Неточные совпадения
Изо многих городов гостей наехало, люди
все богатые, первостатейные, пирам
конца не было.
— А почем знать, что у нас впереди? — улыбнулся Марко Данилыч. — Думаешь, у Макарья девичьего товара не бывает? Много его в привозе… Кажный год со
всех концов купецких девиц возят к Макарью невеститься.
— На то кредит… Без кредиту шагу нельзя ступить, на нем
вся коммерция зиждется… Деньги что? Деньги что вода в плесу — один год мелко, а в другой дна не достанешь, омут. Как вода с места на место переливается, так и деньги — на то коммерция! Конечно, тут самое главное дело: «не зевай»… Умей, значит, работáть, умей и
концы хоронить.
— Да могло ль прийти в голову, что вы эдак деньгами швырять станете? Ведь за
все зá это на плохой
конец ста полтора либо два надо было заплатить!.. Ежели б мы с Зиновеем Алексеичем знали это наперед, неужто бы согласились ехать с вами кататься?
— Ладно, приду, — так же тихо ответил Доронин. — А сегодня я с нарочным письмо послал к Меркулову, обо
всем ему подробно отписал. На пароход посадил с тем письмом молодца. В две недели обернется. Завтра потолкуем, а делу
конец, когда ответ получу. Лучше как хозяйско согласье в руках — спокойнее…
«Два рубля шесть гривен! — думал Меркулов. — Слава тебе, Господи!.. С барышом, значит, на Лизино счастье… Пошли только, Господи, доброе совершенье!.. Тогда
всем заботам
конец!»
Иная Фленушка теперь видится, какою под
конец последнего свиданья была: тихая, безмолвная, в робком смятенье девичьей стыдливости, во
всей красоте своей, во
всей прелести.
— Марье Ивановне наше наиглубочайшее! — входя в комнату, весело молвил Марко Данилыч. — А я сегодня, матушка, на радостях: останную рыбку, целых две баржи, продал и цену взял порядочную. Теперь еще бы полбаржи спустить с рук, совсем бы отделался и домой бы сейчас. У меня же там стройка к
концу подходит… избы для работников ставлю, хозяйский глаз тут нужен беспременно. За
всем самому надо присмотреть, а то народец-от у нас теплый. Чуть чего недоглядел, мигом растащут.
«Дела подходят к
концу, скоро ворочусь в Россию, сверну с прямой дороги и заеду к вам в Луповицы. Был в Ленкорани и везде вокруг Александрополя, видел, беседовал, лично обо
всем расскажу».
А в дому Луповицких меж тем убирали столы, украшали их, уставляли ценными напитками и плодами своих теплиц. Входили в столовую гости веселые, говорливые, садились за столы по местам. Шуткам и затейным разговорам
конца не было, одни хозяева, кроме Андрея Александрыча,
все время оставались сдержанны и холодны. Изронят изредка словечко, а ни за что не улыбнутся.
Ждали дни и ночи, что вот загремит в небесах труба архангельская и со
всех концов вселенной соберутся живые и мертвые люди.
— Так уж, пожалуйста. Я вполне надеюсь, — сказал отец Прохор. — А у Сивковых как будет вам угодно — к батюшке ли напишите, чтобы кто-нибудь приезжал за вами, или одни поезжайте. Сивковы дадут старушку проводить — сродница ихняя живет у них в доме, добрая, угодливая, Акулиной Егоровной зовут. Дорожное дело знакомо ей —
всю, почитай, Россию не раз изъездила из
конца в
конец по богомольям. У Сивковых и к дороге сготовитесь, надо ведь вам белья, платья купить. Деньги-то у вас есть на покупку и на дорогу?
Порешу, руки наложу на себя — уж лучше один
конец, чем
всю жизнь в тоске да в печалях изжить».
— Такой не имеется, — отвечал Герасим Силыч. — Да едва ли можно такую найти старинных писем. Сколько годов я по иконной части делишки веду, чуть не
всю Россию изъездил из
конца в
конец и всего-навсе две только старые иконы Амвросия Медиоланского видел. А теперь их нет: одну за перстосложение отобрали, другая в пожаре сгорела.
Пришел Покров девкам головы крыть — наступило первое зазимье,
конец хороводам, почин вечерним посиделкам. Патап Максимыч уладил
все дела — караульщики были наняты, а Герасим Силыч согласился домовничать. Через недолгое время после Покрова пришлись сорочины. Справивши их, Патап Максимыч с Аграфеной Петровной, с Дуней и Дарьей Сергевной поехали за Волгу. На перепутье остановились у Колышкиных.
— Так же
все, Максимыч, не лучше, не хуже, — отвечала Аксинья Захаровна. — С места подняться не могу,
все бока перележала. Один бы уж
конец — а то и сама измаялась и других измучила.
Ясак свой сказал Асаф приятелям. Сам будет тихо ходить, а увидит иль услышит что недоброе — станет по клетям и заборам дубиной изо
всей силы поколачивать. Тогда хорони
концы, береги хвосты, беги наутек, куда кто знает.
Таковы были между старообрядцами предания о первых насельниках лесов Чернораменских, и
все, как ближние, так и дальние, с особым уважением относились к иконе, принесенной в Шарпан иноком Арсением. Они твердо веровали, что, как только соловецкая икона выйдет из Шарпана и будет поставлена в никонианской церкви, древлему благочестию настанет неизбежный
конец. И потому, как только возможно, старались удержать ее на месте.
Как громом поразило жителей Керженца и Чернораменья, когда узнали они, что нет более соловецкой иконы в шарпанской обители. Плачу и воплям
конца не было, но это еще не
все, не тем дело кончилось.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «
Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Неточные совпадения
«Но, уповая на милосердие божие, кажется,
все будет к хорошему
концу.
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две
всё узнаем. Уж скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается в окно и вскрикивает.)Ах, маменька, маменька! кто-то идет, вон в
конце улицы.
В
конце села под ивою, // Свидетельницей скромною //
Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — //
Всю ночь огни и шум.
«Ты — бунтовщик!» — с хрипотою // Сказал старик; затрясся
весь // И полумертвый пал! // «Теперь
конец!» — подумали // Гвардейцы черноусые // И барыни красивые; // Ан вышло — не
конец!
— Мы люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича
всех в кучу сложить и с четырех
концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!