Неточные совпадения
Возрастающее значение его второго сына Эрнста-Иоганна при дворе овдовевшей герцогини Анны Иоанновны Курляндской, впоследствии русской императрицы, было поворотным пунктом в счастливой перемене судьбы всей фамилии Биронов. Тогда-то
отец и трое его сыновей удачно изменили свою фамилию и из Бюренов (Buhren) сделались Биронами (Biron). Вместе с
тем они приняли и герб этой знаменитой во Франции фамилии.
Герцогиня Анна Леопольдовна, которой шел в
то время двадцать второй год, была кротка и доверчива, и хотя обладала здравым смыслом и добрым сердцем, но была необразованна, нерешительна, что объясняется забитостью со стороны тирана-отца и грубостью матери, напоминавшей свою сестру Анну Иоанновну.
Впрочем, кроме обычая, в Польшу манило Густава Бирона и
то обстоятельство, что в тамошней королевско-республиканской армии давно уже служил родной дядя его по
отцу и туда же недавно определился брат Густава — Карл, бывший до
того русским офицером и бежавший из шведского плена, но не обратно в Россию, а в Польшу.
Но
та же женитьба оказалась далеко не очень благоприятной для дочери Меншикова, которая, видя в муже человека честного, понимала его ограниченность и крайнюю необразованность и, несмотря на окружавшую пышность и богатство, не могла, по словам Бантыш-Каменского, гордиться счастьем, часто вспоминала о последних словах
отца, что «не один раз придется ей сожалеть о бывшем изгнании».
— Может быть, когда он сделается юношей и самостоятельно вступит в жизнь. Теперь же он ребенок — он ничего не поймет из
той драмы, которая разыгралась в доме его
отца.
Ося молчал, ошеломленный. Правда, он знал, что имя матери не произносилось в присутствии
отца, помнил, как последний строго и жестко осадил его, когда
тот осмелился однажды обратиться к нему с расспросами о матери, но он был еще настолько ребенком, что не раздумывал над причиной этого. Станислава Феликсовна и теперь не дала ему времени на размышление. Она откинула его густые волосы со лба. Точно тень скользнула по ее лицу.
Отцы Лысенко и Зиновьева с давних пор были в дружеских отношениях. Как соседи по имениям, они часто виделись. Дети их росли вместе, и множество общих интересов делали все крепче эту дружескую связь. Так как они обладали весьма небольшим состоянием,
то сыновьям их пришлось по окончании ученья самостоятельно пролагать себе дорогу в жизни. Иван Осипович и Сергей Семенович так и сделали.
Сын был безусловно отдан
отцу, и
тот с неумолимой жестокостью не позволял матери даже приближаться к нему. Станиславе Феликсовне ни разу не удалось видеть сына.
— Не он один виноват в этом, — сказала она. — Я тоже строго веду свою девочку, но
тем не менее она знает, что у нее есть мать и что она дорога ей. Осип же не может сказать
того же о своем
отце, он знает вас только со стороны строгости и неприступности, если бы он подозревал, что в глубине души вы обожаете его…
Вопросы и ответы с обеих сторон были одинаково сдержанны и коротки. Сын привык к этой строго военной манере даже в разговорах с
отцом, потому что
тот не терпел лишних слов, ни колебанья, ни уклоненья в ответах. И сегодня Иван Осипович держался
того же тона: он должен был скрыть от неопытного глаза сына свое мучительное волнение. Сын, в самом деле, видел только серьезное, неподвижно-спокойное лицо, слышал в голосе только холодную строгость.
Мальчик, уже собиравшийся идти, вдруг остановился. Слова
отца снова напомнили ему
то, о чем он было совсем забыл в последние полчаса, — гнет ненавистной службы, опять ожидавшей его. До сих пор он не смел открыто высказывать свое отвращение к ней, но этот час безвозвратно унес с собою всю его робость перед
отцом, а с нею сорвалась и печать молчания с его уст. Следуя вдохновению минуты, он воскликнул и снова обвил руками шею
отца.
