Добрая память

Софья Хромченко, 2018

Изложенная мной в стихотворной форме история – это, прежде всего, история моей семьи. В основе повествования, охватывающего события начиная с 60-х годов XIX века до современности, лежат семейные рассказы, позволяющие отнести его к жанру семейной хроники. Жизнь героев моей книги тесно сопряжена с судьбой Родины. Здесь описываются события, происходившие в эпоху царской России, в годы Первой мировой войны, в пору революции, в периоды репрессий 30-х годов, во время Великой Отечественной войны, в послевоенное время, наконец, в перестройку и в 90-е годы… Частные, как правило, драматичные судьбы обычных людей переплетены с историей большой страны. Ее история, в широком смысле, состоит из таких судеб и пишется каждый день. Книга познакомит читателя с представителями разных сословий, профессий и занятий, разных народов и вероисповеданий. Не случайно в ней затронута тема конфликтов на национальной почве, ведь это, к сожалению, тоже часть общей – и моей семейной – истории. Главная цель, которую я видела перед собой при написании этой хроники, – показать, что, несмотря на все различия, людей объединяет большее, чем разделяет, – принадлежность к человеческому роду. Все они рождаются, живут, любят, растят детей, умирают. И хорошо бы им жить мирно на одной Богом данной общей Земле! Наверное, в глубине души каждый хочет прожить отпущенное ему время так, чтобы, вспоминая его, умершего, живые сказали о нем: «Добрая память!».

12. Смерть Авдотьи

Ребенок родился благополучно.

Мальчик. Назвали Андреем его.

Григорий, отсутствием вести измучен,

Сам был к Арсеньевым. Ждали того.

Маша сама ему дверь отворила

И обняла. «Как она родила?» —

Соня у мужа не сразу спросила. —

«Мальчик. Не жалуется. Жива».

Соня в ответ ничего не сказала.

Миша работать пошел на завод,

И скоро семья новоселье справляла.

Двадцать седьмой канул в прошлое год.

В двадцать восьмом сперва жили спокойно.

Соню в детсад взяли вдруг как швею.

(Платили там и относились достойно.)

Нуждались в деньгах, муж смолчал потому.

Тонечка в ясли, потом в сад ходила.

Славная девочка. Дети росли

И у других. Вместе весело было.

Родство с Машей памятью крови спасли.

Матрена у дочери младшей бывала

Часто; чтоб Маше полегче с дитём,

Мать жизнь надво́е свою разрывала,

Впрочем, почти не жалея о том.

Надо так надо. Арсеньевым дали

Комнату новую: жили они

В доме другом, и уже не в подвале.

На сына питать вновь надежду могли.

Но родилась третья дочь — Алевтина.

Только Григорий Петра понимал,

Как жаждал мучительно тот иметь сына,

Хоть дочкой расстройства не признавал.

«В другой раз, — мечтал Петр, — будет удача!»

Работы Петра так не ведал никто.

Даже жена всё гадала, что́ значит

Упорное это молчанье его.

А может, и нет тайны? Просто закрытый,

Замкнутый? Петр представить умел

Секрет, где не надо бы, — жизнью он битый.

Давить, чтоб открылся, никто не хотел.

Да и без то́лку. «Рабочий? Аль служба?

Какая?» — старалась проведать жена. —

«Служащий». — «Службы твоей знать не нужно,

Что ль, никому? Не болтливая я!» —

«Груша, не то! Ну зачем волноваться

Тебе о работе моей? За детьми

Следи. Не хочу дома службы касаться.

Волю рассказывать только возьми!

Я ж тебя знаю: ты всё допытаешь.

Шаг за шагом». — «Чем худо?» — «Потом подведешь

Меня: брату, сестре аль чужим разболтаешь.

И мне цена будет, работнику, — грош.

Тайны тут нет, а молвы бы не надо». —

«Я обещаю со всеми молчать». —

«И не проси». — «Ну, скажи мне хотя бы,

Что детям я буду твоим отвечать!

