Неточные совпадения
Этого странного англичанина
я встретил сначала в Пруссии, в вагоне, где мы сидели друг против друга, когда
я догонял наших; потом
я столкнулся с ним, въезжая во Францию, наконец, в Швейцарии; в течение этих двух недель два раза —
и вот теперь
я вдруг встретил его уже в Рулетенбурге.
— Вот-с, не угодно ли посмотреть? —
Я вынул паспорт
и показал римскую визу.
Но
вот что
я замечу: что во все последнее время
мне как-то ужасно противно было прикидывать поступки
и мысли мои к какой бы то ни было нравственной мерке.
Мало того, в пренебрежении ее ко
мне были, например,
вот какие утонченности: она знает, положим, что
мне известно какое-нибудь обстоятельство ее жизни или что-нибудь о том, что сильно ее тревожит; она даже сама расскажет
мне что-нибудь из ее обстоятельств, если надо употребить
меня как-нибудь для своих целей, вроде раба или на побегушки; но расскажет всегда ровно столько, сколько надо знать человеку, употребляющемуся на побегушки,
и — если
мне еще не известна целая связь событий, если она
и сама видит, как
я мучусь
и тревожусь ее же мучениями
и тревогами, то никогда не удостоит
меня успокоить вполне своей дружеской откровенностию, хотя, употребляя
меня нередко по поручениям не только хлопотливым, но даже опасным, она, по моему мнению, обязана быть со
мной откровенною.
— Если хотите, — не знаю.
Я знаю только, что
мне надо выиграть, что это тоже единственный мой исход. Ну,
вот потому, может быть,
мне и кажется, что
я непременно должен выиграть.
— Как достигну? как, вы даже не понимаете, как могу
я достигнуть, чтоб вы взглянули на
меня иначе, как на раба! Ну
вот этого-то
я и не хочу, таких удивлений
и недоумений.
Я вот Дрезден проехал
и не помню, какой такой Дрезден.
Вы падчерица разорившегося
и сумасшедшего человека, зараженного страстью к этому диаволу — Blanche; потом, тут — этот француз, с своим таинственным влиянием на вас
и, —
вот теперь вы
мне так серьезно задаете… такой вопрос.
— Извольте, иду, хоть это
и дикая фантазия. Только
вот что: чтобы не было неприятности генералу, а от него вам? Ей-богу,
я не о себе хлопочу, а об вас, ну —
и об генерале.
И что за фантазия идти оскорблять женщину?
Вот с этого-то вечера
я ее
и полюбил.
— Нет; но
я сам почел себя обязанным дать ему это удовлетворение,
и, разумеется, барон остался доволен. Мы расстаемся, милостивый государь. Вам следует дополучить с
меня эти четыре фридрихсдора
и три флорина на здешний расчет.
Вот деньги, а
вот и бумажка с расчетом; можете это проверить. Прощайте. С этих пор мы чужие. Кроме хлопот
и неприятностей,
я не видал от вас ничего.
Я позову сейчас кельнера
и объявлю ему, что с завтрашнего дня не отвечаю за ваши расходы в отеле. Честь имею пребыть вашим слугою.
— Но послушайте, monsieur Де-Грие, — перебил
я его, — вы
вот и в этом деле взялись быть посредником.
Я, конечно, «un outchitel»
и никогда не претендовал на честь быть близким другом этого дома или на какие-нибудь особенно интимные отношения, а потому
и не знаю всех обстоятельств; но разъясните
мне: неужели вы уж теперь совсем принадлежите к членам этого семейства? Потому что вы, наконец, во всем берете такое участие, непременно сейчас же во всем посредником…
Я вот сейчас же отправлюсь к мистеру Астлею
и попрошу его быть моим посредником, одним словом, быть моим second.
И вот в это-то мгновение
мне вдруг пришло на мысль, что это совершенно погибший человек, к тому же все это не мое дело,
и я только недавно имел честь узнать мисс Полину.
