Под гнётом страсти

В то утро, когда Ирена в первый раз ждала князя Сергея Сергеевича, последний в первом часу дня еще лежал в постели, отдыхая после бала.

Когда он проснулся, ему подали письмо Виктора Аркадьевича, заключавшее в себе извинение и объяснение его внезапного отъезда из Облонского.

Князь прочел письмо с некоторым удивлением, но не придал ему особенного значения.

Бобров был прекрасный молодой человек, очень честный, умный, князь любил его, но он все-таки был не из его общества — их интересы, склад их ума был различны.

Отсутствие его не могло быть очень заметно для князя среди гостей, наполнявших дом.

Письмо, написанное Виктором Аркадьевичем дрожощей рукой, со слезами на глазах и растерзанным сердцем, было забыто Сергеем Сергеевичем через несколько минут по прочтении.

Если бы князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его «молодого друга», как он называл Боброва, так как был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему было не до того, а во вторых, он не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни был.

Отъезд Виктора Аркадьевича произвел впечатление только на княжну Юлию и графиню Ратицыну, но впечатление совершенно различное.

Для Жюли это было первое, истинное, глубокое горе после испытанного ею при смерти матери.

Для Надежды Сергеевны этот отъезд представлялся грустной неизбежностью: она жалела и сестру, и Боброва, к которому питала искреннюю дружбу.

Княжна Юлия два дня не выходила из своей комнаты, никого не принимала, даже сестру, объясняя свое поведение усталостью после бала.

Наконец она решилась умыть свежей водой свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза и выйти из своего добровольного заточения.

Когда Надежда Сергеевна подошла к ней, то была поражена холодностью ее обращения.

— Ты что-нибудь имеешь против меня? — спросила она ее.

Юлия пристально посмотрела на нее.

— Тебя это удивляет?

— Но что же я такого сделала?

— Ты выразила недоверие ко мне и к нему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты выгнала отсюда Виктора Аркадьевича.

— Я его не выгоняла, — ласково отвечала графиня. — Я с ним говорила, считая это своим долгом. Я его предупредила, как предупреждала и тебя. Он понял меня лучше, чем ты, так как поблагодарил меня и не сомневается в моей дружбе к нему.

— Чего же ты боялась?

— Чтобы твое увлечение не кончилось бы серьезным чувством.

— Слишком поздно, — ответила княжна Юлия, — не разлуке излечить меня от любви к нему, да я и не хочу излечиваться…

— Это серьезнее, чем я думала! — прошептала Надежда Сергеевна, окидывая сестру тревожным взглядом.

Приход Сергея Сергеевича прервал этот разговор.

Он был в прекрасном расположении духа, так как получил хорошие известия, только что выслушав доклад своего камердинера.

— Ваше сиятельство, вероятно, изволили беспокоиться? — начал Степан, входя после обеда в кабинет. — Но я хотел принести только подробные и неоспоримые сведения.

— Хорошо, посмотрим. Что же это за девушка? — спросил князь, удобнее усаживаясь на диване.

— Ирена Владимировна Вацлавская привезена сюда ее нянькой, Ядвигой Викентьевной Залесской, годовалым ребенком. Ядвига купила ферму, на которой и поселилась со своей воспитанницей. Когда последняя подросла, ей была нанята гувернантка, тринадцати же лет ее отдали в один из московских пансионов, где она находится до сих пор.

— Знает ли она, кто ее мать?

— Не имеет ни малейшего понятия.

— Бывали ли у нее какие-нибудь любовные приключения?

— Никаких! Это образец высокой нравственности.

— Анжель, видимо, приготовила из нее роскошное блюдо, — заметил князь.

— Вы совершенно правы, ваше сиятельство!

— А не узнал ты или не угадал, кому она предназначена?

— Этого сказать не могу, да мне и нечего было об этом беспокоиться, так как ваше сиятельство здесь…

— Какой же способ приступа?

— Никакого… нянька следит неустанно и строго.

— Черт возьми! — проворчал князь.

— Очень предана г-же Вацлавской… предупредила бы ее при первом подозрении, увезла бы молодую девушку или не пустила бы ее никуда от себя.

— Значит?..

— Значит, вашему сиятельству остается рассчитывать только на самого себя, но от этого, я полагаю, унывать вам нечего… Напротив…

— Ты в этом уверен?..

— Я наблюдал за барышней, не будучи ею замечен. Вот уже несколько дней, как она каждое утро ожидает ваше сиятельство…

— Ага!..

— Ваше сиятельство, как и следовало ожидать, очаровали ее, птичка поймана… вырваться не может.

— Ты думаешь?

— Уверен. Я видел ее сегодня возвращающуюся на ферму — она была так грустна, так печальна, что даже тронула меня…

— Тебя? — улыбнулся князь.

— Меня, ваше сиятельство!

— Это важно!

— Ваше сиятельство довольны мной?

— Совершенно!

Через несколько дней, как мы знаем, Ирена была уже на свидании не одна.