Близкая даль. Мистический роман

Татьяна Катушонок

События происходят в деревне, в 1940–1941 годах. Накануне войны активизируются мистические силы, и герои романа сталкиваются с необычными феноменами. Дружба, любовь, в том числе к Родине, чувство патриотизма – красной нитью проходят через произведение, а мистические истории заставляют задуматься, что в жизни не все так просто, как кажется на первый взгляд. Многие истории, описанные в книге, имели место в реальной жизни, происходили с автором, его родными и близкими.Полная версия.

ГЛАВА 9

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА отложил в сторону отчет, предоставленный ему счетоводом, и недовольно глянул на мужчину: «Вот, ты, Епифан, человек грамотный, а с документами обращаться не умеешь. Как можно так писать? Не буквы, а каракули, какие-то…» — глава колхоза бросил бумаги на стол.

— Нормально написано… — буркнул Бортников.

— Душа болит, когда я вижу такие цифры, ты уверен, что это окончательный результат? — Дубов ткнул карандашом в итоговую цифру отчета, отчего на бумаге в этом месте образовалась дырка.

— Конечно.

— Может, мы чего не досчитались? Где агроном? Договаривались же, что сегодня все подытожим…

— Обещал быть…

— Вот всегда так: Ванька есть — Маньки нет, Манька есть — Ваньки нет… Ладно — пошли! Надо еще раз все проверить.

— Перт Иванович, сколько можно?.. — возмутился счетовод.

— Не ворчи, сходи на конюшню, вели запрячь Буяна и каракули свои не забудь…

Епифан сунул в карман отчет и, стуча кирзовыми сапогами по деревянному полу, направился к выходу. «Надо зайти домой, — подумал мужчина, — предупредить, чтоб к ужину не ждали, пока все проверим — будет за полночь. Устал я, так устал, что сказать не могу. Удивляюсь деду Антосю — мужику за восемьдесят, а трудится, словно двужильный… Странная штука жизнь: одного не заставить работать, а другой и на смертном одре жалеет, что не все успел сделать». Епифан дошел до дома, открыл калитку и вошел во двор. У курятника, опираясь на суковатую палку, стояла старуха-мать. Голова женщины была покрыта цветастым платком, в левой руке она держала ведерко с зерном, а правой насыпала корм в деревянное корыто. Бортников подошел к женщине и недовольно произнес:

— Вам, я смотрю, все не сидится… Неужто больше некому кур покормить? Посидели бы, отдохнули…

— Я только и делаю, что отдыхаю, — ответила женщина. — Ты, случаем, не заболел?

— Нет, а что?

— Непривычно видеть тебя дома в это время…

— Я на минутку — сказать, чтоб к ужину не ждали.

— Старая песня, — ухмыльнулась старуха, — не жалеешь ты себя, сынок. О себе не думаешь, так хоть о семье побеспокоился бы — днями ведь тебя не видим.

— Что поделать — работа такая… — вздохнул мужчина.

— Знаю я твою работу — все казенное добро считаешь, а коль такой грамотный, то и мои годки сосчитал бы — помру, а ты и знать не будешь…

— Что вы, мама! Рано вам об этом думать… Внуков надо на ноги поставить, дождаться, чтоб семьями обзавелись, правнуков вам родили…

— Знаю, что мне недолго осталось, — махнула рукой старуха, — цыганка нагадала, а еще сказала, что для всех грядут лихие времена, и что умру я не на твоих руках, чужие люди глаза мне закроют…

— Нашли, кого слушать, — недовольно произнес Епифан.

— Цыганку слушать, может, и не следует, а вот священнику нашему не доверять не могу, он еще в семнадцатом говорил, что отступление от веры до добра не доведет…

— Не перестаю, мама, вам удивляться… — покачал головой Епифан, — то цыганка что-то наплела, то священник религиозной чепухой голову задурил — плюньте! Чему нас партия учит? Что религия — есть опиум для народа, так что не слушайте никого, благодарите рабоче-крестьянскую власть, что ни в чем не нуждаетесь, и вообще, в каком свете вы меня выставляете… — Бортников с укором посмотрел на женщину, он понимал, что ей трудно привыкнуть к веяниям новой жизни.