— Ну, что ж ты, батюшка, стал предо
мною, глаза выпучил! — продолжала кричать на
меня бабушка, — поклониться — поздороваться не умеешь, что ли? Аль загордился, не хочешь? Аль, может, не узнал? Слышишь, Потапыч, — обратилась она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке
и с розовой лысиной, своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, — слышишь, не узнает! Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла аль не умерла? Ведь
я все знаю! А
я,
вот видишь,
и живехонька.
— То-то charmante; знаю
я тебя, фигляр ты этакой, да я-то тебе
вот на столечко не верю! —
и она указала ему свой мизинец. — Это кто такая? — обратилась она, указывая на m-lle Blanche. Эффектная француженка, в амазонке, с хлыстом в руке, видимо ее поразила. — Здешняя, что ли?
— Это mademoiselle Blanche de Cominges, а
вот и маменька ее, madame de Cominges; они квартируют в здешнем отеле, — доложил
я.
Вот видишь ты: лежала-лежала, лечили-лечили,
я докторов прогнала
и позвала пономаря от Николы.
— Ну, врешь, врешь; небось оттащить не могут; все врешь!
Я вот посмотрю, что это за рулетка такая, сегодня же. Ты, Прасковья,
мне расскажи, где что здесь осматривают, да
вот и Алексей Иванович покажет, а ты, Потапыч, записывай все места, куда ехать? Что здесь осматривают? — обратилась вдруг она опять к Полине.
— Ну, вздор! Что она слуга, так
и бросить ее! Тоже ведь живой человек;
вот уж неделю по дорогам рыщем, тоже
и ей посмотреть хочется. С кем же ей, кроме
меня? Одна-то
и нос на улицу показать не посмеет.
—
Вот вздор! Потапыч, Потапыч! Постой,
и со
мной есть деньги, —
вот! — Она вынула из кармана туго набитый кошелек
и взяла из него фридрихсдор. — На, поставь сейчас на zero.
— Еще! еще! еще! ставь еще! — кричала бабушка.
Я уже не противоречил
и, пожимая плечами, поставил еще двенадцать фридрихсдоров. Колесо вертелось долго. Бабушка просто дрожала, следя за колесом. «Да неужто она
и в самом деле думает опять zero выиграть?» — подумал
я, смотря на нее с удивлением. Решительное убеждение в выигрыше сияло на лице ее, — непременное ожидание, что вот-вот сейчас крикнут: zero. Шарик вскочил в клетку.
— Немного. Пятьдесят фридрихсдоров
я тебе дам взаймы, если хочешь.
Вот этот самый сверток
и бери, а ты, батюшка, все-таки не жди, тебе не дам! — вдруг обратилась она к генералу.
Молюсь
я за вас, матушка, а сердце
вот так
и замирает, так
и замирает, дрожу, вся дрожу.
— Ну, ну! ну, ставь еще четыре тысячи гульденов на красную!
Вот бумажник, бери. — Она вынула из кармана
и подала
мне бумажник. — Ну, бери скорей, тут двадцать тысяч рублей чистыми деньгами.
— Экая досада! Ну все равно! Алексей Иванович, денег у
меня ни копейки.
Вот тебе еще два билета, сбегай туда, разменяй
мне и эти. А то не с чем
и ехать.
Все это было просто невероятно.
Я вдруг вскочил вне себя, чтоб идти тотчас же отыскать мистера Астлея
и во что бы то ни стало заставить его говорить. Он, конечно,
и тут больше
меня знает. Мистер Астлей?
вот еще для
меня загадка!
— Воля ваша;
я потом сам упрекать себя стану; не хочу! Не хочу быть ни свидетелем, ни участником; избавьте, Антонида Васильевна.
Вот ваши пятьдесят фридрихсдоров назад; прощайте! —
И я, положив сверток с фридрихсдорами тут же на столик, подле которого пришлись кресла бабушки, поклонился
и ушел.
Вот уж почти целый месяц прошел, как
я не притрагивался к этим заметкам моим, начатым под влиянием впечатлений, хотя
и беспорядочных, но сильных. Катастрофа, приближение которой
я тогда предчувствовал, наступила действительно, но во сто раз круче
и неожиданнее, чем
я думал. Все это было нечто странное, безобразное
и даже трагическое, по крайней мере со
мной.