Они ж скоро спросят!» Ей Петр ответил

Серьезно и вдумчиво, глядя в глаза: —

«Что я коммунист, расскажи нашим детям». —

«А больше им знать об отце и нельзя?

Стыдишься чего-то?» — «Не будут стыдиться

Меня мои дети — я слово даю!

Пришлось бы коль совестью мне поступиться,

Кормил бы богаче я, Груша, семью.

А ты до зарплаты моей занимаешь

В долг у соседей». — Смутилась жена: —

«Я думала: ты никогда не узнаешь».

Семья очень просто их, скромно жила.

Так жили и многие. Знала, что нету

Резона на мужа за тайну роптать:

На деньги Петра были сыты, одеты.

Ей вправе служебное не доверять.

По ней, Петр с ролью кормильца справлялся.

И матери деньги своей посылал.

(Гриша послать бы хоть раз догадался!

Видимо, мать до конца не прощал.)

Матрена ж у Гриши вовек не просила

Помощи. Было отрадно: вернул

Бог ей хоть тень любви прежней от сына.

Нельзя же мечтать, чтоб всё вспять повернул!

Горе осталось. Обида осталась.

Бывала у сына в Москве. Соня с ней

Почтительно внешне, но сухо держалась.

Свекровь извиняла холодный тон ей.

Соню она все равно находила

Хорошей женой. У Авдотьи просить

В долг денег, Прокофия втайне, ходила.

Авдотья велела о долге забыть.

Сватье́ была рада помочь. Помогала

Всем, кто попросит, — Матвей посылал

Довольно, чтоб денег с избытком хватало, —

За службу порядочно тот получал.

Авдотья Матрену ни в чем не корила —

Случай был с внучкой трагичный. Вины

Сватьи ничуть в нем не находила,

В чем сразу сказалась. Дружили они.

Со стороны дружба странно гляделась:

Матрена дородной и крепкой была,

Не по летам. Говоря, что хотелось,

Мужу, зачинщицей ссор их слыла.

Авдотья была женой нежной и кроткой.

Худая, с измученным, добрым лицом.

Знала она о неверности горькой

Матвея, того не сочтя подлецом.

«Одному в Москве тяжко», — сватье́ говорила.

Чуяла сердцем измену. Узнать

Не довелось ей соперницы имя. —

«Вздумал бы мой мне когда изменять!

И что, что далёко муж служит?! — вскричала

С гневом Матрена. — Жена-то дана

Богом навек одна! Церковь венчала!» —

«Матвей — атеист». — «Оттого и беда!

Много теперь развелось атеистов.

Совесть забыли! Прокофий глядел

Смолоду бабу одну. Взяла хлыст я!

Долго на улицу выйти робел!» —

«Ты… по лицу его что ль?» — «А то что же!

Пусть бы он шел к ней красивый такой!

Брюхата была я в ту пору. Построже,

Надо с мужьями». — «Матвей люб мне мой». —

«А мне мой не люб?! Жизнь отдам без огляда,

Но допустить не смогла до греха!

Всю жизнь мне божится с тех пор, что отрада

Одна у него. Ты уж больно тиха.

Я бы Матвею такое сказала! —

Авдотья лишь гневные речи ее

Слушала, вздохи роняя; молчала. —

«Не хвораешь, Авдотья?» — «Да нет. Ничего…»

Сама втихомолку давно уж болела.

Редко бывавшего к ней, огорчить

Мужа собою никак не хотела.

(Матвей не умел в ней болезнь различить.)

На Авдотье хозяйство, изба была, дети.

Смиренно несла она ношу свою,

Болей в спине не решаясь заметить

Вслух. Зачем молвить об этом? Кому?

Никто не поможет! Потом хворать стала

По-женски. Тут возраст — понятно. Матвей

Не мог угадать, отчего тосковала,

Глядела тем горше, чем будто нежней.

Мужу она всё безмолвно простила

И только украдкой в невольных слезах

Подушку беззвучно ночами мочила.

Во взгляде ее боль теснилась и страх.

