Неточные совпадения
Иван Иванович уселся в покойное кресло у письменного стола. Оба привезенных им молодых
человека были еще до такой степени возбуждены, головы их
были так бешено настроены, кровь так сильно кипела в венах, что они
не могли спокойно оставаться на местах и ходили взад и вперед по комнате, стараясь
не столкнуться друг с другом.
— Боюсь,
не будет ли это неделикатно или даже бесчестно. А между тем надо доказать, что действуешь и говоришь
не наобум и что все-таки в
человеке осталась хоть капля разума. Впрочем, мы оба находимся в довольно затруднительном положении, и некоторые исключения из общего правила могут
быть дозволены.
С начала октября императрица Анна Иоанновна стала прихварывать. Это состояние нездоровья государыни, конечно,
не могло
не отразиться на состоянии духа придворных вообще и близких к императрице
людей в частности. Одно обстоятельство усугубляло страх придворных за жизнь государыни, несмотря на то, что случившееся внезапное нездоровье Анны Иоанновны вначале
было признано врачами легким недомоганием и
не представляло, по их мнению, ни малейшей опасности, тем более что императрица
была на ногах.
Исполнение этого плана герцогини Анны встретило большие затруднения. Богатые курляндские дворяне
не желали принимать в семью
человека без имени. Наконец один дворянин согласился на это. Это
был Вильгельм фон Трот, прозванный Трейденом,
человек очень хорошей фамилии, но бывший в крайне стесненных обстоятельствах. Он выдал за Эрнста Бирона свою дочь, девятнадцатилетнюю Бенигну Готлибу. Свадьба состоялась в 1722 году.
Ввиду того что Густаву Бирону надлежит играть в нашем повествовании некоторую роль, мы несколько дольше остановимся на его личности, тем более что он является исключением среди своих братьев — Эрнста-Иоганна, десять лет терзавшего Россию, и генерал-аншефа Карла, страшно неистововавшего в Малороссии. Густав Бирон между тем
был ни в чем
не похожим на своих братьев, жил и умер честнейшим
человеком и оставил по себе память, свободную от нареканий, вполне заслуженных его братьями.
Но начать какую-нибудь
было необходимо, потому что наследственной мызы
не могло хватить на пропитание трех братьев. И Густав задумал вступить на военное поприще, как более подходящее к его личным инстинктам и менее требовавшее именно тех данных, которых Густав
не имел от природы и
не вынес из своего домашнего воспитания. К тому же военная служба считалась в доброе старое время несравненно почетнее всякой другой и, действительно, скорее выводила
людей «в
люди».
Человек далеко
не старый, но уже генерал-аншеф, гвардии подполковник и генерал-адъютант, Густав Бирон состоял в числе любимцев своей государыни и,
будучи родным братом герцога, перед которым единственно трепетала вся Россия,
не боялся никого и ничего; имел к тому же прекрасное состояние, унаследованное от первой жены и благоприобретенное от высочайших щедрот; пользовался всеобщим расположением, как добряк,
не сделавший никому зла; едва ли, что всего дороже, мог укорить себя в каком-нибудь бесчестном поступке; наконец, в качестве жениха страстно любимой девушки, видел к себе привязанность невесты, казавшуюся страстною.
Что
был за
человек Григорий Яковлевич Розум, долго ли жил и чем занимался в свободное от походов время — неизвестно. Несомненно только, что в описываемое нами время в живых его уже
не было. У Натальи Демьяновны
было три сына: Данила, Алексей и Кирилла и три дочери: Агафья, Анна и Вера.
Дочь Екатерины I,
не помнившая родства, возросшая среди птенцов Великого Петра, которых грозный царь собирал на всех ступенях общества, Елизавета Петровна
была вполне чужда родовым предрассудкам и аристократическим понятиям. При дворе ее
люди были все новые. Но если бы цесаревна и желала окружить себя Рюриковичами, как потомками Гедиминов, это едва ли удалось бы ей.
