Добрая память

Софья Хромченко, 2018

Изложенная мной в стихотворной форме история – это, прежде всего, история моей семьи. В основе повествования, охватывающего события начиная с 60-х годов XIX века до современности, лежат семейные рассказы, позволяющие отнести его к жанру семейной хроники. Жизнь героев моей книги тесно сопряжена с судьбой Родины. Здесь описываются события, происходившие в эпоху царской России, в годы Первой мировой войны, в пору революции, в периоды репрессий 30-х годов, во время Великой Отечественной войны, в послевоенное время, наконец, в перестройку и в 90-е годы… Частные, как правило, драматичные судьбы обычных людей переплетены с историей большой страны. Ее история, в широком смысле, состоит из таких судеб и пишется каждый день. Книга познакомит читателя с представителями разных сословий, профессий и занятий, разных народов и вероисповеданий. Не случайно в ней затронута тема конфликтов на национальной почве, ведь это, к сожалению, тоже часть общей – и моей семейной – истории. Главная цель, которую я видела перед собой при написании этой хроники, – показать, что, несмотря на все различия, людей объединяет большее, чем разделяет, – принадлежность к человеческому роду. Все они рождаются, живут, любят, растят детей, умирают. И хорошо бы им жить мирно на одной Богом данной общей Земле! Наверное, в глубине души каждый хочет прожить отпущенное ему время так, чтобы, вспоминая его, умершего, живые сказали о нем: «Добрая память!».

5. Петр Арсеньев

Шли годы. Крестьяне домой возвращались.

Хмурые, бедные были они.

И в мирную жизнь потихоньку впрягались

Опять — будто не было страшной войны.

Будто приснились былые невзгоды.

Петр Арсеньев вернулся домой

В деревню весной двадцать первого года,

Когда самому пошел двадцать седьмой.

Пришел при петлицах. С крыльца мать не смела

Поверить: «Сынок!» — закричала она.

И выражения глаз оробела

Сына вошедшего — это война.

Была до политики женщиной темной.

Как воевал, где, зачем, отчего,

Понять не пыталась, но каждый день черный

Ей показался вдали от него.

Каждый день Богу о сыне молилась.

Тот чаще молчал, возвратившись домой,

Она же к расспросам отнюдь не стремилась —

Прошел две войны, а, гляди-ка, живой!

«Теперь-то совсем пришел?» — «Мама, не знаю,

Как жизнь обернется». — «А я-то жену —

Мать внуков моих для тебя выбираю!

К кому станешь свататься?» — «А, ни к кому!» —

«Что ж так?!» — «У жены моей тяжкая доля —

Сгибну. Зачем мне жена? Для чего?»

Мать, видя глаза напоенные болью,

Вздохнув, отступала, жалела его.

Бессонницей мучился Петр. Отрывки

Короткого, тяжкого, смутного сна,

Терзая, в предутренней таяли дымке.

Боялся снов — память была в них честна.

Мать снова молилась. У старой иконы

Стояла, шепча что-то. Петр смотрел

На это с усмешкою, но без укора.

(В боях атеистом стать твердым успел.)

Прожил дома с месяц — чуток полегчало.

Стал крепче спать, к севу — лошадь купил.

(Что деньги за службу привез, мать не знала.)

Одежей крестьянскою форму сменил.

Хозяйство повел. Урожай собирали

По осени добрый. В деревне Петра

Уже года три свадьбы как не играли —

Некому: стала невестой война.

А девки росли! На пришедших глядели

С фронта, как звери добычу глядят.

«Красивые, — мать всех хвалила. — Ужели

Нет по сердцу?!» — Сын отворачивал взгляд.

«Обычные». — «Петя, какой ж тебе надо? —

За радостью сыном успела забыть,

Что он холостым жить намерен. — Отрада

Была б мне немалая бабкою быть!

Когда ж твоя свадебка? Уж налетела

Зима!» — Петру молвила строго потом. —

Болтают, что хворый ты! Это ли дело:

Полгода как здесь, а жены не взял в дом?!