Однажды она не сумела подняться.

Дмитрий поехал в Москву — известить,

Что помирает, далекого братца,

Да и в Москве чего нужно купить.

«Как помирает?!» — Матвей, не умея

Поверить известию, спрятал глаза. —

«Да говорю тебе!» — «Нет, я не верю!» —

Ему было ехать тот час же нельзя:

Георгий Петрович в отъезде, супругу

С собой взял: сама упросила его,

Хотя и зима. Стало им друг без друга

Недели не жить, как на грех. Вот чудно́!

Неделю спустя обещали вернуться,

Но задержались. Нельзя без господ

Службу бросать. Как назад обернутся,

Так в этот же день просить отпуск пойдет.

Барин отпустит. Ну, к Соне был дядя.

Сказал ей о матери: «Ехать должна

Хоть ты на село. Уж поверь, Христа ради:

При сме́рти Авдотья! Ты маме нужна!»

Соня поехала. Отпуск той дали —

Ее пожалели. Ах, сколько лет жить,

Столько поездки прощальной той к маме

До мелких подробностей век не забыть!

Мать очевидно уже умирала.

«Рак матки», — сказал Соне врач молодой.

Он только приехал в село. Вдохновляла

Его сперва мысль: с любой сладит бедой!

Людям поможет! А как помочь? Нету

Лекарств никаких. «Тут бы опий, — вздохнул. —

Да где взять? Хотя бы позвольте совет вам, —

Участливо Соне в глаза заглянул. —

Рак по наследству идет. Берегите

Себя. Если что-то встревожит вдруг вас

По женскому делу, к врачу приходите

Сразу. А мать вам никто бы не спас…

Простите меня… Я зайду». Не терпела

Уж боли Авдотья — кричала. Избу

Сковывал страх. Соня тихо ревела

Ночью в подушку: за что? Почему?

Плакали дети. Заботы хозяйства

Легли все на Соню. Неделя прошла,

Другая. Врач был. Помог Соне с участьем

(Иного не мог): наколол ей дрова.

Мороз стоял крепкий. Метель злобно выла.

К колодцу (один был в селе) за водой

В снегу по колено на тот край ходила.

Взмолилась однажды: «Скорей бы домой!

Ненавижу село! Помоги же мне, Боже:

Коль Твоя воля, чтоб маму забрать,

Дай легкую смерть поскорей ей. Не может

Она сносить боль, и ничем не унять.

Избавь нас от муки!» Опомнилась Соня

От ужаса, что пожелала она

Матери смерти, но в тот же день вскоре

Мать, впав в беспамятство вдруг, умерла.

Скорбело село. Барин в дом воротился

В конце декабря с женой. Было решил

Матвей, что в бега за границу пустился,

Ан нет! Он Матвея домой отпустил.

Вернулся в село Матвей. В доме лежала

На лавке Авдотья. Омыта была,

Одета для по́хорон. Мужа встречала

Красивой, но мертвой, отмучась, она.

Заплакал. Ее в тот же день хоронили.

Сурово глядела старшая дочь

На отца — его слезы не жалки ей были,

Да и не знала, чем может помочь.

Первая ночь с похорон… «Еду, Соня,

В Москву взять расчет. Ты гляди за детьми». —

Сказал на крыльце, с ней без сна ночью стоя. —

«Ждать ли с тобою мне новой жены?

Небось, теперь женишься на поварихе

Своей?» — Не ответил Матвей ничего.

Были слова дочки коротки, тихи.

Простить не умела отца своего.

Помнила, как с поварихой застала.

Столь непреклонною Соня была

В своем целомудрии, что полагала:

Сблизиться можно, лишь только любя.

Отец предал мать. Так о чем теперь плачет

Он, не таясь, если мать для него

Много, как прежде, уже и не значит?

Кого потерял, схоронивши ее?

Утешится скоро! «Я знаю, что дочки

У поварихи есть. С нею живут

В комнате. Две». — «Да, всё, Сонечка, точно.

Скоро невесты». — «Пока отдадут!