Между тем в доме посольства
люди были вооружены, пистолеты заряжены и компрометирующие бумаги
были сожжены. Посольство готовилось выдержать осаду, но никто
не дерзнул посягнуть на посланника.
— Я чувствую, — сказала она маркизу, — еще до сих пор подхваченной себя каким-то вихрем… Что скажут теперь наши добрые друзья англичане? — с живостью перебила она себя. —
Есть еще один
человек, на которого мне
было бы интересно взглянуть, — это австрийский посланник Ботта. Я полагаю, что
не ошибусь, если скажу вам, что он
будет в некотором затруднении; однако же он
не прав, потому что найдет меня как нельзя более расположенной дать ему 30 тысяч подкрепления.
Лесток, по заступничеству которого Бестужев
был снова призван к деятельности, теперь вместе с де ла Шетарди стал во главе его противников, к числу которых принадлежали Воронцов, князь Трубецкой, принц Гомбургский, Шувалов и другие — все
люди и сильные и знатные при дворе. Удержаться одному Бестужеву
не было возможности. Он сблизился с Алексеем Григорьевичем и вскоре сделался его лучшим другом. Но этого
было недостаточно. Надо
было еще сделать узы, соединившие Разумовского с государыней, неразрывными.
Они
были товарищами детских игр и, возмужав, остались верны старой дружбе, даже чуть
не породнились, так как родители их мечтали о союзе молодого Лысенко с Вассой Семеновной. По-видимому, и молодые
люди сочувствовали друг другу.
Иван Осипович на минуту остановился.
Человеку с таким щекотливым чувством чести легче
было бы перенести пытку, чем рассказывать собственному сыну о таком деле, но выбора
не было — он должен
был говорить.
Он
не мог бы хуже защищать свое дело перед
человеком, который
был и душой и телом солдат. В последних неосторожных словах еще слышалась бурная, горячая просьба, рука Осипа еще обвивала шею отца, но тот вдруг выпрямился и оттолкнул его от себя.
— Красавица, значит, и я, — продолжала соображать со злобным чувством Татьяна, — однако мне мечтать так
не приходится, высмеют
люди, коли словом и чем-нибудь о будущем хорошем заикнусь, холопка
была, холопкой и останусь.
Дом перестал
быть для них загадкой. Он потерял половину интереса. Девочки перестали заглядывать в окна. Это
не только детское, но общечеловеческое свойство — все незнакомое, неизвестное и неразгаданное имеет для
людей свою прелесть, начиная с заморских земель и кончая женщиной.
Не будет ничего мудреного, что ее Люда, как звала она дочь, произведет впечатление на молодого
человека, которое кончится помолвкой, а затем и свадьбой.
Не только уборкой комнат княжеского дома
были заняты все дворовые
люди, но для этой же цели
были, выражаясь помещичьим языком того времени, сбиты множество деревенских баб.
Семейное начало, положенное в основу отношения крепостных
людей к помещикам, и
было той светлой стороной этого института, которого
не могли затемнить одиночные, печальные, даже подчас отвратительные, возмущающие душу явления помещичьего произвола, доходящего до зверской жестокости.
По окончании заупокойной литургии и погребения тела в фамильном склепе князь Сергей Сергеевич пригласил всех прибывших в свой дом помянуть, по русскому обычаю, покойную княгиню. В громадной столовой княжеского дома
был великолепно сервирован стол для приглашенных.
Не забыты
были князем его дворовые
люди и даже крестьяне. Для первых
были накрыты столы в людской, а для последних поставлены на огромном дворе княжеского дома, под открытым небом.
Он оживился только с выходом замуж Вассы Семеновны, поселившейся с мужем в Зиновьеве, но в нем начались новые порядки, в обновленной дворне
были новые
люди, с которыми у Соломониды
не было ничего общего.
