Неточные совпадения
Повестили им от исправника,
вели бы медведéй в город к такому-то
дню.
Перед Ильиным
днем прибрел к Марку Данилычу астраханский приказчик его, Корней Евстигнеев, по прозвищу Прожженный.
Вести принес он недобрые. Вот что рассказывал.
Убедила Оленушка бездомную «сиротку-сестрицу» жить у нее, всяким довольством ее окружила, жениха обещалась сыскать. Безродная Дарья Сергевна перешла жить к «сестрице», но с уговором — не поминали б ей никогда про брачное
дело. «Остаток
дней положу на молитвы», — сказала она, надела черный сарафан, покрылась черным платом и в тесной, уютной горенке
повела жизнь «христовой невесты».
Много ездила она по
делам обительским, по всему старообрядству
вела обширное знакомство, и ее рассказы очень были занятны Марку Данилычу.
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие
дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу
вести, про то и думать нечего.
«И то еще я замечал, — говорил он, — что пенсионная, выйдя замуж, рано ли поздно, хахаля заведет себе, а не то и двух, а котора у мастерицы была в обученье, дура-то дурой окажется, да к тому же и злобы много накопит в себе…» А Макрина тотчáс ему на те речи: «С мужьями у таких жен, сколько я их ни видывала, ладов не бывает: взбалмошны, непокорливы, что ни
день, то в дому содом да драна грамота, и таким женам много от супружеских кулаков достается…» Наговорившись с Марком Данилычем о таких женах и девицах, Макрина ровно обрывала свои россказни, заводила речь о стороннем, а
дня через два опять, бывало,
поведет прежние речи…
И пошла рассказывать ни так ни сяк не подходящее к
делу. Ей только надо было отвести в сторону мысли Смолокурова; только для того и речь
повела… И отвела… мастерица была на такие отвороты.
Вот он выводит ее из тесной толпы,
ведет в какой-то сад, она оглядывается, а это их сад, вот ее грядки, вот ее цветочки, вот и раскрашенная узорчатая беседка, где каждый
день сидит она с работой либо с книжкой в руках…
И
дело говорил он, на пользу речь
вел. И в больших городах и на ярманках так у нас повелось, что чуть не на каждом шагу нестерпимо гудят захожие немцы в свои волынки, наигрывают на шарманках итальянцы, бренчат на цимбалах жиды, но раздайся громко русская песня — в кутузку певцов.
Вздерут, бывало, забулдыжного буяна-бурлака как сидорову козу, да ему же
велят грош-другой на розги пожертвовать, потому что место казенное, розги
дело покупное, а на них из казны сумм не полагается.
— То Орошин, а то мы! — нехотя промолвил Марко Данилыч. — Всяк по своему расчету
ведет дела. Орошину, значит, расчет, а нам его нет.
— Сами знаете, Марко Данилыч, что не падок я на новости.
Дело, дедами насиженное, и то дай Бог
вести, — молвил Самоквасов.
Был тут еще Веденеев Дмитрий Петрович, человек молодой, всего друго лето стал
вести дела по смерти родителя.
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький:
дела он
вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
Хоть и молод, хоть и ученый, а не бросил он
дела родительского, не по́рвал старых торговых связей, к старым рыбникам был угодлив и почтителен, а сам
вел живую переписку со школьными товарищами, что сидели теперь в первостатейных конторах,
вели широкие
дела или набирались уму-разуму в заграничных поездках…
— Так… — протянул Марко Данилыч. — А я вечор с нашими рыбниками в трактире сидел. Чуть не до полно́чи прокалякали… Про меркуловские
дела тоже говорили… Получил кой-какие
вести… Кажись бы, полезные для Меркулова…
А Марко Данилыч с Зиновьем Алексеичем меж собой
повели разговоры, пошла у них беседа про торговые
дела.
— Чего хитрить-то мне? Для чего? — сказал Зиновий Алексеич. — Да и ты чудно́й, право,
повел речь про
дела, а свел на родство. Решительно тебе сказываю, раньше двух недель прямого ответа тебе не дам. Хочешь жди, хочешь не жди, как знаешь, а на меня, наперед тебе говорю, не погневайся.
Сильно хотелось ему еще гуще ему туманá подпустить,
дела бы не затягивал, скорей бы решал с ним, не дожидаясь
вестей из Царицына.
А так
вести дела, как Митенька
ведет, не без опаски: сегодня удастся, завтра удастся, а когда-нибудь и сорвется…
Встречаясь со знакомыми, Доронин под рукой разузнавал про Веденеева — каков он нравом и каковы у него
дела торговые. Кто ни знал Дмитрия Петровича, все говорили про него похвально, отзывались как о человеке дельном и хорошем. Опричь Смолокурова, ни от кого не слыхал Зиновий Алексеич худых
вестей про него.
