Добрая память

Софья Хромченко, 2018

Изложенная мной в стихотворной форме история – это, прежде всего, история моей семьи. В основе повествования, охватывающего события начиная с 60-х годов XIX века до современности, лежат семейные рассказы, позволяющие отнести его к жанру семейной хроники. Жизнь героев моей книги тесно сопряжена с судьбой Родины. Здесь описываются события, происходившие в эпоху царской России, в годы Первой мировой войны, в пору революции, в периоды репрессий 30-х годов, во время Великой Отечественной войны, в послевоенное время, наконец, в перестройку и в 90-е годы… Частные, как правило, драматичные судьбы обычных людей переплетены с историей большой страны. Ее история, в широком смысле, состоит из таких судеб и пишется каждый день. Книга познакомит читателя с представителями разных сословий, профессий и занятий, разных народов и вероисповеданий. Не случайно в ней затронута тема конфликтов на национальной почве, ведь это, к сожалению, тоже часть общей – и моей семейной – истории. Главная цель, которую я видела перед собой при написании этой хроники, – показать, что, несмотря на все различия, людей объединяет большее, чем разделяет, – принадлежность к человеческому роду. Все они рождаются, живут, любят, растят детей, умирают. И хорошо бы им жить мирно на одной Богом данной общей Земле! Наверное, в глубине души каждый хочет прожить отпущенное ему время так, чтобы, вспоминая его, умершего, живые сказали о нем: «Добрая память!».

6. Масленица

Матрена при Соне судьбу вспоминала.

Отец в старину ее рекрутом был,

Вернулся — родня вся в могилах лежала,

Избу растащили. Недолго грустил.

Приехал в село это: там не остался,

Где жили, душа его будет болеть —

Так рассудил. Здесь он и повенчался,

Мать не любила, да выдали ведь.

Поскольку со службы вернулся с деньгами

(Подъемные царь отслужившим давал,

Состоявши на службе, копили и сами),

Большой дом построил. В хозяйстве толк знал.

«На войне убивал, — вздох Матрена не скрыла. —

На Кавказе служить довелось… До конца

Чуялась в нем богатырская сила,

Мы, дети, немножко боялись отца».

А как Прокофий Матрену посватал,

Тот рассердился: не ровня он ей —

Бедный, а жили, считалось, богато.

Сватов, не выслушав, выгнал скорей.

Тут уж отцу сама в ноги упала.

Дочь пожалел. Повенчались они

С Прокофием — жить за тем в бедности стала.

Прожи́в десять лет, в сторожа с ним ушли.

Вместе. И деньги им равно платили.

С места, где будка их раньше была,

Равную площадь путей обходили

И подменяли друг друга когда.

Жили безбедно, копя. Как вернулись,

Тут революция. Всем их добром

Красные-белые не поперхнулись.

Две тысячи сгинули зря. Серебром.

Кое-что спрятали — так уцелели!

Красных и белых в семье их за то

В мыслях вообще различать не умели:

Бандиты они, как ни глянь — всё одно.

«А Петр Арсеньев? Жених вашей Груши, —

Соня спросила Григория вдруг. —

Красноармеец был?» — «Вроде. О службе

Молчит и с Антоном, а тот ему друг.

Что́ от других про Петра услыхали,

То знаем. Никто не пытает его

Из нас про войну. От войны все устали.

Какое нам дело, куда занесло?

Теперь-то уж мир! Он нам свой. Мать любую

Простит ему форму за то, что живым

Пришел и берет ее дочку родную

Замуж. С расспросами уж погодим!»

Соня примолкла. Она услыхала

Сказ от родни своей вдруг про Петра

Такой, что молчать ли, открыться ль, не знала.

Проведать семью ненадолго была.

У матери тетка Лукерья сидела.

«Белогвардейца невесте ты шьешь, —

Огорошила Соню. — Был Петр за белых!» —

«Другое слыхала». — «Меня проведешь!

Белые драться его забирали —

Видала сама. Мой сельчанин он был —

В его деревеньку-то замуж отдали.

(Оттуда забрал переехавший сын,

И слава-то Богу!) Матрене сказала:

«Не за тех приключилось Петру воевать».

Она обозлилась да как заорала:

«Дура! Забудь о таком толковать!»

Мне-то что! Груша — ее дочка! Только

Вдовою оставят — не пощадят

Врага, а хорошую жалко девчонку.

Нынче выходят в селе как хотят!

Мы, девки, с обдумкою встарь выходили

Родительской. Бог от нас с сестрами взял

Мать-отца, мы отроковицы были.

Нас с сестрой зять Николай выдавал.

Твой дед, Соня. Помнишь? Ему-то годочков

Было тогда девятнадцать всего,

А пекся о нашем замужестве, точно

Отец. Помяни, Господь, душу его!

Сватал чужой меня. У Николая

Долго искал он согласья. Когда

Лишь зять разузнал от людей, что худая

Молва не идет за тем, отдал тогда.