Избушку заколотили до времени, хотя
не было надежды, что найдется
человек, который бы решился в ней поселиться. Она простояла бы так пустая,
быть может, много лет, когда в Зиновьеве объявился беглый Никита. Когда возник вопрос, куда девать его на деревне, у старосты Архипыча, естественно, возникла в уме мысль поселить его в избушке Соломониды.
Когда хозяин и старик очутились наедине, последний сказал: «Ваше сиятельство, я в крайней бедности и единственно прокармливаю себя и свое семейство вашими обедами, мне стыдно
было в этом признаться перед вашими гостями,
не взыщите с меня; я честный
человек и живу праведным трудом».
Княгиня Васса Семеновна
была очень довольна его визитом. Она заметила, что молодой
человек во время разговора
не спускал глаз с княжны.
Тот потянул за скобку окованной железом двери, но она
не поддавалась. Он напряг все усилия, но они
были тщетны. Князь приказал позвать на помощь рабочих, расчищавших парк. Усилиями пяти
человек дверь подалась.
Какую страшную иронию над взаимною любовью, над пылкою страстью
людей, увлекающихся и безумствующих, представляли эти два обнявших друг друга костяка, глазные впадины которых
были обращены друг на друга, а рты, состоящие только из обнаженных челюстей с оскаленными зубами, казалось, хотели, но
не могли произнести вслух, во все времена исторической и доисторической жизни
людей лживые слова любви.
— Конечно же и на тебя… Ведь сама понимаешь, что недаром князь к нам зачастил…
Не нынче завтра предложение сделает, замуж за него выйдешь,
не чужой
человек будет, если что случится…
Только она одна, эта каменно-железная свидетельница давно минувшего, которую нельзя
было совершенно изменить и преобразить волею и руками
человека, указывала, что именно на этом месте веками
не ударял топор и по траве
не скользило лезвие косы. Но и самая беседка все же несколько изменилась и сбросила с себя большую часть таинственности.
Княжна покраснела. Ей надо
было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила
не говорить о последнем матери. Это
был не страх перед родительским гневом. Нет, это
было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому
человеку.
— Ведь я
не могу тебя утешить. Ты именно в таком состоянии, когда
человеку надо
быть одному, когда тяжело иметь возле себя даже самого близкого друга. Я понимаю это, мне тоже тяжело, что я как будто своим приездом принес тебе несчастье.
— Да так… Проведи она этот год в деревне, конечно, у ней
не могло бы и явиться мысли, что она может предпочесть тебя кому-нибудь другому, но она решилась поехать в Петербург, и там на самом деле,
быть может, она встретится с
человеком, который произведет на нее большее, чем ты, впечатление. Ты прости меня за откровенность…
На этот конюшенный двор
было прислано шесть
человек матросов для караула, чтобы никого без билета
не пропускать, по царскосельской перспективной дороге, от Средних Рогаток.
Левашев дошел с великой княгиней до лестницы, по которой взошел. Ее уже
не было — она провалилась. Несколько
человек взобрались наверх по обломкам. Левашев передал великую княгиню ближайшему, тот дальше, и, таким образом, переходя из рук в руки, она очутилась в сенях, откуда ее вынесли на луг. Там она нашла великого князя в шлафроке.
В 1745 году, когда Петру Федоровичу
было семнадцать лет, его женили, и он проявил свой нрав как
человек уже самостоятельный. Болезненный, бесчувственный телом и бешеный нравом, с грубыми чертами вытянутого лица, с неопределенною улыбкою, с недоумевающими глазами под приподнятыми бровями, «ужасно дурной» после оспы, по словам его жены, Петр Федорович
не скрывал радости при победе пруссаков над русскими.
Кроме того, несмотря на то что супруге Сергея Семеновича
было сорок лет по самому дамскому счету, она еще очень сохранилась и обладала теми женскими прелестями и качествами, найти которые в жене такому пожилому
человеку, как Зиновьев,
не всегда удается.
