Неточные совпадения
Девушки, утомленные шестидневной дорогой, очень рады были мягкой постельке
и не
хотели чаю. Сестра Феоктиста налила им по второй чашке, но эти чашки стояли нетронутые
и стыли на столике.
Вот умираю,
хочу селянку с севрюжинкой, да
и только.
Только пробило одиннадцать часов, я
и стала надевать шубейку, чтоб к мужу-то идти, да только что
хотела поставить ногу на порог, а в двери наш молодец из лавки, как есть полотно бледный.
Это в трактир-то на станцию ему нельзя было идти, далеко, да
и боязно, встретишь кого из своих, он, мой голубчик,
и пошел мне селяночку-то эту проклятую готовить к городническому повару, да торопился, на мост-то далеко, он льдом
хотел, грех
и случился.
— Нет-с, нынче не было его. Я все смотрела, как народ проходил
и выходил, а только его не было: врать не
хочу.
— Нет, другого прочего до сих пор точно, что уж не замечала, так не замечала,
и греха брать на себя не
хочу.
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором был способен сознать, что в самом деле в жизни бывают неожиданные
и довольно странные случаи, он отодвинулся от мокрой сваи
и хотел идти к берегу, но жестокая боль в плече
и в боку тотчас же остановила его.
Помада вздохнул
и хотел повернуться лицом к стене, но боль его удержала,
и он снова остался в прежнем положении.
Если ж опять кто
хочет видеть дьявола, то пусть возьмет он корень этой травы
и положит его на сорок дней за престол, а потом возьмет, ушьет в ладанку да при себе
и носит, — только чтоб во всякой чистоте, — то
и увидит он дьяволов воздушных
и водяных…
Редко самая заскорузлая торговая душа
захочет нарушить этот покой отдыхающей природы
и перемолвиться словом с товарищем или приказчиком. Да
и то заговорит эта душа не о себе, не о своих хлопотах, а о той же спокойной природе.
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя дочь в эту комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где
и теперь стоит. Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама
хочет, —
захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не
захочет, пусть оставит все по-материному.
— То-то, как
хочешь. У меня хозяйство маленькое
и люди честные, но, по-моему, девушке хорошо заняться этим делом.
Народ говорит, что
и у воробья,
и у того есть амбиция, а человек, какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не
хочет быть поставлен ниже всех.
— Да, знаю. Мы всё доставали в институте:
и «Отечественные записки»,
и «Современник»,
и «Русский вестник»,
и «Библиотеку», все, все журналы. Я просила папу выписать мне хоть один теперь, — мамаша не
хочет.
— Женни будет с вами делиться своим журналом. А я вот буду просить Николая Степановича еще снабжать Женичку книгами из его библиотечки. У него много книг,
и он может руководить Женичку, если она
захочет заняться одним предметом. Сам я устарел уж, за хлопотами да дрязгами поотстал от современной науки, а Николаю Степановичу за дочку покланяюсь.
— Я их буду любить, я их еще… больше буду лю… бить. Тут я их скорее перестану любить. Они, может быть,
и доб… рые все, но они так странно со мною об… обра… щаются. Они не
хотят понять, что мне так нельзя жить. Они ничего не
хотят понимать.
— Лизанька, вероятно,
и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не
хотите подарить ей одну ночку.
— Ну, ты сам можешь делать что тебе угодно, а это прошу сделать от меня. А не
хочешь, я
и сама пошлю на почту, — добавила она, протягивая руку к лежащим деньгам.
Но ты знаешь, как мне скверно,
и я не
хочу, чтобы это скверное стало еще сквернее.
Меня теперь
и пустили бы, да я теперь не
хочу этой милости.
— Я читаю все. Я терпеть не могу систем. Я очень люблю заниматься так, как занимаюсь. Я
хочу жить без указки всегда
и во всем.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин,
и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы
хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты
и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
— Сердишься! ну, значит, ты неправ. А ты не сердись-ка, ты дай вот я с тебя показание сниму
и сейчас докажу тебе, что ты неправ.
Хочешь ли
и можешь ли отвечать?
Белинский-то — хоть я
и позабывал у него многое — рассуждает ведь тут о человеке нравственно развитом, а вы, шуты, сейчас при своем развитии на человечество тот мундир
и хотите напялить, в котором оно ходить не умеет.
«
И чудно, как смотрят эти окна, — думает он, продолжая свою дорогу, — точно съесть
хотят».
— Ну, об этом будем рассуждать после, а теперь я за вами послала, чтобы вы как-нибудь достали мне хоть рюмку теплого вина, горячего чаю, хоть чего-нибудь, чего-нибудь. Я иззябла, совсем иззябла, я больна, я замерзала в поле…
и даже обморозилась… Я вам
хотела написать об этом, да… да не могла… руки вот насилу оттерли снегом… да
и ни бумаги, ничего нет… а люди всё переврут…
Был еще за городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок
и оплетенный соломенными притугами, но это было временное здание.
Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж правительству,
и утверждал, что здание это весьма замечательно в истории военных построек, но это нимало не касается нашего романа
и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным в одной из его обличительных заметок, напечатанных в «Московских ведомостях».
Эта горсть русских людей, о которой вспоминает автор, пишущий настоящие строки, быстро росла
и хотела расти еще быстрее.
— Нет, не
хочу; я так пришел отдохнуть
и посмотреть на вас.
Я поблагодарила
и говорю, что я в выигрыше, что мне очень везет, что я
хочу испытать мое счастье.
— Никакого пренебрежения нет: обращаюсь просто, как со всеми. Ты меня извинишь, Женни, я
хочу дочитать книгу, чтобы завтра ее с тобой отправить к Вязмитинову, а то нарочно посылать придется, — сказала Лиза, укладываясь спать
и ставя возле себя стул со свечкой
и книгой.
«Я
хотела тебя спросить, зачем ты стала меня чуждаться?» — собиралась было сказать Гловацкая, обрадованная добрым расположением Лизы, но прежде чем она успела выговорить вопрос, возникший в ее головке, Лиза погасила о подсвечник докуренную папироску
и молча опустила глаза в книгу.
«Говорят, — думала она, стараясь уснуть, — говорят, нельзя определить момента, когда
и отчего чувство зарождается, — а можно ли определить, когда
и отчего оно гаснет? Приходит… уходит. Дружба придет, а потом уйдет. Всякая привязанность также: придет… уйдет… не удержишь. Одна любовь!.. та уж…» — «придет
и уйдет», — отвечал утомленный мозг, решая последний вопрос вовсе не так, как его
хотело решить девичье сердце Женни.
Наконец, мы должны теперь,
хотя на несколько минут, еще ближе подойти к этой нашей героине, потому что, едва знакомые с нею, мы скоро потеряем ее из виду надолго
и встретимся с нею уже в иных местах
и при иных обстоятельствах.
«Может ли быть, — думала она, глядя на поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная женщина не сделала его на целый век таким, каким он сидит передо мною? Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его пьют…
И разве женщина, если
захочет, не заменит собою вина? Хмель — забвение: около женщины еще легче забываться».
— Я вот
хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, — подмигнув глазом, сказала Лиза. — Правда, что
и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною:
хотим в немцы идти.
— Нет, Лизавета Егоровна,
и не
хочу я иметь ее. Теории-то эти, по моему мнению, погубили
и губят людей.
— Напротив, никогда так не легко ладить с жизнью, как слушаясь ее
и присматриваясь к ней.
Хотите непременно иметь знамя, ну, напишите на нем: «испытуй
и виждъ», да
и живите.
Няня была слишком умна, чтобы сердиться, но
и не
хотела не заявить, хоть шутя, своего неудовольствия доктору. Поднимаясь, она сказала...
— Прости, батюшка, я ведь совсем не тебя
хотела, — говорила старуха, обнимая
и целуя ни в чем не повинного Помаду.
— До свидания, доктор, —
и пожала его руку так, как Ж енщины умеют это делать, когда
хотят рукою сказать: будем друзьями.
Надежд! надежд! сколько темных
и неясных, но благотворных
и здоровых надежд слетают к человеку, когда он дышит воздухом голубой, светлой ночи, наступающей после теплого дня в конце марта. «Август теплее марта», говорит пословица. Точно, жарки
и сладострастны немые ночи августа, но нет у них того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного
хотя на несколько мгновений обращает в кандидата прав Юстина Помаду.
— Да как же из него вырваться? Тут нужно
и вырываться,
и прорываться,
и надрываться,
и разрываться,
и все что
хотите.
— Так, например, в экономическом отношении женщина приобретает себе работника,
и потом даже, в случае неудачи, у женщины,
хотя мало-мальски достойной чувства, все-таки еще остается надежда встретиться с новой привязанностью
и отдохнуть в ней.
О наружности Вязмитинова распространяться нечего: он имел довольно приятную наружность,
хотя с того самого дня, когда его семилетним мальчиком привели в суровое училище, он приобрел странную манеру часто пожиматься
и моргать глазами.
— Да вот пожаловаться
хотела. Она завтра проспит до полудня,
и все с нее как с гуся вода. А он? Он ведь теперь…
— Все это так
и есть, как я предполагал, — рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, — эта сумасшедшая орала, бесновалась,
хотела бежать в одной рубашке по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего
и было.
Женни тоже было засмеялась, но при этом сравнении,
хотя сказанном без злого умысла, но не совсем кстати, сделалось серьезною
и незаметно подавила тихий девичий вздох.
— Да,
и в статистицеском. Я бы дазэ
хотел сам порасспросить этого рыбаря.