Али ты с кем втихомолку гуляешь?» —

Петр в ответ покачал головой:

«Прознали б, коль так». — «Ну, гляди! Не обманешь?

Вправду ль особливой ждешь что ль какой?» —

«Жду», — молвил так, чтобы бранить пожалела.

Был Петр единственным сыном вдовы.

Рано — брюхатою мать овдовела.

Жили в нужде большой с сыном они.

Рос Петр упрямым, ни с кем не водился

Из сверстников, только как в школу пошел

От деревни за двадцать верст, там подружился.

Мальчика звали Архипов Антон.

Тот тоже в школу ходил издалёка —

Был из семьи путевых сторожей.

Жили от хвойного леса те сбоку,

В стороне от поселков, вблизи от путей.

За лесом густым тем как раз начиналась

Деревня Петра. Ее людной назвать

Никак нельзя было — всегда глушь считалась.

(Представится случай ее описать.)

Антон схож с Петром был: такой же упрямый,

Рослый и крепкий, но с детства с людьми

Сходился легко, слыл открытого нрава.

От школы домой было им по пути.

Петр бывал у Архиповых: те-то

Не голодали. По службе своей

Жили Антона отец-мать безбедно,

Сына они привечали друзей.

Много у них детворы собиралось

Разного возраста, ибо Антон

Был не единственным. Вот вдове радость!

И после школы дружили потом.

Вместе на фронт немца бить их призвали —

Как одногодков: октябрь стоял,

Шестнадцатый год. Первый бой принимали

Вместе. Антону последним он стал —

Везуч оказался! «Ты б, Петя, к Антону

Наведался что ли?» — «На что я ему?

Он по ранению был комиссован,

Раненный сразу же — в первом бою.

А я… мира ждал, сидя в грязных окопах.

Умней был бы — сбёг, как сбегали тогда.

Только вернулся — другая забота…

Зачем говорить? Ты всё помнишь сама».

Мать мало помнила, как сына взяли

Опять воевать, будто вместе с Петром

Память о дне этом страшном отняли…

Январь снежным был в году двадцать втором.

Тоска снова душу Петра одолела.

Непрошено вновь приходила к нему

Война в сновиденьях, и сердце болело

О чем-то известном ему одному.

«А что, в самом деле, проведаю друга, —

Решил. — Он, небось, уж слыхал про меня;

Что я воротился, жаль только друг друга

Нам с этой поры никогда не понять».

Поехал к Архиповым. Те давно жили

Не в сторожах: в Меховом во селе,

Куда дети в школу их прежде ходили,

Построили дом свой на радость молве.

Их в Меховом хорошо люди знали,

Ибо рождением были своим

Оттуда Архиповы-старшие сами.

Вернулись из будки далекой к родным.

Антона мать гостю, Петру, была рада.

(Уж про Антона чего говорить!)

Властная женщина. Муж ее взгляда

Боялся порой — так хотел угодить.

Любил он Матрену. Она выходила

Замуж — красавицей первой была,

Слова недоброго с уст не сронила,

После уж трудная жизнь доняла.

Скольких детей они с ней потеряли!

Было четырнадцать, выжило пять.

Прочих болезни да роды отняли.

(В будке одной ей случалось рожать.)

Крестили, понятно, не всех их. Считалось,

Что некрещеные будут в аду.

Как уж Матрена о тех убивалась!

Нравом резка стала всем на беду.

Муж ей прощал. С ней чего не бывало

Сгоряча, в пылу ссоры. Его на мороз

Ночью в исподнем одном выгоняла,

Бросив тулуп за дверь — чтоб не замерз!

Босой уходил от нее он по снегу,

Долго в селе не решаясь искать,

Надеясь скрыть стыд, никакого ночлега,

Стыда бы послушал — поминки б справлять.

Утром искала жена, находила

У дальней родни. Обнимала его

Она, целовала. А после бранила

Сызнова. Зла не держал на нее.