Сын еще крепче прижался к
отцу. Его голос зазвучал
той неотразимо-нежной лаской, благодаря которой отказать ему в просьбе было почти невозможно, а темные глаза выражали горячую мольбу.
— Позволь мне не быть военным,
отец! Я не люблю дела, которому ты меня посвятил, и никогда не полюблю его. Если до сих пор я покорялся твоей воле,
то лишь с отвращением, с затаенным гневом; я чувствовал себя безгранично несчастным, только не смел признаться тебе в этом.
Он не мог бы хуже защищать свое дело перед человеком, который был и душой и телом солдат. В последних неосторожных словах еще слышалась бурная, горячая просьба, рука Осипа еще обвивала шею
отца, но
тот вдруг выпрямился и оттолкнул его от себя.
— Понятно, все они в заговоре, когда дело идет о
том, чтобы отнять у меня мое дитя! А
отец? Он, конечно, опять сердился, грозил и заставил тебя тяжелой ценой купить страшное преступление — свидание с матерью.
Воспоминание о
той минуте, когда
отец привлек его к себе на грудь, было еще светло в его памяти, несмотря на горечь заключительной сцены.
— Что так пугает тебя в этой мысли? Ведь ты только пойдешь за матерью, которая безгранично тебя любит и с
той минуты будет жить исключительно тобой. Ты часто жаловался мне, что ненавидишь военную службу, к которой тебя принуждают, что с ума сходишь от тоски по свободе; если ты вернешься к
отцу, выбора уже не будет:
отец неумолимо будет держать тебя в оковах; он не освободил бы тебя, даже если бы знал, что ты умрешь от горя.
В
то время, когда у берега лесного пруда происходило описанное нами объяснение между матерью и сыном, в столовой княгини Вассы Семеновны хозяйка дома, ее брат и полковник Иван Осипович Лысенко, казалось, спокойно вели беседу, которая совершенно не касалась интересующей всех троих
темы. Эта
тема была, конечно, разрешенное
отцом свидание сына с матерью. Иван Осипович не касался этого предмета, а другим было неловко начинать в этом смысле разговор.
Первая стычка между двумя партиями имела следствием несчастное Лопухинское дело. Герману Лестоку во что бы
то ни стало хотелось уничтожить соперника, им же самим возвышенного. Он ухватился за пустые придворные сплетни, надеясь в них запутать вице-канцлера и
тем повредить Австрии. Надо заметить, что в числе осужденных на смертную казнь, но помилованных вошедшей на престол своего
отца Елизаветой Петровной, был и граф Левенвольд, казнь которого заменена была ему ссылкой в Сибирь.
Для Сергея Семеновича Зиновьева слова эти не могли иметь
того значения, какое имели для Вассы Семеновны Полторацкой. Старый холостяк не мог, естественно, понять
того страшного нравственного потрясения, последствием которого может явиться отказ родного
отца от единственного сына.
На самолюбивую девушку эти «подачки», как она внутренне называла подарки княжны, хотя в глаза с горячностью благодарила ее за них, производили совершенно обратное впечатление
тому, на которое рассчитывала княжна Людмила. Они еще более раздражали и озлобляли Татьяну Савельеву — как звали по
отцу Таню Берестову. Раздражали и озлобляли ее и признания княжны и мечты ее о будущем.
Из всего этого на веру можно было взять лишь
то, что князь очень молод, служит в Петербурге, в одном из гвардейских полков, любим государыней и недавно потерял старуху мать, тело которой и сопровождает в имение, где около церкви находится фамильный склеп князей Луговых.
Отец его, князь Сергей Михайлович, уже давно покоился в этом склепе.
Исполнить запрет было ей
тем легче, что вскоре после женитьбы
отец княгини Вассы Семеновны, как мы знаем, покинул Зиновьево и поселился в соседнем, принадлежавшем ему маленьком именье.