А нынче? Тьфу!» — «Бабка Лукерья, так ныне

Время сложнее. Кто где воевал,

Легко ли поймешь? И виновны ли были?

А может, от белых Арсеньев бежал?» —

«Белый есть белый! При зве́рях остаться

Живым чтобы, надо, небось, самому

Равным им зверем стать. Внук мой мараться

Не захотел! Земля пухом ему.

Чистый был… Петр домой воротился,

Женится. Но и его приберут

В землю». У Сони комок подкатился

К горлу. Смекнула, в чем дело всё тут.

Но жалость к родне, зову крови внимая,

Ей гневного слова сказать не дала.

«Вы, бабушка, зря…» — «Ты еще нам родная?

Али Архиповым стала родня?

Прибилась к ним? Гришка, что ль, мил? Уж судачат.

Кто тебя, Сонечка, замуж возьмет

Другой теперь?» Соня, смятение пряча,

С улыбкой простилась. Указ ли народ?

Самой ей хотелось в себе разобраться:

Что чувствует к Грише? Стремление в ней

К новому, стало вдруг ясно мешаться

С памятью прежних, уж давнишних, дней.

Любовь к финну вспомнила… Напоминала

Груша о той: когда Петр бывал

В дом, то навстречу ему выбегала,

И счастье любой бы ее угадал.

С утра ждала самого — в окна глядела.

Были красивою парой они.

«И я безоглядно любить так умела», —

Думала Соня с тоской о любви.

Петр ожи́л: перед ласковым взглядом

Скованность, мрачность свою позабыл.

Пусть не так явно, как Груша, но радость,

Что близится свадьба, и он не таил.

Играли в снежки. Целовались украдкой.

Зимнее солнце светило в глаза.

Петру семья верила, руша порядки, —

С сосватанных глаз не спускают. Нельзя.

Потом была масленица, гулянья.

Вот оно счастье! Уж тут целовал

Петр невесту открыто, не тайно.

Ее по селу на санях он катал.

В селе бытовал еще давний обычай:

Коли кто масленицу гулять

Решится с приметной симпатией личной,

Тех свадьбу недолго окажется ждать.

А если жених себе сватал невесту

Еще до гуляний, то мог он на них

Ее целовать при народе всем честном,

И муж почитался скорей, чем жених.

Отступивших от слова потом не бывало —

Позор жениху. Груша рада была

Смелым губам Петра, всех заражала

Счастьем, к желанному страстью горя.

Зарумянились щеки, уста заалели

От поцелуя. Воскресный день был —

Исход шумной масленичной недели.

На площадь с утра уж народ выходил.

Гуляли и стар и млад. С долгой зимою

Прощались язычески — жарким огнем:

Чучело жгли, и поверье такое

Было, что беды за год сгорят в нем.

Весну зазывали веселою пляской,

Песней народной. «Устала. Домой

Отвези меня», — Груша шепнула. Согласно

Петр в ответ ей кивнул головой.

Матрена двери́ входной не запирала,

Когда на селе была. «Все здесь свои», —

По давней привычке недаром считала.

С невестой жених оказались одни.

Родные на празднике. Печь затопили —

Холодно в доме. Приникла к Петру.

О́бнял ее. Точно пьяные были

Праздником, схожим на свадьбу свою.

«Долго-то Троицы нам дожидаться, —

Быстрый услышал он шепот ее, —

Каждый денечек боюсь не дождаться…»

И, чувствуя мужем себя, взял свое.

Не мог дольше ждать. Наспех взял, неумело —

От женщин его ограждала война.

Уже и не помнил, когда и кто первой

В каком-то селе позабытом была.

«Груша…» — Неловко потом стало страсти,

Отнявшей девичество. Холод избы

Мешал наготу обнажать, и во власти

Чувства, на печь на овчину легли.

Больше, чем нужно, с себя не сымали.

«Ох, топлено жарко!» — такие слова

Петру о невесте столь много сказали,

Сколько б и длинная речь не могла.

Утратой девичества не огорчалась

Груша нисколько. Что произошло

С нею, занятным весьма показалось

И отклик на миг в ее теле нашло.

А главное: ясно она понимала,

Что без венца настоящей женой,

И даже без загса, Петру теперь стала.

(Венчались иные еще той порой.)

Оправила юбку с улыбкой спокойной.

Слезла с печи. «А зря бабы-то врут

Девкам наивным! Ничуть и не больно!» —

Довольная опытом, думала тут.

Петр за ней следом с печки спустился.

«Груша, негоже нам Троицы ждать.

Я б на тебе хоть сегодня женился!» —

«С матерью можешь потолковать?

Я б с радостью!» — «Груша, зачем ты такая?» —

Вслух сказал давнюю мысль он свою.

Не поняла его думы: «Какая?» —

«Хорошая слишком». — «Тебя я люблю!»