Был за ним грех: выпивал он. Однажды,

Когда в сторожах еще жили они,

Уехал муку молоть. Солнце уж дважды

Зашло. Мужа нет. Каб не вышло беды!

(Пшеницу они в сторожах не растили,

В округе зерно покупали.) Когда

К концу третьи сутки тревог подходили,

Мужа искать поспешила жена.

В отсутствие мужа сама обходила

Отрезок путей его. Дважды в день. Ей

Уйти из сторожки нельзя теперь было

По правилам — сторож быть должен при ней.

Нарушила правила. Уж представляла

Вдовой себя в страхе. Смотря мрачно вдаль,

Она на пригорке высоком стояла,

Сердце сжимала-давила печаль.

И вдруг… увидала его. Ехал пьяный,

Веселый. Не правил он — лошадь везла

По памяти. Разум затмило тут здравый

Матрене. С пригорка проворно сошла.

Крикнула лошади стать. Объясниться

С мужем хотелось ей здесь и сейчас.

Взгляд ее зоркий успел убедиться:

Один мешок пропил муки тот как раз.

Выпрягла лошадь. В словах не умела

Выразить гнева, что рвал грудь ее.

С мужем телега к земле полетела,

Тотчас потемнело в глазах у нее.

В чреве нещадная боль появилась.

Хлынула кровь. Муж поднялся с земли,

Стоном встревоженный. «Что приключилось,

Матрена?» — «Довел! Теперь вдовым живи!»

Схватил жену на руки. Понял всё скоро:

Надорвалась, опрокинув его.

Трезвея с ее угасавшего взора,

В больницу повез. Ехать им далеко.

«Не довезешь! Бог с тобою! Прощаю!» —

Услышал дорогой. Мешки сбросил он,

Лошади ношу весьма облегчая,

И, не щадя, гнал во весь уж опор.

Насилу поспел. Врач весьма подивился

Силе Матрены: «Вот баба!» — «Она

Со мной так за то, что в трактире напился

И пропадал там безвестно три дня». —

«Жена твоя будет жить. Только не сможет

Родить уже… Сколько ей? Сорок годов?» —

«Сорок пять. Знал я, что Бог нам поможет!

А детей народила». — «Ну, сам будь здоров!»

Прокофий от счастья рыдал. Не украли

Мешки с мукой. Он не поверил глазам:

Где их оставил, они и стояли.

Тут дал Прокофий вновь волю слезам.

Уж без жены-то пришлось потрудиться:

Стряпать, стирать, печь топить и с детьми

Малыми, точно супруга, возиться,

Дважды в день обходя в двойной мере пути.

Понял Матрену. Жена не умела

Долго зло помнить — избавил ее

От смерти; но сердцем мгновенно кипела,

Едва случись пьяным заметить его.

При всем том друг друга они обожали,

Дивя детей взрослых, и в годы свои

Друг друга в объятьях с охотой держали.

В их доме любил Петр чувство семьи.

Всё ведал. Матрена Петра отличала

С детства. Когда немцев бить уходил,

(Антона в солдаты как раз провожала),

Петру наказала, чтоб жив приходил.

Перекрестила его рукой нервно

После Антона — вот всё, что могла…

«Петечка, как ты?» — «По правде-то? Скверно». —

«Ранен был?» — «Нет». — «Ну! Так жизнь сберегла!

Другое забудется, — молвила тихо. —

Антона не брали… потом воевать.

Хромает — спасло, а тебе пришлось лихо!» —

«Как многим. Не век же о том толковать?» —

«Антон у меня шестой год как женатый.

Ты скоро ль думаешь?» Будто шутя,

Заметил ей Петр: жених не богатый —

Мало кому приглянется в зятья.

«А наживешь! — ему было ответом. —

Другие ль богаче? — Своих дочерей

Матрена окинула взглядом при этом. —

Грушеньку б взял нашу», — думалось ей.

И сама Груша об этом мечтала.

Глаз на Петра поднимать за столом

Она не решалась — так сердце пылало

Первого чувства теснимо огнем.

Ей давно нравился Петр. Невестой

Воображала себя только с ним,

Хоть и красавицей вышла известной.

