Под гнётом страсти

— Наконец-то вы, — прошептал Бобров, в страстном порыве сжимая ее протянутые руки.

— Я вас заставила ждать, но это не моя вина… уверяю вас…

— Ваше таинственное письмо, — продолжал он, — меня очень взволновало. Со вчерашнего вечера я не имел ни минуты покоя. Что случилось?

— Ничего особенного, но я все же считаю долгом вам сообщить…

Она осмотрелась кругом, взглянула на горничную, сторожившую в нескольких шагах, и приблизилась к молодому человеку настолько, чтобы не быть услышанной ею.

— Это нехорошо, что я делаю, — прошептала она, — я поклялась не говорить вам того, что узнала… и изменяю своему слову… Но ведь это все равно, так как это касается вас так же близко, как и меня, и я не имею права скрывать от вас секрета… настолько же моего, насколько и вашего…

— В чем же дело?

— Надя все сказала своему мужу!

— Все… что?

— Что мы любим друг друга. Ее смущала мысль, что у нее была тайна от мужа и что он вас принимал, не зная вашего ухаживанья за его свояченицей… Она испугалась ответственности, которой могла подвергнуться, и доверила ему нашу тайну…

— Которая ей не принадлежала! — вскричал немного резко Виктор Аркадьевич.

— Я думаю так же, но когда мы обвенчаемся, разве я буду иметь право что-нибудь скрывать от вас?

— Вы очаровательны, — отвечал он, смягчаясь, — но ведь мужья бывают разные. Конечно, я очень дружен с графом Львом Николаевичем, но мне кажется, что мои сердечные дела касаются только вас, вашего отца и… меня, к тому же я вашего beau frere'а не считаю человеком, которому можно поверять такие секреты.

— Что вы имеете против него?

— Ничего…

— Нет, имеете. Когда разговор касается его, вы как будто не договариваете… Помните бал… Можно подумать, что вы ревнуете…

— В тот вечер его взгляд мне показался странным, но оставим это, я вас к нему не ревную, нет! Я слишком уверен в вас, чтобы ревновать к кому бы то ни было… Но он и я принадлежим к разному обществу, у нас разные взгляды, мы различно чувствуем и думаем… Впрочем, дело уже сделано… что он сказал? Враг ли он нам, или друг, или ни то, ни другое?..

— Друг! Друг!..

— А! — произнес Виктор Аркадьевич, видимо, удивленный, но довольный.

— Да, да… и даже больше, пожалуй, чем нужно!

— Как так?

— Он сам хочет говорить с моим отцом, когда тот возвратится.

— Он берет на себя это дело? — заметил Бобров с легкой иронией.

— Именно; впрочем, он готов взять на себя всякое дело, в которое его только допустят. Я его хорошо знаю! — прибавила она с улыбкой.

Мы бы назвали эту улыбку детской, если бы в наше время существовали дети в полном значении этого слова.

— С тех пор, как я здесь живу, я его до тонкости изучила. Он очень застенчив, очень слабохарактерен… но очень самолюбив и горд и потому хочет казаться смелым, всезнающим и твердым, как кремень; он доверяет только своему мнению, и, когда Надя или кто-нибудь другой наводит его на какую-нибудь мысль, он хватается за нее, приписывает ее себе и уверяет, что никто в мире не сумеет лучше его повести дело.

— Да вы обладаете выдающейся наблюдательностью! — воскликнул Виктор Аркадьевич, смотря на нее с той гордою радостью, с какой смотрит всякий истинно любящий человек, открывая новое достоинство в любимом существе. — Вы несколькими штрихами сумели нарисовать полный портрет.

— Значит, — произнесла она, делая кокетливое движение своей хорошенькой головкой, закутанной в большой платок, — теперь было бы неосторожностью с вашей стороны говорить с моим отцом ранее Льва. Отец, мы получили телеграмму, приезжает завтра, я сочла необходимым вас предупредить…

— Почему же я не могу говорить с ним?

— Потому что Лев обидится, что отказываются от его помощи и посредничества, и пойдет против нас.

Бобров ответил не тотчас, он, видимо, что-то обдумывал.

— Таким образом, — медленно начал он, — наше счастье, наша жизнь, наша любовь, все это нам больше не принадлежит! Другой займется устройством нашей судьбы. Если он не сумеет взяться, или ему не удастся, тогда князь нас разлучит навсегда… О, это ужасно!

Он закрыл лицо руками.

На глазах княжны появились слезы.

— Положим, я робок и застенчив, я стесняюсь князя Сергея Сергеевича, но мне кажется, что сердце подсказало бы мне, как его тронуть, что я исполнил бы эту миссию лучше других. Ах, нескрытность графини, или, лучше сказать, ее щепетильность, может все погубить!..

— Нет, не все… — нежно, сквозь слезы, сказала княжна, — после крушения, которого вы боитесь, останется нетронутой моя любовь!

— Вы ангел! — прошептал он, страстно прижимая ее к своей груди. — Во всяком случае я не думаю, что есть человек счастливее меня!

— Барышня, — заметила горничная, приближаясь, — мне кажется, что пора… Вы уже давно здесь… Могут заметить ваше отсутствие… Я умираю от страха.

Быстрым и грациозным движением княжна вырвалась из объятий молодого человека.

— Теперь вы все знаете и можете идти к нам…

Он не успел ей ответить, как она вместе с Аннушкой уже перебежали на другую сторону и скрылись в воротах дома, у которых все так же безмятежно продолжал сладкую дремоту закутанный в нагольный тулуп дворник.

Виктор Аркадьевич, прежде чем явиться запоздалым гостем на графский jour fixe, еще несколько раз прошелся по набережной.

Завтра приезжает отец, через несколько дней решится окончательно его судьба: жизнь — обладание княжной, или смерть — потеря ее навеки!..

Кровь приливала к его голове при одной мысли о возможности последнего исхода, горло сжимало, и он, распахнувшись, с жадностью вдыхал холодный воздух.

«Но при этом крушении остается нетронутою моя любовь», — успокаивающей мелодией пронеслись в его уме слова молодой девушки.

Он запахнулся в шубу и твердою походкою, перешедши мостовую, направился к подъезду графского дома, двери которого распахнул перед ним рослый швейцар с почтительным поклоном.

Графиня Надежда Сергеевна приветствовала его с каким-то, показалось ему, виноватым видом.

Граф дружески пожал ему руку.

Боброву и тут показалось, что пожатие было как бы выразительнее обыкновенного.

Оно, казалось, говорило: надейся, я знаю все и все беру на себя!

Хотя, как мы знаем, Виктор Аркадьевич не ожидал многого от почти нежелательного для него посредничества графа Льва, но надо сказать правду, показавшееся ему красноречивым пожатие руки его друга внесло в взволнованное состояние его духа некоторую долю успокоения. Это было и немудрено: утопающий хватается за соломинку.

Княжна Юлия, чинно сидевшая в гостиной и беседовавшая с какой-то почтенной старушкой, ответила на его поклон приветливой, но чисто светской улыбкой.

Опасения трусливой Аннушки, видимо, не оправдались — отсутствия молодой девушки не заметил никто.

Скучный вечер прошел своим обычным порядком.