Добрая память

Софья Хромченко, 2018

Изложенная мной в стихотворной форме история – это, прежде всего, история моей семьи. В основе повествования, охватывающего события начиная с 60-х годов XIX века до современности, лежат семейные рассказы, позволяющие отнести его к жанру семейной хроники. Жизнь героев моей книги тесно сопряжена с судьбой Родины. Здесь описываются события, происходившие в эпоху царской России, в годы Первой мировой войны, в пору революции, в периоды репрессий 30-х годов, во время Великой Отечественной войны, в послевоенное время, наконец, в перестройку и в 90-е годы… Частные, как правило, драматичные судьбы обычных людей переплетены с историей большой страны. Ее история, в широком смысле, состоит из таких судеб и пишется каждый день. Книга познакомит читателя с представителями разных сословий, профессий и занятий, разных народов и вероисповеданий. Не случайно в ней затронута тема конфликтов на национальной почве, ведь это, к сожалению, тоже часть общей – и моей семейной – истории. Главная цель, которую я видела перед собой при написании этой хроники, – показать, что, несмотря на все различия, людей объединяет большее, чем разделяет, – принадлежность к человеческому роду. Все они рождаются, живут, любят, растят детей, умирают. И хорошо бы им жить мирно на одной Богом данной общей Земле! Наверное, в глубине души каждый хочет прожить отпущенное ему время так, чтобы, вспоминая его, умершего, живые сказали о нем: «Добрая память!».

14. Разговор по душам

Осенью Ольга опять заглянула.

Робко. Несмело. Слова передать

Ей Соня сочувствия не преминула

И денег, как прежде, хотела той дать.

«Нет, что ты, Сонечка! Я на работу

Устроилась. Веришь ли? В школу глухих.

Учителем. Я не доставлю заботы

Нахлебницей быть никому из своих.

И так все рискуете. Как это, Соня,

Всё удивительно: если б мне знать,

Каких замечательных Бог в нашем доме

Людей собрал! Право, таких не сыскать!

Все верные, чистые. Все совершенно

Искренне сразу спешат мне помочь,

Как слышат про горе. Чекисты ж не дремлют:

Сестру мужа взяли не так давно в ночь.

Уже расстреляли… Я только узнала.

Есть от кого. Тут мой муж ни при чём —

Не по его она делу попала», —

Ольга вздохнула о горе своем.

Вздрогнула Соня. — «Да сколько ей было?!» —

«За шестьдесят. Только не говори,

Что приговором тебя удивила.

Убивать стариков мастера в наши дни!

Большого геройства не надо! Ах, Соня, —

Заплакала Ольга, — не слушай мою

Боль, слушай лучше сейчас про другое.

Я думала, мужней родни не люблю.

Добра я от них никогда не видала.

О вдовстве узнала, тогда лишь пошла

К ним по своей воле — как бы молчала?

Кто ближе всех жил, к тем скорее дошла.

Александра Петровна дверь отворила —

Сестра его. Я ей с порога: «Убит».

Она в кухне чаем меня напоила:

«Пей, Оля. Горячий». О брате молчит.

Потом уже обе мы с ней разрыдались.

«Брат, — говорит, — тебя очень любил».

O давнем грехе я заплакала, каясь.

Она мне: «Георгий тебе позабыл».

Всей семьей знали! Прощались родными.

В первых днях осени… в полночь… вошли.

Мужу золовки моей предъявили,

Что он верит в Бога! Вот ви́ны пошли!

Александра Петровна: «Я тоже верю.

Обоих берите». Был муж у нее

Богатый купец из семьи староверов.

Она — нашей церкви. Злодеям — одно:

За всякую веру лишить жизни рады!

У мужа золовки родня-то живет

В Париже давно. Пишет там мемуары.

Уехали сразу — в семнадцатый год.

Его в письмах звали с Россией расстаться.

«Я не поеду», — сказала жена

Давно еще. Вынужден был с ней остаться.

Большая любовь у них, Соня, была…

Их дочка пришла ко мне, всё рассказала.

Она арест видела. Я для нее,

Не для себя, про расстрел их узнала.

Не знать, Соня, — пуще всего тяжело».

Соня вздохнула. Потом догадалась: —

«Ольга Ивановна, я б никогда

С чекистом, что мужа преда́л, не общалась!» —

«Верю. Ты в принципах очень тверда.

А я сама грешница…» — «Можно ль сравненье!» —

«Соня, он мужа не предавал.

Он не помог лишь, себе во спасенье! —

Ольги лица был печален овал.

Медленно, будто урок объясняла,

Она говорила: — Жена у него,

Две дочки… За что бы винить его стала?» —

«Ему ведь… не нужно от вас ничего?» —

«Нет, Сонечка, — Ольга в ответ рассмеялась. —

Сколько мне лет! А жена молода…

Дал мне свой адрес. Семья оказалась

Его очень милой». — «Чекиста семья?!» —

«Дома он муж и отец, успокойся.