Доложили ее сиятельству, и по ее приказанию, несмотря на
то что, как говорили крестьяне, «колдунья» не сподобилась христианской кончины, ее похоронили после отпевания в церкви на сельском кладбище и даже поставили большой дубовый крест. Батюшка,
отец Семен, как говорили в народе, имел перед погребением Соломониды долгий разговор с «ее сиятельством» и вышел от ее красный, как из бани. Кота зарыли в огороде.
Таня, повторяем, успокоилась и даже почти забыла о существовании на деревне
отца,
тем более что к этому именно времени относится появление в Зиновьеве первых слухов о близком приезде в Луговое молодого его владельца, князя Сергея Сергеевича. Порой, впрочем, в уме молодой девушки возникала мысль о таинственном «беглом Никите», жившем в Соломонидиной избушке, но эта мысль уже не сопровождалась страхом, а, скорее, порождалась любопытством.
«А что, если все действительно сделается так, как он говорит, — неслось в голове Тани, — и тогда она успокоится, она жестоко будет отомщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только
тем, что родилась от дворовой женщины, но в ней, видимо, нет ни капли материнской крови, как в Людмиле нет крови княгини Вассы Семеновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они дочери одного
отца — князя Полторацкого, они сестры».
«Нет, не будет этого, не будет… — внутренне убеждала она себя, — я возьму
то, что принадлежит мне по праву. Я возьму все, раз они не хотят делиться со мной добровольно. Прав мой названый
отец, тысячу раз прав».
Из Тамбова приезжали молиться в церковь села Лугового и получить благословение, совет и утешение от
отца Николая. Бывали случаи, когда он отказывал в них приезжавшим к нему и всегда за
тем открывалось за этими лишенными благословения
отца Николая какое-нибудь очень дурное дело.
Отец Николай с первого же свидания с ним произвел на него
то же впечатление, которое производил и на других. Быть может, это впечатление не особенно укрепилось в душе князя Сергея Сергеевича, но все же образ почтенного старца, служителя алтаря, внушал ему невольное уважение.
— Порядок вещь хорошая, ваше сиятельство, но
то, что веками сохранялось, едва ли следует разрушать… — начал
отец Николай, но князь перебил его...
Князь поставил вопрос, совершенно им неожиданный и непредвиденный. Действительно, если внутренность беседки не подтвердит сложившейся о ней легенды,
то уменьшится один из поводов людского суеверия, если же там на самом деле найдутся останки несчастных, лишенных христианского погребения,
то лучше поздно, чем никогда исправить этот грех. Ни против
того, ни против другого возражения молодого князя не мог ничего ответить
отец Николай как служитель алтаря. Потому-то он и умолк.
Он и не ошибся. Известие о
том, что будут ломать княжескую беседку, с быстротой молнии облетело все село. Крестьяне заволновались. Бабы даже стали выть. Но когда передававшие это известие добавляли, что при этом будет присутствовать сам
отец Николай, волнение мгновенно утихало и крестьяне, истово крестясь, степенно говорили...
Наряженные на работу в княжеском парке крестьяне между
тем тронулись из села. За ними отправились любопытные, которые не работали в других местах княжеского хозяйства. Поплелся старый да малый. Князь Сергей Сергеевич после ухода Терентьича сошел с
отцом Николаем в парк и направился к
тому месту, где стояла беседка-тюрьма.
Дверь распахнулась. Рабочие отскочили, попятились и князь,
отец Николай и Терентьич, несмотря на
то что последние стояли в отдалении. Первые минуты в раскрытую дверь беседки не было видно ничего. Из нее клубом валила пыль какого-то темно-серого цвета. Пахнуло чем-то затхлым, спертым.
Отец Николай истово перекрестился. Его примеру последовали и другие. Перекрестился невольно и князь Сергей Сергеевич. Когда пыль наконец рассеялась, князь, в сопровождении
отца Николая и следовавшего сзади Терентьича, приблизился к беседке.
