведись. Она же не то чтоб очень молоденькая — двадцать седьмой, никак, весной-то пошел…
— Еще бы не тосковать!..
До кого
ни доведись… При этакой-то жизни? Тут не то
что истосковаться, сбеситься можно, — сердито заворчала Марьюшка. — Хуже тюрьмы!.. Прежде, бывало, хоть на беседы сбегаешь, а теперь и туда след запал… Перепутал всех этот Васька, московский посланник, из-за каких-то там шутов архиереев… Матери ссорятся, грызутся, друг с дружкой не видаются и нам не велят. Удавиться — так впору!..
— Как же это так? — изумилась Авдотья Федоровна. — Как же вы у своих «моложан»
до сей поры не бывали? И за горны́м столом не сидели, и на княжо́м пиру
ни пива,
ни вина не отведали. Хоть свадьбу-то и уходом сыграли, да ведь Чапурин покончил ее как надо быть следует — «честью». Гостей к нему тогда понаехало и не ведомо
что, а заправских-то дружек,
ни вас,
ни Семена Петровича, и не было. Куда же это вы отлучились от ихней радости?
— Какое ж могло быть у ней подозренье? — отвечал Феклист Митрич. — За день
до Успенья в городу она здесь была, на стройку желалось самой поглядеть. Тогда насчет этого дела с матерью Серафимой у ней речи велись. Мать Манефа так говорила: «На беду о ту пору благодетели-то наши Петр Степаныч с Семеном Петровичем из скита выехали — при ихней бытности
ни за
что бы не сталось такой беды, не дали бы они, благодетели, такому делу случиться».
Замялся было Васька, но кушак да шапка, особенно эта заманчивая мерлушчатая шапка,
до того замерещилась в глазах молодца,
что, несмотря на преданность свою Петру Степанычу, все,
что ни знал, рассказал, пожалуй еще кой с какими прибавочками.
Да
что об этом толковать — теперь у нас своя земелька, миру кланяться нé пошто, горлодеров да коштанов
ни вином,
ни чем иным уважать не станем, круговая порука
до нас не касается, и во всем нашем добре мы сами себе хозяева; никакое мирское начальство с нас теперь шиша не возьмет.
И доспорились
до раздражения, особливо молодой. Глаза горят, лицо пылает, кулаки сжаты, а
что такое «изгидошася»,
ни тот
ни другой не разумеют.
Правеж чернобылью порос, от бани следов не осталось, после Нифонтова пожара Миршень давно обстроилась и потом еще не один раз после пожаров перестраивалась, но
до сих пор кто из церкви
ни пойдет, кто с базару
ни посмотрит, кто
ни глянет из ворот, у всякого
что бельмы на глазах за речкой Орехово поле, под селом Рязановы пожни, а по краю небосклона Тимохин бор.
— С бабьем в Польше сладу нет, никоим способом их там к рукам не приберешь, — отвечал кавалер. — Потому нельзя. Вот ведь у вас ли в Расеи, у нас ли в Сибири баба мужика хоша и хитрее, да разумом не дошла
до него, а у них, у эвтих поляков, баба и хитрей, и не в пример умнее мужа.
Чего ни захотела, все на своем поставит.
Жалко было якимовским с угодьями расставаться, однако ж они не очень тем обижались, потому
что новые помещики их всех
до последнего с барщины на оброк перевели и отдали под пахоту господские поля,
что подошли под самые деревни. Зато в Миршени
ни с того
ни с сего сумятица поднялась.
Не то случилось, когда нежданно-негаданно явилась Марья Ивановна.
Ни на шаг Дуня не отходит от нее, не может наслушаться речей ее и
до того вдруг повеселела,
что даже стала шутить с отцом и смеяться с Дарьей Сергевной.
До того были усердны,
что вздумали во
что бы
ни стало волосиков с блаженного добыть — пользительны, слышь, очень они, ежель водицы на них налить и той водицей напоить недужного.
Рассудив,
что на морском корабле не доехать ему
ни до какого корабля людей Божьих, он вышел в отставку и в гражданской службе занял должность не большую, но и не маленькую.
— Грому на вас нет! — стоя на своей палубе, вскричал Марко Данилыч, когда тот караван длинным строем ставился вдоль по Оке. — Завладали молокососы рыбной частью! — ворчал он в досаде. —
Что ни помню себя, никогда больше такого каравана на Гребновской не бывало… Не дай вам Бог торгов, не дай барышей!.. Новости затеяли заводить!.. Дуй вас горой!.. Умничать задумали, ровно мы, старые поседелые рыбники, дураками
до вас жили набитыми.