Мила была многим, а ей — он один.

Даже не помнила, как приглянулся.

Тайно ждала его. Петр с войны

Приметней, чем помнилось Груше, вернулся —

Ее летам шрамы души не видны.

Что до Матрены, та всё понимала,

Но и надеялась… Груша была,

Как все Архиповы, очень упряма,

Не допускала, что даром ждала.

Не допускала, что мог он от пули

Сгибнуть, что мог послать сватов к другой,

В край не вернуться родной почему ли, —

Ей Петр на свете назначен одной!

По разнице лет, не воюй он, в невесты

Ему б не годилась, но даром судьбы,

Благоволящей мечте ее детства,

Были свободны решать жизнь они.

Петр и сам на себя удивился:

Только на Грушу разок поглядел,

Ее красотою немало смутился.

Ей восемнадцать! Поверить не смел.

Как она выросла! Как повзрослела!

Он по привычке ее вспоминал

Двенадцатилетней, которой глядела

В толпе, как на фронт первый раз уезжал…

Долго не виделись! «Грушенька-Груша,

Зачем ты такая? За мной пропадешь», —

Думал с тоскою. Предчувствие руша,

Сердце шептало: «Один раз живешь!»

И… послал сватов. «Небось, не посмеют

Теперь хворым звать!» — Уязвили слова

Такие Петра о себе тем больнее,

Чем пуще неправда их ясной была.

Архиповым-старшим весьма полюбилось

То, как посватался, — через родню,

Сам не поехал. Теперь что творилось

В селах! А он уважал старину.

Добрый ответ для Петра передали

Сразу. И пусть на селе языки,

Будто приданого ищет, шептали,

Архиповы были с решеньем легки.

Дать посулили за Грушей одеждой

Ее, ничем больше, — молву отведет

Это решенье, а дочка, как прежде

Принято, к мужу обшитой уйдет.

(В округе с достатком семья почиталась

Архиповых. Как умудрились нажить

Денег, когда всюду бедность считалась

Обычьем, о том будет срок говорить.)

Мать же для Грушеньки-дочки хотела

Самого лучшего. Соню шить в дом

Приданое Груше давно приглядела —

Славилась Соня искусным трудом.

Задаток большой дала. Соня смущалась:

Шить в чужом доме? Зачем? Для чего?

Али в своем никогда не справлялась?

«Вдруг станешь шить в тот же срок для кого?

Нам не успеешь. Уж я глядеть буду,

Чтоб не ленилась!» — Архипова ей

Молвила твердо, а спорить с ней худо;

Кто платит, тот прав, хоть и стыдно людей:

Архиповых сын, говорят, неженатый.

Меньший. Да, видно, судил помереть

Бог старою девой! Заказ был богатый,

А нет женихов, что о славе радеть!

Спросила у матери. Мать ей сказала:

«Шей с Богом, где молвят». Она про семью

Архиповых зла никогда не слыхала,

Но слышать случалось зато похвалу.

Матвея нельзя спросить мнения было —

Уехал работать в Москву. «Твой отец

Не стал возражать бы», — за мужа решила

Авдотья. Пришел тут сомненьям конец.

Соня вздохнула, судьбе покорилась.

Вещи в тот день же свои собрала

Вместе с машинкой, с родными простилась.

Матрена сама на свой двор отвезла.

Кликнула сына помочь им с вещами —

Чтобы снес в дом. Так как старший хромал

Сильно (не зря воевать-то не брали!),

Григорий родным за двоих помогал.

Тулуп враз накинул да вышел из дома

Он быстрым шагом. На Соню взглянул

Взглядом одним, и не надо другого —

Сразу в глазах ее он утонул.

Сразу почуял: жена его будет,

Встретил судьбу. Стал он с этой поры

Таким домоседом! Заметили люди.

Из дома не выгнать, хоть что посули!

К счастью, зима в эту пору стояла.

Соня старалась с заказом поспеть —

(Свадьба на Троицу). Если вставала

Днем от шитья, то поесть чтоб успеть.