Он просто па́мятлив. Мне говорил,

Что может помочь по любому вопросу,

Но если уж кто-то в тюрьму угодил —

Вызволять не рискует. Узнать ж — всегда можно

О дальнейшей судьбе. По Москве. Ох, понять

Без личного опыта невозможно,

Что значит безвестно родных потерять!

Это такая боль! Помню, ходила

Словно в тумане, почти не спала…

В уме лишь одно только: жив иль могила?

Тут горькое знанье за радость сперва». —

«А разве иначе никак не узнают

Об арестованных, люди, родных,

Чем если знакомства у них вдруг бывают?» —

«Узнать очень, Сонечка, трудно о них:

Обычно боятся в родстве признаваться,

Да и не всякий тотчас же смекнет,

Куда за известьем ему обращаться.

И правду ли скажут — вовек не поймет. —

Слезы утёрла. — Скажи свои вести». —

«Я жду ребенка, — спешила сказать

Соня второй после мужа известье. —

Гриша велит только сына рожать.

Кормит меня на убой. Он счастливый!» —

«А ты?» — Соня молча взглянула в глаза

Подруге. Ответа ждала терпеливо

Ольга; в словах торопить тут нельзя. —

«Ольга Ивановна, даже не знаю.

Неблагодарна я, верно, судьбе.

Сами судите: сыта, не хвораю,

Муж мой внимателен, нежен ко мне.

Он добрый, он честный. Мы с ним не без крова.

У нас растет Тоня — чудесная дочь.

Под сердцем ношу я ребенка другого

И верю, что Бог должен с сыном помочь.

Но я… Я несчастна… Мне стыдно пред вами.

Вы пережили такое… а я

Вас буду напрасно тревожить словами,

В которых тоска без причины моя». —

«Сонечка, в жизни всему есть причина.

Скажи всё». — «А если не будет любить

Гриша ребенка? Он так хочет сына!

Вдруг будет дочь? Как же ей потом жить?» —

«Полюбит. Успеет». — «Теперь без работы

Осталась: муж просто заставил уйти,

Сказав, что мне с пузом довольно заботы.

Я поперек не посмела пойти —

Уволилась». — «Это естественно, Соня,

Что Гриша, узнав состоянье твое,

Тебя бережет». — «Если завтра уволят,

Посадят, убьют, покалечат его?!

А живота-то еще и не видно —

Срок маленький! Я бы работать могла.

Потом бы в декрет ушла. Очень мне стыдно

Того, что боюсь не за мужа ведь я!

Сердцем-то мне всё равно, что с ним станет.

Я, Ольга Ивановна, только о том

И думаю, как нас без хлеба оставит

Смерть его». — «Полно тебе о дурном!

Сонечка!» — Ольга Ивановна села

Ближе. Вздохнула тут Соня: — «Назвал

Гриша уж сына… Иначе б хотела,

Да имя мне выбрать ни разу не дал». —

«Отчего так?» — «Бог ведает. Очень упрямый.

Спорить бессмысленно. Всё он один

Решает всегда. Я бы в спорах устала». —

«А ты бери лаской. Мой — ласку любил…»

Вновь Соня вздохнула: «Я так не умею

Как вы, должно быть». — «Ты ведь тоже жена.

Что без любви выходила, не верю,

Хотя не спросила тебя никогда». —

«Почему нет?» — «Человек очень тонкий

Ты, Сонечка, — вряд ли смогла бы». — «Любить

Гришу хотела, идя, да вот только

Обман над собой мне пришлось сотворить…

Я, Ольга Ивановна, прежде любила

Другого…» — Историю первой любви

Подруге поведала, как оно было. —

«Всё это давнишнее. Мужа люби». —

«О, Гриша хороший, но я вспоминаю

Своего офицера. А вдруг он живой?

Я ведь наверное смерти не знаю!

Что было б, венчайся он тайно со мной?

Я никогда не добуду ответа!» —

«Вдруг бы счастливей, любимей была?

Сонечка, что ты! Мираж ведь всё это!

Раз ты не с ним, значит, вам не судьба.

Я помню себя: тоже так рассуждала

В юности: муж ведь носил на руках!

А я героиней романа мечтала

Побыть… О, роман удался бы! Жизнь — страх.

Беды не накликай. У всех недостатки

Есть». — «Когда любишь, то их забывать

В покорности чувству, пожалуй, и сладко,

А как нет любви, где терпения взять?

Я крест свой несу. Гриша — муж перед Богом.

Пусть даже невенчанный. Детям отец.