— Поди вот с ним!.. — говорил Марко Данилыч. — Сколько
ни упрашивал, сколько
ни уговаривал — все одно
что к стене горох. Сам не знаю, как теперь быть. Ежель сегодня двадцати пяти тысяч не добудем — все пойдет прахом, а Орошин цены какие захочет, такие и уставит, потому будет он тогда сила, а мы все с первого
до последнего в ножки ему тогда кланяйся, милости у него проси. Захочет миловать — помилует, не захочет — хоть в гроб ложись.
Меж тем гроза миновалась, перестал и дождик. Рассеянные тучки быстро неслись по́ небу, лишь изредка застилая полный месяц. Скоро и тучки сбежали с неба, стало совсем светло… Дарья Сергевна велела Василью Фадееву лошадей запрягать. Как
ни уговаривала ее Аграфена Ивановна остаться
до утра, как
ни упрашивали ее о том и Аннушка с Даренушкой, она не осталась. Хотелось ей скорей домой воротиться и обо всем,
что узнала, рассказать Марку Данилычу.
— Человек в
чем родился, в том и помри, — сказал на то Патап Максимыч. — Веру переменить — не рубаху сменить. А ежели
до́ Бога, так я таких мыслей держусь,
что, по какой вере ему
ни молись, услышит он созданье рук своих. На
что жиды — плут на плуте, мошенник на мошеннике, и тех Господь небесной манной кормил. Без конца он милосерд.
До чего ни доведись,
до духовного ль,
до мирского ль, из безначалья да своевольства толку не будет никогда.
Всяк умствует по-своему, и
до какой чепухи
ни дойдет, все-таки отыщет учеников себе, да таких,
что на костер либо на плаху пойдут за бредни своего учителя…
До того дошло,
что в иной избе по две да по три веры — отец одной, мать другой, дети третьей, — у каждого иконы свои, у каждого своя посуда —
ни в пище,
ни в питье,
ни в молитве не сообщаются, а ежель про веру разговорятся, то́тчас проклинать друг дружку.
Когда дошел он
до того,
что не стало у него за душой
ни копейки, смирился духом и пустился в набожность.
— Перестань дурить. Не блазни других, не работай соблазнами лукавому, — уговаривала Матренушка через меру раскипевшуюся Иларию. — Не уймешься, так, вот тебе свидетели, будешь сидеть
до утра в запертом чулане… Серафимушка, — обратилась она к Серафиме Ильинишне, казалось,
ни на
что не обращавшей внимания. Она теперь благодушно строила на столе домик из лучинок. — Уйми Иларию. Вишь, как раскудахталась.
— Тут не шутки, а настоящее дело, — возразил Чапурин. — Выслушайте меня да по душе и дайте ответ. Вот дело в
чем: Авдотья Марковна осталась теперь как есть круглой сиротой. В торговых и других делах
ни она,
ни Дарья Сергевна ничего не разумеют — дело женское, эти дела им не по разуму. По моему рассужденью, о
чем я Авдотье Марковне еще
до кончины покойника говорил и она на то согласилась, — надо ей все распродать либо на сроки сдать в кортому.
— Какая же ссора? — молвила Дуня, обращаясь к подруге. — И в прошлом году и
до сих пор я Петра Степаныча вовсе почти и не знала;
ни я перед ним,
ни он передо мной
ни в
чем не виноваты. В Комаров-от уехали вы тогда, так мне-то какое дело было
до того? Петр Степаныч вольный казак — куда воля тянет, туда ему и дорога.
Оглядел Василий Борисыч девок и вдруг видит двух из Осиповки. Так его и обдало. «Теперь и невесть
чего наболтают эти паскуды, — подумал он, — дойдет
до тестя — прохода не будет,
до жены дойдет — битому быть. Хорошенько их надо угостить, чтоб они
ни гугу про ночные похождения женатого, не холостого».
— Не для
чего, — ответил Патап Максимыч. — Палатка не клеть, ее не подломаешь, опять же народ близко, а на деревне караулы; оно правда, эти караулы одна только слава, редко когда и
до полуночи караульные деревню обходят, а все-таки дубиной постукивают. Какой
ни будь храбрый вор, все-таки поопасится идти на свой промысел.
Лекаря к Параше привозили, поглядел он на Захаровну и сказал,
что не жилица она на свете,
до весны
ни в коем разе не проживет.