Неточные совпадения
Молодые ребята приуставши сели: мед, хлеб-соль
поели, «старики-де не узнают».
Грустил по брате Марко Данилыч; грустила и его
молодая жена Олена Петровна, тяжело ей
было глядеть на подругу, что, не видав брачного венца, овдовела.
Как можно
было поверить, что
молодая бедная девушка не захотела стать полноправной хозяйкой в доме такого богача?..
То-то и
есть: молодые-то люди что новы горшки — то и дело бьются, а наш-от старый горшок хоть берестой повит, да три века живет.
Был тут еще Веденеев Дмитрий Петрович, человек
молодой, всего друго лето стал вести дела по смерти родителя.
— Куда суешься?.. Кто тебя спрашивает?.. Знай сверчок свой шесток — слыхал это?.. Куда лезешь-то, скажи? Ишь какой важный торговец у нас проявился! Здесь, брат, не переторжка!.. Как же тебе,
молодому человеку, перебивать меня, старика… Два рубля сорок пять копеек, так и
быть, дам… — прибавил Орошин, обращаясь к Марку Данилычу.
Пробраться сквозь крикливую толпу
было почти невозможно. А там подальше новая толпа, новый содом, новые крики и толкотня… Подгулявший серый люд с песнями, с криками, с хохотом, с руганью проходил куда-то мимо, должно
быть, еще маленько пображничать. Впереди, покачиваясь со стороны на сторону и прижав правую ладонь к уху, что
есть мочи заливался
молодой малый в растерзанном кафтане...
— Хозяйку бы ему добрую, говорят наши рыбники, — молвил, глядя в сторону, Марко Данилыч. — Да тестя бы разумного, чтобы
было кому научить
молодого вьюношу, да чтобы он не давал ему всего капитала в тюленя́ садить… Налей-ка чашечку еще, Зиновий Алексеич.
По образу жизни родителей Лиза с Наташей
были удалены от сообщества мещанских девушек, потому и не могли перенять от них вычурных приемов, приторных улыбок и не совсем нравственных забав, что столь обычны в среде
молодых горожанок низшего слоя.
Молодой человек
был смущен не меньше Татьяны Андревны. Мнет соболью свою шапку, а сам краснеет. Не спал, не грезил — и вдруг очутился середь красавиц, каких сроду не видывал, да они же еще свои люди, родня.
А крещеное имя
было ему Корней Евстигнеев.
Был он тот самый человек, что когда-то в
молодых еще годах из Астрахани пешком пришел, принес Марку Данилычу известие о погибели его брата на льдинах Каспийского моря. С той поры и стал он в приближенье у хозяина.
— Беды б ему от того не
было… — сказал Марко Данилыч. — Убытки ум дают. А Меркулов человек
молодой, ему надо ума набираться.
Там не то, что на носу в третьем классе:
ели дольше и больше, не огурцы с решетным хлебом, а только что изловленных стерлядей, вкусные казанские котлеты, цыплят и
молодую дичь из Кокшайских лесов.
Его все-таки не
было видно. Думая, что сошел он вниз за кипятком для чая, Никита Федорыч стал у перегородки. Рядом стояло человек десять
молодых парней, внимательно слушали он россказни пожилого бывалого человека. Одет он
был в полушубок и рассказывал про волжские
были и отжитые времена.
Никита Федорыч с Морковниковым едва отыскали порожний столик, — общая зала
была полным-полнехонька. За всеми столами ужинали
молодые купчики и приказчики. Особенно армян много
было. Сладострастные сыны Арарата уселись поближе к помосту, где
пели и танцевали смазливые дщери остзейцев. За одним столиком сидели сибиряки, перед ними стояло с полдюжины порожних белоголовых бутылок, а на других столах более виднелись скромные бутылки с пивом местного завода Барбатенки. Очищенная всюду стояла.
— Зачем же-с? Помилуйте, — вступился за хозяина половой. — Осетринки не прикажете ли, стерляди отличные
есть, поросенок под хреном — московскому не уступит, цыплята,
молодые тетерева.
Но чтение о бархатных салопах, о шелковых платьях, о белье голландского полотна, о серебряной посуде и всяком другом домашнем скарбе, заготовленном заботливой матерью ради первого житья-бытья
молодых, скользило мимо ушей его; о другом
были думы Меркулова…
Вот уж теперь без году тридцать лет прошло, как вздела я иночество, а
была тогда еще
моложе Флены Васильевны — на двадцать втором годике ангельского чина сподобилась я, многогрешная.