— А ты не вдруг… Лучше помаленьку, — грубо ответил Корней. — Ты, умная голова, то разумей, что я Корней и что на всякий спех у меня свой смех. А ты бы вот меня к себе в дом
повел, да хорошеньку фатеру отвел, да чайком бы угостил, да винца бы поднес, а потом бы уж и спрашивал, по какому
делу, откуда и от кого я прибыл к тебе.
— Экой провор! — ласково ударив по плечу нареченного зятя, молвил Зиновий Алексеич. — Молодцом, Никитушка! Не успел приехать, и товар к нему еще не пришел, а он уж и сбыл его…
Дело! Да что ж мы стоим да пустые лясы-балясы
ведем? — вдруг спохватился Доронин. — Лизавета Зиновьевна, твое, сударыня,
дело!.. Что не потчуешь жениха?.. Прикажь самоварчик собрать да насчет закусочки похлопочи…
Перебивая чуть не на каждом слове мужа, Татьяна Андревна расспрашивала Никитушку, каково было его здоровье, тужила о пережитых невзгодах, соболезновала неудачам и, наконец, совсем перебив мужнины расспросы,
повела речь о самом нужном, по мнению ее,
деле — о приданом.
— Кажись бы, теперича и беды-то опасаться нечего, — сказал Федор Афанасьев. — Тогда мы с тобой от Чапурина удирали, а теперь он на себя все
дело принял — я-де сам наперед знал про ту самокрутку, я-де сам и коней-то им наймовал… Ну, он так он. Пущай его бахвáлится, убытку от него нам нет никакого… А прималчивать все-таки станем, как ты
велел… В этом будь благонадежен…
— Значит, сироту красть? Погони не чаешь…
Дело!.. Можем и в том постараться… Останетесь много довольны… Кони — угар. Стрижена девка косы не поспеет заплесть, как мы с тобой на край света угоним… Закладывать, что ли, а может, перекусить чего не в угоду ли? Молочка похлебать с ситненьким не в охотку ли?.. Яичницу глазунью не
велеть ли бабам состряпать? Солнышко вон уж куда поднялось — мы-то давно уж позавтракали.
В тот же
день вечером Веденеев, сидя за чайным столом у Дорониных, рассказал, как собирал он
вести про Петра Степаныча. Много шутили, много смеялись над тем, как провел он старого Самоквасова, но не могли придумать, зачем понадобилось Петру Степанычу ехать в скиты за Волгу. При Лизе с Наташей Веденеев смолчал о Фленушке, но, улучив время, сказал о том и Зиновью Алексеичу, и Татьяне Андревне. Зиновий Алексеич улыбнулся, а Татьяна Андревна начала ворчать...
От Дорониных
вести про Петра Степаныча дошли и до Марка Данилыча. Он только головой покачал, а потом на другой аль на третий
день — как-то к слову пришлось, рассказал обо всем Дарье Сергевне. Когда говорил он, Дуня в смежной комнате сидела, а дверь была не притворена. От слова до́ слова слышала она, что отец рассказывал.
Отец куда следует подал объявление; Герасима по всем городам и уездам будто бы разыскивали, извели на то немало бумаги, но так как нигде не нашли, то и завершили
дело тем, что зачислили Герасима Чубалова без
вести пропавшим.
Торговля не Бог знает какие барыши ей давала, но то было тетке Арине дороже всего, что она каждый
день от возвращавшихся с работ из города сосновских мужиков, а больше того от проезжих, узнавала
вестей по три короба и тотчас делилась ими с бабами, прибавляя к слухам немало и своих небылиц и каждую быль красным словцом разукрашивая.
— Эти книги теперь очень редки, — заметила Марья Ивановна. — Иные можно купить разве на вес золота, а пожалуй, и дороже. А иных и совсем нельзя отыскать. Сам Бог их послал тебе… Вижу перст Божий… Святый дух своею благостью, видимо,
ведет тебя на путь истинного знания, к дверям истинной веры… Блюди же светильник, как мудрая
дева, не угашай его в ожидании небесного жениха.
Хоша я теперь, по милости Господней, и купец первой гильдии, хоша и капиталом владаю, хоша и не малые
дела по рыбной части
веду, а все же я не забываю, что мы ваши прирожденные слуги…
А Меркулов с Веденеевым, как только поженились на дочерях вашего благоприятеля Зиновья Алексеича Доронина, так свои капиталы и женины приданые деньги да и тестевых, может, половину, а пожалуй, и больше, вкупе сложили и
повели в Астрахани
дела на самую большую руку, никто таких больших делов не запомнит.
Как ярый гром из тихого ясного неба грянули эти слова над Марком Данилычем. Сразу слова не мог сказать. Встрепенулось было сердце радостью при
вести, что давно оплаканный и позабытый уж брат оказался в живых, мелькнула в памяти и тесная дружба и беззаветная любовь к нему во
дни молодости, но тотчас же налетела хмарая мрачная дума: «Половину достатков придется отдать!.. Дунюшку обездолить!.. Врет Корней!»