И он… коммунист». — «Ну, а что в том такого?

Разве един коммунист и подлец?

Многие очень теперь коммунисты.

Из благородных есть даже — тем жить

Очень уж хочется. Все, что ль, чекисты?

И те не все сволочь! Я вправе судить». —

«Спасибо вам… — Соня смущенно призналась,

Переведя дух: — Изнемогла

Я, Ольга Ивановна, — мужа касалась,

А на уме… что сказали тогда». —

«Соня, я мужа убийц проклинаю.

Причем здесь Григорий? Я даже о том,

Были ль те в партии, твердо не знаю…» —

«Убийцы… лишь те, от чьих рук умер он?

А что в деревнях? Что в церквях? Власть безбожна!» —

«А школы бесплатные? Людям жилье?

Медицина? Во всем видеть зло невозможно!

Мне, Соня, — честь в школе мое.

Большие подвижники все педагоги!

И что из того, если пользу творят

С мыслью о партии, а не о Боге?

Плоды их трудов за себя говорят.

Есть и как я — те, что личным примером

Постигли беду… Соня, знаешь: глухих,

Как и всех прочих, берут в пионеры!» —

«Пользы я в этом не вижу для них…

Какая вы…славная! Как говорите! —

Воскликнула Соня чуть-чуть погодя. —

Простите меня, умоляю, простите!» —

«Мой муж ценил Гришу. Уж верно не зря.

Знаешь, как совесть о мертвом-то мучит?

Я скверной женой была. Пусть мой пример

Тебя беречь счастье скорее научит.

Четвертого носишь — в уме ж офицер.

Дала бы я дорого, чтоб поглядела

Ты, Сонечка, если он жив, на него.

Небось, пулей к Грише б домой полетела!

Вы — посторонние люди давно». —

«А я вчера шла… мне в толпе показался». —

«Господи, Соня! Что делать с тобой?

Родишь — поумнеешь. И кто б догадался,

Что бредишь за тридцать такой ерундой!

Ты мне не верила? Раньше б сказала!

Давно б вразумила тебя!» — Соня вдруг

Невольно всем телом своим задрожала.

В лице у нее отразился испуг: —

«Вам я не верю?! Подумать такое!

Я… не привыкла души открывать.

Клянусь, что ни в радости ближе, ни в горе

На всем белом свете мне вас не сыскать!» —

Заплакала Соня. Не относила

Ольга рыданья ее на себя. —

«Поплачь, легче будет, — она говорила. —

Люби мужа так, будто завтра вдова.

Вдовой тяжко жить. Очень мне одиноко.

Днем — еще ладно, а ночью ложусь,

И память о муже терзает жестоко.

Ужели не свижусь, не прикоснусь?

Если б он жив был! За ним бы ходила

Пусть даже калекой. Сережи жена

Вопросом недавно меня поразила:

«Уже с моим мужем, небось, побыла?»

Ревнует! Мне легче в петле удавиться!

Это ж мой брат! Он на кухню идет,

Когда я ложусь, потом тоже ложится.

Один на диване. Свой взгляд бережет.

А я бы нисколько его не стеснялась.

Встает всегда первым. К жене ходит он,

Жив, здоров — счастье! О чем заругалась?

Сейчас развестись с ним робею — потом».

В зеркало Ольга почти не глядела.

Зачем теперь? Вдовья ее голова

С последней их встречи весьма поседела,

А всё же приметна осталась она.

Одета была давно просто и бедно,

Но пламень осенней ее красоты,

Подернутый пеплом страдания, тлел в ней,

Делая глубже и мягче черты.

«Соня, прошу я, будь с Гришей нежнее.

Кто знает судьбу?» Пришел Гриша домой,

Когда Соня дверь за кумою своею

Давно затворила. Уставший, худой.

(Уже на механика он отучился.

Работал в две смены. Механик-шофер

Работник был нужный и очень ценился.)

Жены встретил нежный и ласковый взор.

Давно бы так! Соню любил он безумно.

Хотела учиться — не отпустил:

Читать-писать может, чего еще? Умной

И так через меру жену находил.

Пошла на работу, Григорий боялся,

Что кто ей понравится вдруг. Детский сад

Местом работы опасным казался:

Бывает, отцы туда ходят, глядят.

Да и директор ведь тоже мужчина…

Ее б и на улицу не отпускал,

Когда б было можно. «Кума заходила…

Хороший мой, Гришенька! Как ты устал!» —

Сама подошла к нему, поцеловала.

Гриша растаял — подобное с ней

За годы их жизни нечасто бывало.

Привык он прощать уже сдержанность ей,

Невольную холодность. В мужа объятьях

Была не без радости, как он судил,

Но посторонний скорей наблюдатель…

В ту ночь удивлен и растроган вдруг был.