Заживу теперь с
молодой женой — не стыд
будет в люди ее показать, такую красавицу, такую разумницу!..
Как водится, сейчас же самовар на стол. Перед чаем целительной настоечки по рюмочке. Авдотья Федоровна, Феклистова жена, сидя за самоваром, пустилась
было в расспросы, каково
молодые поживают, и очень удивилась, что Самоквасов с самой свадьбы их в глаза не видал, даже ничего про них и не слыхивал.
Кончилась служба. Чинно, стройно, с горящими свечами в руках старицы и белицы в келарню попарно идут. Сзади всех перед самой Манефой новая мать. Высока и стройна, видно, что
молодая. «Это не Софья», — подумал Петр Степаныч. Пытается рассмотреть, но креповая наметка плотно закрывает лицо. Мать Виринея с приспешницами на келарном крыльце встречает новую сестру, а белицы
поют громогласно...
У ней только и
есть на уме, чтобы каждого
молодого паренька взбаламутить да взбудоражить.
Но где ж оно, где это малое стадо? В каких пустынях, в каких вертепах и пропастях земных сияет сие невидимое чуждым людям светило? Не знает Герасим, где оно, но к нему стремятся все помыслы
молодого отшельника, и он, нося в сердце надежду
быть причтенным когда-нибудь к этому малому стаду, пошел искать его по белу свету.
Была бабенка на все руки: свадьба ли где —
молодым постелю готовить да баню топить, покойник ли — обмывать, обряжать, ссора ли у кого случится, сватовство, раздел имений, сдача в рекруты, родины, крестины, именины — тетка Арина тут как тут.
Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем вели спор от Писания. Из них
молодой поповцем оказался, а пожилой
был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди за греховную скверну.
— Не «Цветником», что сам, может, написал, а от Писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне в печатных патриарших книгах, что ядение дрождей мерзость
есть перед Господом… Тем книгам только и можно в эвтом разе поверить. — Так говорил, с горячностью наступая на совопросника,
молодой поповец. — Можешь ли доказать от Святого Писания? — с жаром он приставал к нему.
Под эти слова растворилась дверь, и в столовую вошла
молодая крестьянская девушка, босая и бедно́ одетая. Истасканная понева из вату́лы и синяя крашенинная занавеска
были у ней заплатаны разноцветными лоскутками.
—
Молодая, — ответил он. — На вид и двадцати годков не
будет. Сидорушка, дворецкий, говорил, что и в пище, и в питии нашего держится, по-божьему, и дома, слышь, воздерживает себя и от мясного, и от хмельного.
Изводился старый славный род князей Хабаровых, один последыш в живых оставался — престарелый князь Федор княж Иваныч, что,
будучи еще в
молодых годах, под Казань ходил с первым царем Иваном Васильевичем…
— Помните, бабы, как он Настасье Чуркиной этак же судьбу пророчил? — бойко, развязно заговорила и резким голосом покрыла общий говор юркая
молодая бабенка из таких, каких по деревням зовут «урви, да отдай». — Этак же спросили у него про ее судьбину, а Настасья в те поры
была уж просватана, блаженный тогда как хватит ее братишку по загорбку… Теперь брат-от у ней вон какой стал, торгует да деньгу копит, а Настасьюшку муж каждый Божий день бьет да колотит.
Был еще он
молодой человек с небольшим тридцати лет.
— Погубят ее! С толку собьют, сердечную!.. Ее ли дело с господами водиться? Не пристанет она к ним, никогда с ними не сравняется… Глядят свысока на нее: ты, дескать, глу́па ворона, залетела в высоки хоромы. А
есть господа
молодые — тут до греха недалеко… Им нипочем, а ей век горевать.
— Не многонько ль
будет, Махметушка? — усмехнувшись, молвил Смолокуров. — Слушай: хоть тот кул и старик, а Махрушев
молодой, да к тому ж у него жена с ребятками, да уж так и
быть, обижать не хочу — получай семьсот целковых — дело с концом.
Молодая девушка, редкой красоты, с зажженной лучиной в руке, встретила Дарью Сергевну и проводила ее в избу. То
была первая миршéнская красавица, сердечная зазноба удалого молодца, отецкого сына Алеши Мокеева, старшая дочка убогой вдовы Аграфены Мутовкиной.