Дело в том, что с небольшим год тому назад Сергей Семенович, вернувшись в один далеко для него
не прекрасный день со службы, застал в гостиной жены еще сравнительно
не старую, кокетливо одетую красивую даму и молодого, лет двадцати четырех или пяти,
человека поразительной красоты. С первого беглого взгляда можно
было догадаться, что это мать и сын. Так разительно
было их сходство, особенно выражение глаз, черных как уголь, смелых, блестящих.
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий действительно
был вскоре зачислен капитаном в один из гвардейских полков, причем
была принята во внимание полученная им в детстве военная подготовка. Отвращение к военной службе молодого
человека, которое он чувствовал, если читатель помнит,
будучи кадетом Осипом Лысенко, и которое главным образом побудило его на побег с матерью,
не могло иметь места при порядках гвардейской военной службы Елизаветинского времени.
Сойдясь на дружескую ногу с любимцем государыни императрицы Иваном Ивановичем Шуваловым, он в то же время ухитрился
быть своим
человеком и при «молодом дворе», где оказывали ему благоволение
не только великая княгиня, но даже и великий князь Петр Федорович.
Верхи заборов
были усеяны остриями длинных железных гвоздей от лихих
людей,
не любящих ходить прямыми путями.
Дворовые
люди Зиновьевых,
не имея тех данных, которые
были в распоряжении их господина, естественно,
не могли поверить этому слуху и, решив, что это просто «брехня», забыли о нем.
Жизнь открывалась перед нею роскошным пиром, и она,
не имея понятия об учении эпикурейцев, решилась
не уходить с этого пира голодной и жаждущей. Самостоятельная жизнь наконец в отдельном, как игрушка устроенном и убранном домике, где она
будет принимать нравящихся ей
людей, довершала очарование улыбающегося ей счастливого будущего.
Это
был еще далеко
не старый
человек, с солидным брюшком, «толстомясый» и «толсторылый», как величали его зачастую подвыпившие гости. Лицо его действительно
было кругло, и глаза заплыли жиром, что
не мешало им быстро бегать в крошечных глазных впадинах и зорко следить за всеми посетителями.
Какое дело «лихому
человеку», что украденная им или взятая разбоем вещь дороже всего кабака дяди Тимохи, со всеми его полными и пустыми бочками, ведь
не продавать ему эту вещь — как раз влопаешься, а тут гуляй неделю,
пей, пока принимает душа.
Странник смелой походкой последовал за девушкой к княжне, на великое удивление собравшихся в передней, где происходили переговоры дворовых
людей. Изумлению их
не было конца, когда Агаша вернулась и сообщила, что странник остался у княжны.
Никита скрылся, но, несомненно, он
не из таких
людей, которые совершают преступление единственно из мести, предоставив незаконной дочери своей жены, приписанной ему, пользоваться результатами этого преступления. Он, несомненно, появится около мнимой княжны и заставит ее поделиться с ним, устроителем ее судьбы, своим богатством.
Быть может, он даже и появился.
Граф Свянторжецкий
не был владельцем польских крестьян и даже для услуг своих держал в Петербурге вольнонаемных
людей, ходивших по оброку.
Облегчением для народа
была и новая система воинской повинности. Россия разделена
была на пять полос, по которым производился набор: брали солдат только с одной пятой населения, притом по
человеку со ста. Дорожа рабочими руками,
не казнили народ, постепенно устраняли пытки — беглых оставляли работать на новых местах.
Люди преданные пали, судятся как государственные преступники. Враги торжествуют. Великий князь настроен крайне враждебно. Будущее
было очень мрачно. Одно средство выйти из тяжкого положения — это обратиться прямо к Елизавете Петровне, которая очень добра, которая
не переносит вида чужих слез и которая очень хорошо знает и понимает положение Екатерины в семье.
Не лучше ли им
быть совсем близкими
людьми, чтобы эта тайна умерла вместе с ними?