С радостной
вестью Варвара Петровна поспешила к своим богаделенным и
велела им, готовясь к великому
делу, пребывать в посте, молитве и душевном смирении.
Пахома рассылал Николай Александрыч и к Божьим людям с
вестями о
днях, назначенных для раденья.
— Пора бы, давно бы пора Николаюшке парусами корабль снарядить, оснастить его да в Сионское море пустить, — радостно сказал он Пахому. — Вот уж больше шести недель не томил я грешной плоти святым раденьем, не святил души на Божьем кругу… Буду, Пахомушка, беспременно буду к вам в Луповицы… Апостольски радуюсь, архангельски восхищаюсь столь радостной
вести. Поклон до земли духовному братцу Николаюшке. Молви ему: доброе, мол,
дело затеял ты, старик Семенушка очень, дескать, тому радуется…
— Нет, Митенька, не должно плоти угождать, когда творишь
дело Божие, — сказал, выходя из сада, Пахом. — Кстати ли чаи распивать, когда не успел еще
повестить всю братию?..
— Только, чур, наперед уговор, — начал молчавший Орошин. — Ежель на чем порешим, кажду малость делать сообща, по совету, значит, со всеми. Друг от дружки
дел не таить, друг дружке ножки не подставлять. Без того всем можно разориться, а ежели будем
вести дела вкупе, тогда и барыши возьмем хорошие, и досыта насмеемся над Лебякиным, над Колодкиным и над зятьями Доронина.
— Опричь мелочей, точно что не бывало, — подтвердил Смолокуров. — Как же вы насчет цен располагаете? Заодно со всеми будете уставлять аль особняком
поведете дело?
— Да ну ее ко псам, вашу заграницу-то! — вскричал во всю мочь Марко Данилыч. — Надо
вести дело по-русски, а не по-басурмански!.. А то всех разорять… грабить!..
— Никаких тайностей у нас нет, да и быть их не может. Мы со свояком
ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, — молвил Дмитрий Петрович. — А если уж вам очень хочется узнать, кому достался наш караван, так я, пожалуй, скажу — Марку Данилычу Смолокурову.
— Мы с Никитой Федорычем решили
вести дела безо всякого кредита, на чистые. Сами не будем векселей давать и от других не станем брать. Спору нет, эти векселя надежные — и Столбов, и Сумбатов люди крепкие, об Василье Васильиче Водопьянове и говорить нечего, да ведь уплата-то по их векселям после спуска флага.
Откашлянулся Марко Данилыч и стал рассказывать про свое
дело, но не сразу заговорил о полонянике, а издалека
повел разговор.
Дарья Сергевна писала Прожженному, что Марко Данилыч вдруг заболел и
велел ему, оставя
дела, сейчас же ехать домой с деньгами и счетами. Не помянула она, по совету Патапа Максимыча, что Марку Данилычу удар приключился. «Ежель о том узнает он, — говорил Чапурин, — деньги-то под ноготок, а сам мах чрез тын, и поминай его как звали». В тот же вечер поехала за Дуней и Аграфена Петровна.
— Вашего хозяина Господь недугом посетил, — сказал Патап Максимыч. — Болезнь хоша не смертна, а
делами Марку Данилычу пока нельзя займоваться. Теперь ему всего пуще нужен спокой, потому и позвал он меня, чтобы распорядиться его
делами. И только мы с ним увиделись, первым его словом было, чтобы я вас рассчитал и заплатил бы каждому сполна, кому что доводится. Вот я и
велел Василию Фадеичу составить списочек, сколько кому из вас денег заплатить следует. Кому кликну, тот подходи… Пимен Семенов!..
А не сахарные яства поставлю перед тобой, не медвяное питье я налью тебе — поставлю пред тобой учеников моих!» И по сем «верховный гость» со своим сыном возлюбленным не
дни, не часы, а многие недели за одним столом беседу
вели про спасение верных-праведных.
И потом стала говорить, что вот идет посол от закавказских братьев. Наставит он на всяко благо. Забудем скорби и печали, скоро настанет блаженный
день света и славы. С любовью и упованьем станем ждать посланника. Что ни
повелит, все творите, что ни возвестит, всему верьте. Блюдитесь житейской суеты, ежечасно боритесь со злым, боритесь с лукавым князем мира сего, являйте друг ко другу любовь, и благодать пребудет с вами.
Когда собравшиеся в дорогу сидели за прощальной трапезой, привезли почту. Николай Александрович новое письмо от Денисова получил. Писал тот, что его опять задержали
дела и что приедет он в Луповицы не раньше как через неделю после Успенья, зато прогостит недели три, а может, и месяц. Все были рады, а кормщик обещал, только что приедет он,
повестить о том всех Божьих людей. И за то были ему благодарны.
Искусно
повела Марья Ивановна задуманное
дело…