Мне все кажется порой, что
я все еще кружусь в том же вихре
и что вот-вот опять промчится эта буря, захватит
меня мимоходом своим крылом,
и я выскочу опять из порядка
и чувства меры
и закружусь, закружусь, закружусь…
Некоторое время, давно уж, месяца два назад,
я стал замечать, что она хочет сделать
меня своим другом, поверенным
и даже отчасти уж
и пробует. Но это почему-то не пошло у нас тогда в ход;
вот взамен того
и остались странные теперешние отношения; оттого-то
и стал
я так говорить с нею. Но, если ей противна моя любовь, зачем прямо не запретить
мне говорить о ней?
— Уехал! у него все мое в закладе;
я гол, как сокол! Те деньги, которые вы привезли… те деньги, —
я не знаю, сколько там, кажется франков семьсот осталось,
и — довольно-с,
вот и все, а дальше — не знаю-с, не знаю-с!..
Я, однако, желал проводить бабушку. Кроме того,
я был в каком-то ожидании,
я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится.
Мне не сиделось у себя.
Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее. Письмо мое к ней было ясно
и решительно, а теперешняя катастрофа — уж, конечно, окончательная. В отеле
я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она
меня и отвергнет как друга, то, может быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же
я ей, хоть на посылки, да пригожусь, как же иначе!
— Это — это рука Де-Грие! — вскричал
я, схватив письмо. Руки у
меня тряслись,
и строчки прыгали пред глазами.
Я забыл точные выражения письма, но
вот оно, — хоть не слово в слово, так по крайней мере мысль в мысль.
— Ну, так
вот же твои пятьдесят тысяч франков! — Она размахнулась
и пустила их в
меня. Пачка больно ударила
мне в лицо
и разлетелась по полу. Совершив это, Полина выбежала из комнаты.
«Однако, он хочет
меня застрелить на дуэли, — думал
я, — если mademoiselle Полина умрет, —
вот еще комиссия!» Клянусь,
мне было жаль Полину, но странно, — с самой той минуты, как
я дотронулся вчера до игорного стола
и стал загребать пачки денег, моя любовь отступила как бы на второй план.
И вот таким-то образом
я и уехал тогда в Париж.
Зато она очень
и очень недурно отделала на эти деньги свою квартиру
и когда потом перевела
меня на новоселье, то, показывая
мне комнаты, сказала: «
Вот что с расчетом
и со вкусом можно сделать с самыми мизерными средствами».
Вот уже год
и восемь месяцев как
я не заглядывал в эти записки
и теперь только, от тоски
и горя, вздумал развлечь себя
и случайно перечел их.
И вот полтора года с лишком прошли,
и я, по-моему, гораздо хуже, чем нищий!
Ведь
я добыл это, более чем жизнию рискуя, осмелился рискнуть —
и вот я опять в числе человеков!
Я занял номер, заперся
и часов до трех сидел
и считал свои деньги. Наутро
я проснулся уж не лакеем.
Я решил в тот же день выехать в Гомбург: там
я не служил в лакеях
и в тюрьме не сидел. За полчаса до поезда
я отправился поставить две ставки, не более,
и проиграл полторы тысячи флоринов. Однакоже все-таки переехал в Гомбург,
и вот уже месяц, как
я здесь…
—
Вот как! Впрочем, вы неправы; да о чем же
мне и говорить с вами кроме этого, рассудите? Ведь в этом
и состоят все наши воспоминания. Не беспокойтесь, впрочем,
мне не нужно никаких внутренних, секретных ваших дел…
Я интересуюсь только, так сказать, внешним положением мисс Полины, одною только теперешнею наружною обстановкою ее. Это можно сообщить в двух словах.
— Ну,
вот видите, мистер Астлей. С одной стороны, сахаровар, а с другой — Аполлон Бельведерский; все это как-то не связывается. А
я даже
и не сахаровар;
я просто мелкий игрок на рулетке,
и даже в лакеях был, что наверное уже известно мисс Полине, потому что у ней, кажется, хорошая полиция.