Если на ней всё же женишься, папа,

То приготовься, что детям твоим

Много придется без матери плакать:

Лучший кусок будет в доме чужим.

Твоих попрекать да гнобить Фекла станет». —

«Напрасно рисуешь злодейкой ее.

Хорошая баба». — «Тебя уж обманет!

Лишь бы женился. Потом всё одно».

Матвей промолчал. Воротившись в столицу,

Не застал барина — вновь по делам

Был тот. «Овдовел я. Приехал проститься,

Барыня», — буднично Ольге сказал. —

«Я соболезную. Дома ли Соня?» —

«Нет, на селе еще. Дочка моя

Не любит меня. Извините… От боли

Вырвались горькие эти слова». —

«Жену свою…» — «Я не застал уж Авдотьи

Живой», — понимая, вопрос упредил.

«Ах!» — «Это легче мне, барыня, вроде.

Мук бы не снес ее. Я хоронил».

Сверх должной платы его рассчитала.

Лет восемь назад (оба вспомнили тут)

Кучером в службу она ж принимала.

Работы спросил сам. А вдруг кем возьмут?

Добрая слава о доме ходила.

Позвали хозяйку — прислугу сама

Всегда нанимала. Про жизнь расспросила

Да (кучер умер недавно) взяла.

«Спасибо вам, барыня». — Вдруг догадалась: —

«А для чего же тебе уходить,

Матвей Власыч? Должность твоя бы осталась.

На Фекле женись. Вместе будете жить.

Детей возьми. Комнаты есть». — «Не годится,

Барыня. Я никогда не смогу

В память жены моей, больше жениться.

И жить в чужом доме с детьми не могу.

Им нужен свой. Я построюсь». — «Как знаешь.

Фекла надежная. Зря ты ее

Одну женский век доживать оставляешь». —

«Зачем же одну? Может, встретит кого.

Да мне ее жаль, но никак не владею

Собою я, барыня… Я ведь любил

Авдотью свою…» — «Что любил ты, я верю,

Матвей Власыч. Ты нам на совесть служил». —

«Я грешен пред ней, но любил! — Понимала

И это. — а Соню Авдотья моя

(С того дочь чужая) одна воспитала.

Я был в бегах. Ну, за мной и вина.

Прощайте!» — «Прощай». Уходя, кротко руку

Поцеловал ей. Предвидел: снесет

Еще не одну та в судьбе своей муку.

Однако пугать не хотел наперед.

К Фекле пошел. Между них объясненье

Было коротким: «Поеду с тобой

С радостью, — та говорила, — в селенье.

Детям за мать стану. Быть бы женой». —

Посурове́л тут: «Сельчане любили

Авдотью. Я здесь хорошо получал,

Она помогала всем. Мы б с тобой жили

Под гнетом молвы. Я ж с тобой изменял». —

«Ах, дела мне нет ни до чьих пересудов!» —

«Ты — городская. В селе чуть жила.

Тебе и привыкнуть у нас было б трудно…

Авдотья моя очень чистой была.

После нее на тебе как жениться?» —

«Я ль не чиста? Мы ж с тобой по любви…» —

«Любовь али нет, с чужим мужем ложиться

Жена б постыдилась моя, извини».

Сама прогнала́… Стало тяжко Матвею,

Будто второй раз жену хоронил:

Красивая, нежная, семь лет был с нею,

А счастья не смел дать — себя бы корил.

Легче один век… Как Соня вернулась

В Москву, Ольга в гости была. Рада ей,

Памятью Соня в тот день обернулась,

Как матери смерти просила своей.

Заплакала. Ольга, вздохнув, отвечала:

«Была бы я дома, отца твоего

При службе его никогда б не держала.

Служил до конца, зная горе свое!» —

«С любовницей это не шибкое горе». —

«Так ведь расстались! Письмо напиши

Отцу. Тяжело ему. Сильно ль виновен?

Зря осужденьем отца не греши». —

«Он мать разлюбил». — «Да откуда ты это

Взяла? Ты наивная, чистая ты….

