Под гнётом страсти

Наступила зима, со своими балами и другими удовольствиями.

После долгих капризов, просьб и истерик Елен добилась, наконец, согласия Владимира на катанье с гор.

Она была в восторге.

Когда же все общество, собравшееся у Ладомирских, высыпало на улицу и с шумом и смехом усаживалось в тройки, Анжелика стояла на лестнице и колебалась: не вернуться ли ей назад?

Вся душа ее была измучена. Последнюю неделю Елен почти все время висела на шее Владимира, будучи счастливой его позволением. Анжелика переносила все муки ревности, и радостное оживление молодежи страшным диссонансом отзывалось в ее душе.

«Но нет, надо ехать! Что скажут все, если она останется?» — и, запахнувшись в ротонду, она сошла вниз и села в тройку с Раковицким, Елен и Ртищевым.

Веселый Дмитрий Петрович чрезвычайно нравился Елен, и она без умолку болтала и хохотала с ним.

Какая-то странная апатия овладела Анжеликой.

— Что с вами, Анжелика Сигизмундовна? — спросил Александр Михайлович, пораженный ее безжизненным взглядом.

— Что со мной? Жизнь надоела! — отрывисто ответила она и отвернулась.

Ртищев вздрогнул и, видя, что Елен и Раковицкий, занятые болтовней, не обращают на них внимания, полушепотом сказал:

— Что вы, Анжелика Сигизмундовна, разве можно так говорить в ваши годы, с вашим талантом и красотой!

— Молодость, талант, красота — действительно много, — с иронией медленно произнесла она, — но не того мне нужно!

— Чего же нужно?

— Любви! — чуть слышно невольно шепнула она и сейчас же опомнилась, насильственно громко рассмеялась и добавила: — Я пошутила, мне ничего не надо!

Он, охваченный волнением, готов был сказать ей, что он ее любит, но в эту минуту Раковицкий обратился к нему с каким-то вопросом.

Разговор прервался.

Приехали в Лазенки, и сейчас же началось катанье с гор.

Анжелика отказалась и смотрела на катающихся.

Прокатив сестру и Мери Михайловскую, Владимир оглянулся, ища невесту, но Елен уже каталась с горы с Раковицким.

Тогда он сел один, и потому ли, что поторопился и сел неловко, или по другой какой причине, но санки в самом начале перевернулись, и он упал у края горы.

Падая, он услыхал, среди других восклицаний испуга, полный отчаяния крик Анжелики.

Через минуту он был на ногах и поднялся наверх.

Увидев, что он невредим, Анжелика быстро подавила свое волнение и спокойно стояла в стороне.

Он подошел к ней.

— Благодарю вас за участие; вы, кажется, очень испугались.

Он пристально посмотрел на нее.

— Не стоит благодарности, — сухо ответила она, — я очень нервная, и на меня всегда производит впечатление опасность, в которой находится человек.

Он закусил губы и отошел.

На возвратном пути Анжелике пришлось ехать с Ртищевым и графом Владимиром.

— Пикники приносят тебе несчастье, Володя, — говорил Александр Михайлович, — сегодня ты мог до смерти убиться, а два года тому назад, помнишь, как ты захворал? Как вы тогда, не жалея себя, ухаживали за ним, — обратился он к Анжелике.

Молодая девушка молчала. Ртищев продолжал:

— Как давно все это было! Я так живо помню, как я прощался с тобой, Володя, и вот ты опять с нами.

Граф Владимир и Анжелика взглянули друг на друга, и оба покраснели.

Сцена прощанья живо представилась им. Воспоминание об этом поцелуе до сих пор жгло ее губы. Она чуть не вскрикнула от горького сознания, что это никогда, никогда не повторится, что все его ласки и поцелуи отданы другой.

Александр Михайлович смотрел на нее, не отрывая глаз. Белый мех ротонды оттенял прелестное личико молодой девушки. О, как он любит ее, как страстно желал сказать ей это, видя ее страдающей, изнемогающей от какой-то внутренней борьбы.

— Как это случилось, что я до сих пор не слыхал вашего голоса? — после долгого молчания спросил ее Владимир.

— Я пою очень часто, только всегда приходится петь в то время, когда вы не бываете дома.

— Анжелика Сигизмундовна поет божественно! — воскликнул Ртищев. — Я слышал ее раз, но никогда не забуду ее голоса.

Восторженный отзыв молодого человека заставил ее с удивлением взглянуть на него.

В другое время она, наверное, угадала бы его любовь по выражению его глаз, но теперь она ничего не видела, ничего не понимала, кроме своих собственных мук.