То, что представилось им внутри ее, невольно заставило их остановиться на пороге.
На князя находка в беседке произвела, надо признаться, тяжелое впечатление, хотя он и старался это скрыть. Теперь, когда дело было уже сделано, в сердце его невольно закралось томительное предчувствие о возможности исполнения второй части легенды — кары за нарушение дедовского заклятия. Для
того чтобы скрыть свое смущение, он начал беседовать с
отцом Николаем о состоянии его прихода, о его жизни и
тому подобных предметах, не относящихся к сделанному ими роковому открытию в беседке.
Часа через два было доложено, что гробы сколочены. Все снова отправились к беседке, где костяки были бережно уложены рабочими в гробы и отнесены на сельское кладбище и, после благословения их
отцом Николаем, опущены в приготовленные могилы. К вечеру
того же дня часть парка, прилегающая к беседке, и сама беседка была очищена.
— Знал,
то есть слышал, хотя мне лично ни мой
отец, ни моя мать не говорили серьезно ничего подобного.
Воспоминания о великом
отце, которого Елизавета Петровна беззаветно любила, делали
то, что она привязывалась к каждому месту, с которым были соединены эти воспоминания.
Эта жизнь прошла мимо нее в раннем детстве и глубоко запечатлелась в ее детской памяти. Кроме
того, она охотно слушала разных современников и соратников ее
отца о его жизни и деятельности и запоминала их. В кругу своих близких придворных она часто отдавалась воспоминаниям, подобным приведенным в этой главе, за которую, хотя не относящуюся прямо к нашему повествованию, надеюсь, не посетует на нас читатель.
— Знаешь, да не совсем. Иван Осипович Лысенко развелся с ней много лет
тому назад. Она была обвинена, и сын был оставлен при
отце, но лет десять
тому назад она его украла.
— Я, собственно, говорю о
том, что его
отец — мой друг. Он, положим, в Москве. Но есть слухи, что он будет переведен сюда, — начал путаться он.
О
том, что ему надо забыть, что он русский по
отцу — Осип Лысенко, ему стали внушать через год после бегства из Зиновьева.
Эгоист с головы до ног, он готов был на всякие жертвы для достижения намеченной цели, лично ему желательной, и не пренебрегал для
того никакими средствами, памятуя правило своих воспитателей —
отцов иезуитов.
Императрица, как мы знаем, с самого начала царствования вступила на путь своего
отца — Петра Великого. Она восстановила значение Сената, который пополнен был русскими членами. Сенат зорко следил за коллегиями, штрафовал их за нерадение, отменял несправедливые их приговоры. Вместе с
тем он усиленно работал, стараясь ввести порядок в управление и ограничить злоупотребления областных властей. Но больше всего он занимался исполнением проектов Петра Шувалова.
Предательский ноготь, единственное различие между дочерьми одного и
того же
отца, в руках графа Свянторжецкого не мог быть орудием, так как рассказ из воспоминаний его детства, несомненно могущий быть подтвержденным старыми слугами княгини Полторацкой, должен был обнаружить и его собственное самозванство.
«Нет, не может быть! — отгонял он тотчас же эту мысль. — Несомненно, она самозванка… Ведь всего недели полторы
тому назад, вот здесь, в этом самом кабинете, передо мной сознался Никита Берестов — ее
отец. Надо бороться, надо победить ее, нельзя дать над собой так насмеяться».
Если у него отнимут эти права,
то он, уже поступивший на русскую службу,
то есть зачисленный, как известно, в один из гвардейских полков, ничего не будет иметь против фамилии его
отца — Лысенко.
— Быть может, для
того,
отец мой, чтобы мучить меня.
— Если так,
то как же ты осмеливаешься задавать такие вопросы? Разрешение святого
отца, конечно, действительно в настоящей и в будущей жизни.