Даренушка! — кликнула в сени Аграфена Ивановна, и на зов ее вошла
молодая девушка, такая ж высокая, стройная, как и Аннушка, такая ж, как и сестра ее,
была бы она и красивая, да оспа лицо ей попортила.
— Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! — сказал
молодому пильщику, парню лет двадцати пяти, пожилой бывалый работник Абросим Степанов. Не раз он за Волгой в лесах работал и про Чапурина много слыхал. — Поглядеть на тебя, Маркелушка, — продолжал Абросим, — орел, как
есть орел, а ума, что у тетерева. Борода стала вели́ка, а смыслу в тебе не хватит на лыко.
Хотя, конечно, здешние господа к вам расположены и живете вы у них на положении как бы ихней родственницы, однако же родительский кров всякому должен
быть дороже всего на свете и приятнее, тем паче для такой
молодой девицы.
Чистая, непорочная, и до сих пор какою осталась, готова
была она устроить с тем
молодым человеком судьбу свою, а он, вероятно, рассчитывал на ее богатство, что достанется ей по смерти отца.
Оторопел Корней. Хотя
был он и
моложе и гораздо сильней Чапурина, хоть после и нашли при нем стальной сахарный топорик, однако он остолбенел и стал у кровати как вкопанный.
— Человек он добрый и по всему хороший, опять же нарочито благочестивый, — ответила Дарья Сергевна. — Ежели только не в отлучке, непременно приедет. А ежели отъехал, можно племянника его позвать, Ивана Абрамыча. Парень хоша и
молодой, а вкруг дяди во всем Божественном шибко наторел. А оно и пристойней бы и лучше бы
было, ежели бы чин погребения мужчина исправил. Женщине ведь это можно разве при крайней нужде.
— Не моя воля, а
молодой хозяюшки, — сказал Патап Максимыч. — Ее волю исполняю. Желательно ей
было, чтобы похороны
были, что называется, на славу. Ну а при нашем положении, какая тут слава? Ни попов, ни дьяков — ровно нет ничего. Так мы и решили деньги, назначенные на погребенье, вам предоставить. Извольте получить.
— Что
было, то прошло, да и
быльем поросло, — с глубоким вздохом промолвил Петр Степаныч. —
Был молод,
был неразумен,
молодая кровь бурлила, а теперь уж я не тот — укатали сивку крутые горки. Как оглянешься назад да вспомнишь про прежнее беспутное время, самому покажется, что, опричь глупостей, до сей поры ничего в моей жизни не
было.
— А ведь крестный мой точную правду сказал, как
был у меня. Жениться вам надо, Петр Степаныч,
молодую хозяюшку под крышу свою привесть. Тогда все пойдет по-хорошему.
А сколько зато
будет избавлено от позора
молодых девиц и даже несмысленых отроковиц».
И Сергей Андреич и Марфа Михайловна рады
были знакомству с Дуней, приняли ее с задушевным радушьем и не знали, как угодить ей. Особенно ласкова
была с ней Марфа Михайловна — сиротство
молодой девушки внушало ей теплое, сердечное к ней участье. Не заставил долго ждать себя и Петр Степаныч.
— В людях водится, чтобы то́тчас после рукобитья и первого благословенья судили-рядили, когда свадьбе
быть, а также насчет приданого и другого прочего, как на первое время житье устроить
молодым.
— Вашими бы устами да мед
пить, Патап Максимыч, — грустно проговорила Дарья Сергевна. — А впрочем, мне-то что ж? В ихнем семействе я
буду лишняя, помехой
буду, пожалуй. Люди они
молодые, а я старуха. Черную рясу решилась надеть я. Слезно стану молить мать Манефу, приняла бы меня во святую свою обитель, а по времени и ангелоподобного чина удостоила бы.
Часов в восемь, а иной раз и в девять, один по одному, начинают парни сбираться; каждый приносит свечку, пряников, стручков, маковников, подсолнечных зерен и других деревенских лакомств, а иной и пивца притащит либо
молодой осенней бражки, а пожалуй, и штоф зелена вина, а тем, кто не
пьет, сантуринского.
В то время не один по одному, как водится, а гурьбой ввалило в избу с дюжину
молодых парней. Маленько запоздали они —
были на гулянке. В пустобояровском кабаке маленько загуляли, а угощал Илюшка, угождавший Лизавете так, что никто другой и подходить к ней не смел.
Вспоминая Василья Борисыча, ровно по книге рассказывали про его похожденья, как не давал он в скитах спуску ни одной белице, что
была моложе да попригожей из себя.