Неточные совпадения
— Пойду, батюшка, Максим Яковлевич, присмотрюсь. Ноне ее
на ночь маслицем освященным помажу… Может, Бог даст, и полегчает ее душеньке. Только
ты, батюшка, занапрасну меня, старуху, обижаешь, что болтаю я несуразное… Силен он, враг людской, силен… Горами ворочает, а не только что девушкой…
«Что же это такое делается? — мелькало в голове Антиповны. — Кажись, вчера
на ночь лобик и грудку крестообразно освященным из неугасимой лампады маслицем ей помазала, а поди же
ты, не помогает… Тьфу
ты, пропасть какая, ума не приложу…»
— Что с
тобой, Ксюшенька, чего
ты убиваешься?.. Глянь,
на лице-то кровинки нет, краше в гроб кладут…
— Окстись, родная, куда же
тебе бежать из дома родительского! Срам класть
на свою девичью голову… Что
ты, что
ты, Ксюшенька! Смущает
тебя он…
— Боярский сын он. Отец-то его у царя, бают, в приближении и милости… Наглядишься
ты на московские порядки под очами царскими, скуку-то как рукой снимет… Может, и меня, старуху, возьмешь с собой…
— Как пустое!.. — вспыхнула Антиповна. — Это с каких таких пор старуха-нянька
тебе пустые речи говорить стала?.. Дождалась я от своей Аксюши доброго слова, дождалась… И
на том спасибо…
— Не люб? — удивленно вскинула
на нее взгляд Антиповна. — А кто же люб
тебе?
—
Ты бы, Ксюшенька, родная, потешалась чем ни
на есть со своими сенными девушками, песню бы им приказала завести веселую, а то я крикну Яшку, он
на балалайке
тебе сыграет, а девушки спляшут, вот и пойдет потеха.
— А
ты все-таки за ней поглядывай, Антиповна, чем-нибудь да попользуй. Потешь чем ни
на есть… Песнями ли девичьими или же Яшку кликни.
— Вот что, — отдал приказание вошедшему Семен Иоаникиевич, — отведи
ты Ивану Ивановичу, — он рукой указал
на Ивана Кольцо, — с его молодцами горницы, напои, накорми, угости гостей досыта. А завтра мы с
тобой, добрый молодец, порешим это дело неповоротливо.
— А чтобы ноги у нас не отнялись в тепле да в холе сидючи… Волки мы были, волками и умрем. Лес нам нужен, воля, а не избы теплые. Не
на спокой шли мы к
тебе, а
на дело. Сам, чай, ведаешь…
— А
ты, Семен Аникич,
на медведя-то зимой охочивался?
— Не узнаю
тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст
на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
— Да как же иначе-то! Красавица
ты у нас писаная, другой не найдешь, вишь, и
на Москве, бают… А ихний брат, мужчина, до красоты девичьей как падок… Не чета Ермаку, из Москвы боярин приезжал, и то ошалел,
тебя увидавши. Видела я надысь, что с ним, сердечным, поделалось, как исцеловала
ты его при встрече…
— А вот
тебе и казна
на дорогу…
— Да не убивайся
ты, Ксения Яковлевна, раньше времени… Ближний ли свет Москва-то! Пока он получит грамотку, пока ответит да сам соберется, много воды утечет, ох, много… Мне вон с Яшкой разлучаться надо и то не горюю, хоть бы что, и без того его не отпущу, чтобы от Ермака он мне какой ни
на есть для
тебя ответ принес…
— Вот оно что! — с хохотом воскликнула Домаша. —
Ты уж и милой обзавелся… Кто же эта краля такая счастливая, парня такого ахового захороводила, хоть бы глазком посмотреть
на такую, а не то чтобы…
— Да вот речами такими… Может, у меня сердце
на части разрывается, перед
тобой здесь стоючи…
— Боязно… И придумала же
ты! Да какой же молодец
на себя такой сором возьмет, трусом скажется!
Казны дал он мне
на дорогу не жалеючи, и половины не истрачу я, копейку беречь стану, только
тебе и куплю обнов да гостинцев московских, а казна нам с
тобой и вперед пригодится, как мужем и женою будем…
— Размазал
на диво! — делано усмехнулась она. — Голубь чистый, да и только. Ну да что толковать об этом! Еще
на воде писано, вернешься из Москвы, там видно будет… У меня до
тебя дело есть.
Ты когда в путь-то?
— Ну
на часок и задержаться можно. Я ведь не зря сюда
тебя вызвала, попрощаться-то
ты сам должон был прийти, а не я… Я по делу нашей Ксении Яковлевны…
— Бестолковый
ты, парень, погляжу я
на тебя. Конечно, Ксения Яковлевна!
