Неточные совпадения
— Вот поди же! Мне, знаешь, с некоторого времени кажется, что эта картина имеет не один прямой смысл: старость и молодость хоронят свои любимые радости. Смотри, как грустна и тяжела безрадостная старость, но в безрадостной молодости
есть что-то жасное, что-то… проклятое просто. Всмотрись, пожалуйста, Аня, в эту падающую
голову.
Дама, закрытая вуалем, сделала едва заметное движение
головою, а Дора сначала вспыхнула до самых ушей, но через минуту улыбнулась и, отворотясь, стала глядеть из-за плеча сестры на улицу. По легкому, едва заметному движению щеки можно
было догадаться, что она смеется.
По комнате, на диване и на стульях, лежали кучи лент, цветов, синели, рюшу и разной галантерейщины; на столе
были набросаны выкройки и узоры, перед которыми, опустив в раздумье
голову, стояла сама хозяйка. Немного нужно
было иметь проницательности, чтобы отгадать, что Анна Михайловна стоит в этом положении не одну минуту, но что не узоры и не выкройки занимают ее
голову.
— Благодарю за любезность, но не верю ей. Я очень хорошо знаю, что я такое. У меня
есть совесть и, какой случился, свой царь в
голове, и, кроме их. я ни от кого и ни от чего не хочу
быть зависимой, — отвечала с раздувающимися ноздерками Дора.
— Боже мой! Я просто теряю
голову, — отвечал Долинский. — Я
был причиною, что вас так тяжело оскорбила эта дрянная женщина.
— Очень мило, — прошептала, качая с упреком
головой, Анна Михайловна. — Вы лучше скажите мне, не
было ли с вами чего дурного?
В его первой комнате быстро мелькнула белая фигура. Долинский приподнялся на локоть. Что это такое? Спрашивал он себя, не зная, что подумать. На пороге его спальни показалась Анна Михайловна. Она
была в белом ночном пеньюаре, но
голова ее еще не
была убрана по ночному. При первом взгляде на ее лицо видно
было, что она находится в сильнейшем волнении, с которым никак не может справиться.
— Дайте, я вас перекрещу, — сказала Анна Михайловна, улыбнувшись сквозь слезы и, положив рукою символическое знаменье на его лице, спокойно взяла его руками за
голову и поцеловала. Губы ее
были холодны, на ресницах блестели слезы.
— И из этого ничего не
будет, — отвечал, покачав
головою, Долинский. — Я верю в мои предчувствия.
Долинский пригласил
было ночевать к ней m-me Бю-жар, но Даша в десять часов отпустила старуху, сказав, что ей надоела французская пустая болтовня. Долинский не противоречил. Он сел в кресло у двери Дашиной комнаты и читал, беспрестанно поднимая
голову от книги и прислушиваясь к каждому движению больной.
Если б оконная занавеска не
была опущена, то Долинскому не трудно
было бы заметить, что Даша покраснела до ушей и на лице ее мелькнула счастливая улыбка. Чуть только он вышел за двери, Дора быстро поднялась с изголовья, взглянула на дверь и, еще раз улыбнувшись, опять положила
голову на подушку… Вместо выступившего на минуту по всему ее лицу яркого румянца, оно вдруг покрылось мертвою бледностью.
Даша решила в своей
голове ехать, каков бы ни
был докторский ответ, и чтоб приготовить сестру к своему скорому возвращению, написала ей в тот же день, что она совсем здорова.
Лепет прерывал поцелуи, поцелуи прерывали лепет.
Головы горели и туманились; сердца замирали в сладком томленьи, а песочные часы Сатурна пересыпались обыкновенным порядком, и ночь раскинула над усталой землей свое прохладное одеяло. Давно пора идти
было домой.
Пять дней она уже лежала, и все ей худо
было. Доктор начал покачивать
головой и раз сказал Долинскому...
Madame Бюжар побежала к Онучиным. Она знала, что, кроме этого дома, у ее жильцов не
было никого знакомого. Благородное семейство еще почивало. Француженка уселась на террасе и терпеливо ожидала. Здесь ее застал Кирилл Сергеевич и обещался тотчас идти к Долинскому. Через час он пришел в квартиру покойницы вместе со своею сестрою. Долинский по-прежнему сидел над постелью и неподвижно смотрел на мертвую
голову Доры. Глаза ей никто не завел, и
Долинский нашел чай и позвал старуху. Принесли горячей воды, и Вера Сергеевна села делать чай. Пришла и горничная с большим узлом в салфетке. Вера Сергеевна стала разбирать узел: там
была розовая подушечка в ажурном чехле, кисея, собранная буфами, для того, чтобы ею обтянуть стол; множество гирлянд, великолепный букет и венок из живых роз на
голову.
— Сестра моя, Анна,
была у нее в монастыре. Пишет, что это живой мертвец, совершенная, говорит, адамова
голова, обтянутая желтой кожей.
Детство, сердитый старик Днепр, раздольная заднепровская пойма, облитая таким же серебристым светом; сестра с курчавой головкой, брат, отец в синих очках с огромной «четьи-минеей», мать, Анна Михайловна, Дора — все ему
было гораздо ближе, чем он сам себе и оконная рама, о которую он опирался
головою.
Он совсем видел эту широкую пойму, эти песчаные острова, заросшие густой лозою, которой вольнолюбивый черторей каждую полночь начинает рассказывать про ту чудную долю — минувшую, когда пойма целым Днепром умывалась, а в
головы горы клала и степью укрывалась; видел он и темный, черный бор, заканчивающий картину; он совсем видел Анну Михайловну, слышал, что она говорит, знал, что она думает; он видел мать и чувствовал ее присутствие; с ним неразлучна
была Дора.
— Треснет что-нибудь в пустой комнате — и вздрогнешь, и готов пугаться, а воображение, по детской привычке, сейчас подрисовывает, в
голове вдруг пролетит то одно, то другое, и готов верить, что все, что кажется, то будто непременно и
есть…
Это
была с
головы до ног закутанная в бархат и кружева молодая, высокая дама с очень красивым лицом, несомненно польского происхождения.
На стене вверху, прямо против входа,
была вышита гладью белым шелком большая мертвая
голова с крупною латинскою надписью: «Memento mori!».
По углам этой траурной скатерти опять
были вышиты белым мертвые
головы и вокруг над всею каймою какие-то латинские изречения.
— Не
пьешь! Cochon! [Свинья! (франц.)] Не
пьет в demi-careme. Я на
голову вылью.
Девушка подняла стакан и слегка наклонила его набок. Долинский выхватил его у нее из рук и
выпил половину. Гризета проглотила остальное и, быстро повернувшись на коленях Долинского, сделала сладострастное движение
головой и бровью.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в
голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе
есть примеры другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в
голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление
было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или
головою сахару… Ну, ступай с богом!
Он, как водой студеною, // Больную
напоил: // Обвеял буйну
голову, // Рассеял думы черные, // Рассудок воротил.
Он
пил, а баба с вилами, // Задравши кверху
голову, // Глядела на него.