Рубишь с плеча. У меня мамы нету,

Как я родилась. Отец умер, увы.

Ты, Соня, счастливая…» — «Маму любила

Всех больше на свете». — «А муж как же? Дочь?» —

«Это другое». — «Как Тоня красива

Твоя! Чисто куколка! Чем вам помочь?» —

«Здесь не поможешь. Как вы? Расскажите». —

«Я счастлива! Ездили мы в Ленинград

С мужем тогда, это так теперь Питер

В память Ленина всем называть нам велят». —

«Я не привыкну… Что Питер?» — «Красивый.

По совести, там никогда не была

Прежде, заочно ж его не любила

Ради Москвы. Нет, была не права!

Особенный город. Я видела мало:

Больше в гостинице. Снег был, мороз…

Поехать хотела сама. Тосковала

В Москве оставаться. Вот прямо до слез!

Была дата близка: уж три года нет сына.

Одна не умею ее я встречать…» —

Почти извиняясь за то, говорила

Ольга, желая отъезд оправдать.

Вновь не могла не задуматься Соня,

Какое той чуткое сердце дано.

«Дома вещь каждая помнит о Лёне —

О сыне… Вне дома не так тяжело.

В Ленинграде велела метель задержаться.

Мело две недели… Ах, сколько же мне

Мужу в любви раз хотелось признаться,

А признаю́сь пока только тебе». —

«Ни разу не молвили?!» — «Нет, не умею:

Утрачена слов о любви новизна

С другим. Повторяться как будто робею.

Сонечка, нежным словам нет числа!

Необходимо ль “люблю” молвить прямо?» —

«Муж вам говорит?» — «Да… До свадьбы, давно,

Он очень влюблен был в замужнюю даму —

Узнала недавно я, не от него.

А вдруг не забыл ее?» — «Глупости это!

Признайтесь, не медля!» — «Чужую беду

Легко развести. Со своей сладу нету.

Отцу не забудь написать своему».

Соня, как только смогла, написала.

Матвей очень рад был письмо получить:

Сердечным вниманьем оно всё дышало,

А было так трудно и горестно жить!

Каждый денек вспоминалась Авдотья:

Как приезжал к ней, как привозил

Подарки. Он днем забывался в работе,

А ночью спал мало. Себя все корил.

За всякое. Было тринадцать Ивану,

Саше — двенадцать. Настя была

Пятнадцати лет. А сестра ее Анна

Всех старше — семнадцать сменяла она.

Дочки хозяйство вели. Понемногу

Привыкли справляться. Месяц, другой

Прошел. Не умеющий жить одиноко,

Матвей думать стал, чтоб сойтися с иной.

Хоть и зарекся недавно жениться,

Очень уж тяжко пришлось одному!

Не к кому даже во сне прислониться.

Выбрал далекую кровью родню.

Степанида Матвея давно полюбила —

Еще как женат был. Глазами за ним

Жадными, горькими молча следила,

Когда на селе случай встречу дарил.

Она никому ничего не сказала

О чувстве своем. Безнадежной ее

Старою девой округа считала:

Косили заметно глаза у нее.

Кабы еще на войне не убили

Стольких мужчин, при нехватке невест,

Может, изъян бы ее и простили,

Но при избытке, безмужье, — той крест.

Смирилась с судьбой. Мало знала Матвея.

Росла — далеко был. И что ж что родня?

Тридцатилетнюю деву жалея,

Ей улыбался, встречая, всегда.

Было достаточно этой улыбки…

Родители померли. К брату пришел

Степаниды Демьяну. Сказал без заминки:

«Третий уж месяц, как вдов я, пошел.

Тяжко мне горе. Отдай Степаниду,

Демьян, за меня. Не расписаны мы

Будем с ней жить. Не держи уж обиду.

Чудно́ в сельсовет идти в годы мои.

Это теперь тоже браком считают,

Когда так живут». — Рассмеялся Демьян: —

«Не шибко ль сестра для тебя молодая?