— Ну коли так, уж нечего делать с
тобой, поцелую
на прощанье, через час опять сюда прибегу. Приходи…
— А
на что он
тебе надобен? — спросил Иван Кольцо.
— Я и не говорю, а только обидно очень.
Ты уедешь, мне не через кого будет доведаться. Но что же поделаешь?
На нет и суда нет… Прощай. Счастливый путь!
— Вот где
ты, Ермак Тимофеевич! — воскликнул Яков, спустившись тихо
на коне в овраг и неожиданно увидав перед собой выскочившего из чащи леса и схватившего за узду его лошадь Ермака.
— Что это
ты, Ермак Тимофеевич, словно опять по разбойному делу
на дорогу вышел? — заметил Яков.
— Знаю, как не знать!.. Может, с
тобой мы и так поладим, без душегубства обойдемся. Не
тебя мне извести надобно, а гонца, что
на Москву едет с грамотой…
— Да что
ты, парень, своевольствуешь! Управы, што ли,
на тебя нет? Узнает Семен Аникич, не похвалит
тебя за это дело, не для этого он
тебя своим посельщиком сделал, — переменил тон Яков.
— Эти речи
ты, парнишка, брось… Начхать мне
на твоего Семена Аникича, боюсь и его не больше летошнего снега. Слезай, говорю…
— Дурья
ты голова, парень, погляжу я
на тебя… Нужна мне твоя казна! Ох, невидаль… Казны-то у меня сквозь руки прошло столько, что
тебе и не сосчитать. Владей своей казной
на доброе здоровье. Копеечки не трону… Мне подай грамотку.
— Грамотку? — удивился Яков. —
На кой ляд она
тебе!
— Поймешь
ты, каково сердцу молодецкому, как поведут его лапушку с другим под венец, поймешь, что за неволю
на все пойдешь, чтобы помешать тому… чтобы того не было…
— Ах
ты, дурья голова, да зачем же
тебе ему показываться?..
Ты поезжай в Москву, погуляй там, а коли не хочешь — с полдороги сделай, да и вернись пеший… Платье
на себе порви, скажись, что попал
на Волге к лихим людям, всего-де ограбили, а грамотку впопыхах потерял-де, — сказал Ермак.
«Она любит
тебя, Ермак Тимофеевич! Она любит! Не потому ли не посмел
ты сегодня, как прежде, дольше остановить свой взгляд
на Ксении Яковлевне, стоявшей у окна светлицы?» — думал он, усевшись
на лавку.
— Известно, спешка. Надо
тебе приданое готовить. Не ровен час, жених приедет,
тебя на Москву отправлять надо. Ох, мало у нас наготовлено…
— Известно, мое, я и не отказываюсь. Для твоей же пользы постаралася. Думаешь, легко моему сердцу, что
ты на глазах моих изводишься?..
— Да так, в поселке меня, когда он искал, действительно не было, но встретились мы с ним
на дороге… Да что же
ты стоишь, девушка? Садись, гостья будешь.
— Поведал, девушка, поведал, для того я и повидать-то
тебя хотел, а
ты на помине легка и шасть в дверь… — радостно заговорил Ермак.
— А
ты что же думал, Ермак Тимофеевич, что у девки голова
на плечах зря болтается?
— Зачем зарезать?.. Место и у нас в селе
тебе найдется. Будешь у нас
на должности, — сказал Ермак и еще раз окинул взглядом женщину.
— Иди себе, иди, я зайду к Аксюше, а
ты ее чем ни
на есть попользуй… Малинкой напой али мятой, липовым цветом…
— Что за зазорно? Недужится
тебе, а коли
на ногах будешь, не позовут, благо дело начать, а там встанешь, дескать, поправилась… Поняла?
—
На этом спасибо. И
ты мне, молодец, полюбился.
— Зачем здоровой быть?..
Ты и
на ногах будешь, а все же
на хворь надо жалиться… Он и продолжит пользовать.
На ноги-де поставил сразу, этак и хворь всю выгонит, исподволь-де и вызволит.
— Говорила ведь я
тебе… Я было его испытать хотела, заигрывать стала, так куда
тебе… Как зыкнет
на меня!
— Вот видишь, старая, а
ты же
на него вчера зверем смотрела, — заметил весело Семен Аникич.
—
Ты уж и сватать его норовишь!.. Положила, значит, гнев
на милость…
— Вот видишь, а
ты его уже сватать начала… Ну, пойдем, посмотрим
на нашу лебедушку.