«Старое дерево скорее сломается, чем согнется, — вспомнил народную мудрость мужчина, — к чему человек с детства приучен, того и придерживается всю жизнь».

— А цыганка не только к нам заходила, — продолжала старуха, — она и у других в деревне была и всех о наступлении суровых времен предостерегала.

Епифан с сочувствием посмотрел на мать и едва не прослезился. «Доверчивая, словно дитя, — подумал мужчина, — до седых волос дожила, а верит всему, что ей скажут».

— Ладно, пойду я, потом поговорим, — ответил мужчина.

— Ступай, разве тебя удержишь… — махнула рукой женщина и, насыпав зерна в корыто, пошла домой.

Епифан проводил женщину взглядом и поспешил выполнять поручение Дубова. «Достанется мне от председателя… — переживал мужчина. — Ждет, что вот-вот вернусь, а я и от дома не отошел». Бортников прибавил шагу и вскоре дошел до конюшни. До 1917 года она принадлежала пану Родкевичу. Хозяин любил лошадей и не жалел средств на их содержание. Старый конюх Иван Череда, неоднократно бывавший с помещиком за границей, вспоминая былые годы, говаривал: «Живут же люди!.. Я такую красоту видел, что вам и не снилось…» Выражение лица старого конюха становилось грустным, на какое-то время он замолкал и погружался в воспоминания. Старик давно мог оставить работу в колхозе, но из-за любви к лошадям ежедневно приходил на конюшню. Лошади чувствовали его любовь и беспрекословно слушались. Вот и теперь взору счетовода предстала умиляющая сердце картина: старик сидел на березовой колоде и поил из ведра долгоногих жеребят. Не обращая внимания на корыто с водой, стоявшее невдалеке, жеребчики, словно малые дети, тыкались носами в морщинистые ладони Череды. Конюх похлопывал их по гладким спинам, гладил по головам и тихо приговаривал:

— Красавцы мои, пейте водичку — она особой силой обладает, напьетесь — глядишь, силенок и прибавится, растите, радуйте старика — уж очень хочется увидеть вас во всей красе — стройными да холеными…

Бортникову не хотелось нарушать идиллию, но в конторе его дожидался председатель, поэтому счетовод подошел к конюху и произнес:

— Добрый день, Иван Митрофанович, все любимцев балуете… Нечего сказать — хороши, по всему видать — добрые кони из них вырастут…

— Здорово, Епифан! — улыбнулся старик. — А ты все никак колхозное добро не сосчитаешь — который раз к нам заходишь, видать, что-то в твоих подсчетах не сходится…

— Словно в воду смотрите… — вздохнул счетовод. — Столько дней над отчетом корпел, думал, даже лягушек в пруду сосчитал, а Дубов говорит, что я что-то упустил, прислал сказать, чтоб Буяна запрягли — хочет хозяйство объехать и еще раз сам все проверить.

— Буян с Василием в Заречье, там сегодня запарка… Дубов сам сказал: «Возьми Буяна и приобщи его к делу — нечего ему у конторы стоять». Так что пусть Петр Иванович не сердится — не во что мне запрячь бричку.

— Обрадовал ты меня… — почесал затылок счетовод. — Я рассчитывал в контору в бричке вернуться, но раз все кони в работе, значит, придется пешком все обходить. Ладно, пойду — дел невпроворот.

Бортников пожал старику руку, Череда ойкнул и с улыбкой заметил:

— Силен, ты, Епифан, если б не знал, что в конторе работаешь — никогда б не поверил. Ну и хватка у тебя… Ладонь крепкая, как клешня — тебе не счетоводом быть, а землю пахать надо.

— Прости, Митрофаныч, — смутился Бортников, — не рассчитал…

Епифан спустился с пригорка к дороге, остановился, еще раз глянул на старика и, махнув издали рукой, поспешил в контору.