Бери, коль пойдет. Промеж вас бы не стал».

Приметно сестрою Демьян тяготился.

Обузой считал. Когда, младше сестры

Пятью был годами, недавно женился.

Меж ней и женою пошли нелады.

Совсем неприятна сестра ему стала.

Демьян спал и видел, как кто-то возьмет.

Что росписи нету — ничуть не смущало.

Матвей слово держит — назад не вернет.

Позвал Степаниду. Она согласилась

К Матвею пойти. От удачи своей

В первое время их жизни светилась:

Ее не обидел ни словом Матвей.

Ласков с ней был. Да тяжелого нрава

Под грузом своей одинокой судьбы,

Дотоль пережитой, не миновала:

Ее никогда не любили, увы.

Родители старшую дочь обижали,

Предвидя беду ее, взглядом косым,

Хотя нет вины ее в том, унижали,

И бить не в диковинку дочь было им.

Стыдились они Степаниды, а брата

Жалели и холили. С детства была

Перед Демьяном уже виновата.

Слышал вперед: «Не возьмут со двора».

Сестры не жалел. Лишь Матвей на всем свете

Один пожалел ее. Горечь тоски

Матвея по прежней супруге заметя,

Ревностью сердце сомкнула в тиски.

Трудно ей было принять его горе.

Дети ж Матвея, ревнуя отца,

Страдая по матери, только дурное

В связи их видели, к мукам вдовца.

(Дочек его выдавать скоро было

Замуж самих — были юны они.)

Младшая мачехе сразу дерзила,

Иные молчали еще — до поры.

Что-то ей Настя такое сказала,

Чего Степанида стерпеть не могла.

Ударила Настю, что б место та знала.

Настя обиды простить не смогла.

Детей никогда у Матвея не били:

Авдотье и в ум бы прийти не могло —

Саму ее в детстве безмерно любили,

Матвей слишком помнил же детство свое.

Поднять на детей не решался он руку.

Им никогда он не смел причинить,

Характер их гордый, — в него ж, — зная, муку,

Какую ему довелось пережить.

Росли они вольно. Родным доверяли.

Между собою все были дружны.

И сразу о ссоре отцу рассказали.

Лишь глянул на дочь — тут слова не нужны.

Матвей объясниться позвал Степаниду,

Из дома не гнал, но, браня, причинил

Ей самую жгучую в жизни обиду —

Сказал: «Я тебя никогда не любил».

Душой еще жестче от слов его стала.

Настю взялась без предлога бранить.

Та же в долгу у нее не осталась —

За словом ей метким пешком не ходить.

В отца уродилась она красноречьем:

«Подстилка, — кричала ей, — ты! Не жена! —

И прочие слух оскорблявшие речи. —

Ты ровня ли маме? Мать доброй была!»

Степанида ее пуще всех не любила

В доме. «Косая!» — «Себя погляди! —

Степанида с усмешкой в ответ говорила. —

Косолапая! Девкой оставят, поди!»

(Настя в два года рахитом болела —

Голод был в Питере. Чудом жива.)

Степаниде и тут отвечать не сробела:

«Лучше уж девка, чем как ты жена». —

«Рада, небось, будешь ты и такому». —

«Я никогда себя не посрамлю!» —

«Выйдет сестра, запоешь по-другому». —

«Пусть идет! Стыд на нее не свалю».

Гордо глядела, расправивши плечи.

Нюра потише сестренки была.

Ту уж просватали. Долгие речи

О паре для Нюры молва не вела.

С детства любила она Журавлева

Степана. Когда возвратились в село

Из Питера вместе с детьми Поздняковы,

Тот скоро заметил в ней счастье свое.

Открыто ухаживал. В доме считалось

Его, что мужчина сперва отслужить

Должен, — разлуки чтоб с ним не боялась

Жена, а потом уж семейство творить.

Матвей понимал это. Делом решенным

Свадьба их виделась. Старше на год

Был Журавлев Нюры. Счастья влюбленным,

Им мнилось, ждать век, но кто любит, тот ждет.