Неточные совпадения
— Вы, я думаю, забыли меня,
Вера? —
спросил он. Он сам слышал, что голос его, без намерения, был нежен, взгляд не отрывался от нее.
— Да. Скажите,
Вера, вспоминали вы иногда обо мне? —
спросил он.
— Послушайте,
Вера, вы… боитесь меня? —
спросил он.
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано.
Вера молчала, и если ее
спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Он прошел окраины сада, полагая, что
Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь, к обрыву, по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он пошел уже домой, чтоб
спросить кого-нибудь о ней, как вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не
спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить
Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у бабушки — и
Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не
спрашивал.
— Я не надоел тебе,
Вера? —
спросил он торопливо, — пожалуйста, не прими этого за допытыванье, за допрос; не ставь всякого лыка в строку. Это простой разговор…
Он опять подкарауливал в себе подозрительные взгляды, которые бросал на
Веру, раз или два он
спрашивал у Марины, дома ли барышня, и однажды, не заставши ее в доме, полдня просидел у обрыва и, не дождавшись, пошел к ней и
спросил, где она была, стараясь сделать вопрос небрежно.
— Где
Вера? —
спросил Райский у бабушки.
— Ну, вот слава Богу! три дня ходил как убитый, а теперь опять дым коромыслом пошел!.. А что
Вера: видел ты ее? —
спросила Татьяна Марковна.
—
Вера, что это значит? — с нетерпением
спросил он.
— Suis-je bien comme-ça? [Ну как, хороша я? (фр.)] — шепотом
спросила Крицкая у
Веры.
— Скажите мне, бабушка, что такое
Вера? — вдруг
спросил Райский, подсевши к Татьяне Марковне.
— Скажите, бабушка, что это за попадья и что за связь у них с
Верой? —
спросил Райский.
— А ведь она любит вас, бабушка, Вера-то? —
спросил Райский, желая узнать, любит ли она кого-нибудь еще, кроме Натальи Ивановны.
— А заметили ли вы, что
Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно
спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем письме.
—
Вере? — вдруг
спросил он, отталкивая ее.
— Кто это с тобой? Чьи лошади, кто правит ими? —
спрашивал тихо Райский у
Веры.
— Что это за лесничий? —
спросил на другой же день Райский, забравшись пораньше к
Вере, — и что он тебе?
— Да, он, этот лесничий? — скороговоркой
спросил Райский и поглядел на
Веру.
— Зачем ты остановила меня,
Вера? —
спросил он. — Скажи правду. Помни, что я покоряюсь всему…
— Что это с
Верой? —
спросила бабушка, — кажется, выздоровела!
Она ждала, не откроет ли чего-нибудь случай, не проговорится ли Марина? Не проболтается ли Райский? Нет. Как ни ходила она по ночам, как ни подозрительно оглядывала и
спрашивала Марину, как ни подсылала Марфеньку
спросить, что делает
Вера: ничего из этого не выходило.
Вера ничего не сказала в ответ на предложение Татьяны Марковны, а Марфенька
спросила...
—
Вера, можно прийти к тебе? —
спросил он.
— Кто тебя развил так,
Вера? —
спросил он.
— Это вы? —
спросил шепотом кто-то из окна нижнего этажа, — конечно,
Вера, потому что в старом доме никого, кроме ее, не было.
— Сам знаю, что глупо
спрашивать, а хочется знать. Кажется, я бы… Ах,
Вера,
Вера, — кто же даст тебе больше счастья, нежели я? Почему же ты ему веришь, а мне нет? Ты меня судила так холодно, так строго, а кто тебе сказал, что тот, кого ты любишь, даст тебе счастья больше, нежели на полгода? — Почему ты веришь?
— Да, я не смел вас
спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но с некоторых пор (при этом
Вера сделала движение плечами) нельзя не заметить, что вы,
Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это к вам очень, очень идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?
— Не могу, не могу! — шептал он с непреодолимым отвращением. —
Спрошу у ней самой — посмотрю, как и что скажет она — и если солжет, прощай,
Вера, а с ней и всякая
вера в женщин!
—
Вера, я хотел тебя
спросить… — начал он.
— Виноват,
Вера, я тоже сам не свой! — говорил он, глубоко тронутый ее горем, пожимая ей руку, — я вижу, что ты мучаешься — не знаю чем… Но — я ничего не
спрошу, я должен бы щадить твое горе — и не умею, потому что сам мучаюсь. Я приду ужо, располагай мною…
— Послушай,
Вера, я хотел у тебя кое-что
спросить, — начал он равнодушным голосом, — сегодня Леонтий упомянул, что ты читала книги в моей библиотеке, а ты никогда ни слова мне о них не говорила. Правда это?
— Куда,
Вера? —
спросил он.
— А если эта
вера у меня есть — что мне делать? —
спросила и она.
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета, забывая галстук. Он
спросил, что делается дома, и, узнав, что все уехали к обедне, кроме
Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон из комнаты к старому дому.
— Ух, устала у обедни! Насилу поднялась на лестницу! Что у тебя, Верочка, нездорова? —
спросила она и остановила испытующий взгляд на лице
Веры.
— Что с вами,
Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе!.. — овладев собою, почти покойно
спросил он.
— Что же мне делать, научите,
Вера Васильевна? —
спросил он, все еще трясясь от раздражения.
Вера была бледна, лицо у ней как камень; ничего не прочтешь на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и говорит с Марьей Егоровной обо всем, и с Марфенькой и с Викентьевым. Она заботливо
спросила у сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила свой плед и просила, при переправе чрез Волгу, сидеть в карете, чтоб не продуло.
Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с бабушкой, — и когда, на другой день, она, бледная, измученная, утром рано послала за ним и
спросила: «Что бабушка?» — он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле.
Райский позвал доктора и кое-как старался объяснить ее расстройство. Тот прописал успокоительное питье,
Вера выпила, но не успокоилась, забывалась часто сном, просыпалась и
спрашивала: «Что бабушка?»
Бабушка лежала с закрытой головой. Он боялся взглянуть, спит ли она или все еще одолевает своей силой силу горя. Он на цыпочках входил к
Вере и
спрашивал Наталью Ивановну: «Что она?»
Вера просыпалась,
спрашивала: «Ты спишь, Наташа?» — и, не получив ответа, закрывала глаза, по временам открывая их с мучительным вздохом опять, лишь только память и сознание напомнят ей ее положение.
— Вы не спите, бабушка? —
спросит и
Вера, также поймав ее смотрящий на нее взгляд.
Переработает ли в себе бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? —
спрашивала себя
Вера и читала в глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней
Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
— Ты
спрашиваешь, что я думаю! — сказала
Вера с упреком, — то же, что ты, бабушка!
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг
спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета
Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
— Случилось что-нибудь? —
спросил он. — Не нужно ли вам… какой-нибудь услуги,
Вера Васильевна?