Ее за столом, как родню, всегда ждали.

И, хоть достаток был виден в дому,

Слова о том никогда не сказали.

Ровню в ней все признавали свою.

Ровня и есть. «Не одной ли мы крови?» —

Как-то Матрена спросила сама.

«Нет», — неуверенным был ответ Сони.

Вглубь веков глянь — вся округа родня.

«Верю. Родню далеко свою знаешь,

Как все Поздняковы… А сын мой глядит

Как на тебя, уж, небось, примечаешь?

Что тебе сердце твое говорит?»

Соня в ответ ничего не сказала.

Комнату ей свою дали в дому,

Так не спала почти — боязно стало,

Что в ум вдруг придет быть к ней ночью ему.

«Зря не робей, — наказала Матрена. —

Коли мой Гриша обидит тебя,

Выйти живым не позволю из дома,

Хоть мне и сын — я уж буду не я!

Шучу! Он застенчивый парень, хороший».

Соня смущенно глаза отвела.

Сочтя, что сказала куда уже больше,

Матрена о том впредь речей не вела.

Соня ей нравилась. Как ладно шила!

И уж, конечно, нельзя отрицать,

Что и скромна, и умна, и красива, —

Сочетание редкое — надо признать.

Что ж, если сладится, пусть. Будет рада!

Гриша в семье ничего не скрывал,

Что полюбил Соню с первого взгляда,

Это и пес на дворе их слыхал.

Матери сын спешил первой признаться:

«Готовь, мать, две свадьбы на Троицын день».

Так и сказал. Но в любви объясняться

Не торопился — не время теперь.

Соня сперва его очень робела.

Как он глядит! Сразу всё поняла,

Хоть и сознаться себе не умела,

Что полюбить его тоже могла.

Видный был парень! Высокий, кудрявый,

Голубоглазый. Считаться в селе

Мог женихом Гриша первым по праву,

Да при небедной к тому же семье.

Только… невест до сих пор сторонился —

Ни одна не пришлась к сердцу… Сверстников он

Закрытой душою как будто дичился, —

Нравом совсем не такой, как Антон.

Замкнутый, только своим доверялся,

Но тем уж полностью. Стал приходить

К Соне он в комнату, будто старался,

В шитье ей, заради сестры, подсобить.

То в клубок нитки усердно смотает,

То подаст что-то. А как его гнать?

Сын ведь хозяйский! Где хочет, бывает!

Но и душа не велит прогонять.

Очень уж ладный! Тепло сердцу было

От его взгляда. Не помня себя,

Всю свою жизнь ему Соня открыла.

(Только о финне молчала она.)

Он ей в ответ поверял свою тоже:

В Питере жить и ему довелось.

Работал в пекарне там. Так осторожно

Чувство в груди у нее занялось.

И, может быть, уж не столько боялась,

Что ночью придет к ней, как ей самой

Этого втайне невольно желалось…

Моложе казался на год на другой.

В армии не был. Причин не спросила.

Знала, что белый билет, отчего,

Ей неудобно расспрашивать было;

Больше про Питер пытала его.

Где жил? Почему? «У двоюродного брата.

Он там женился, а мне посмотреть

Шибко хотелось столицу когда-то.

Так и остался. Село что жалеть?

Учеником стал у пекаря. Мама,

Правда, в пекарне работу мою,

Как стало известно ей, так осмеяла,

Что не мужская. Уж здесь не пеку.

А пекарь был добрый. Свой угол мне тоже

Давал, я от брата к нему не пошел

Сам — у родни больше нравилось всё же.

Детишки у брата пошли — хорошо!

Воля б моя — по сей день бы остался.

Пекарня закрылась. Как брат за меня,

Что сыщет работу другую, вступался!

Мать всё, как обычно, решила сама.

Приехала. Я не ослушался маму —

Вернулся домой. Долго в Питере жил —

Три года! В селе у меня друзей мало.

Точнее, не знаю, есть хоть ли один.

Приятели Грушеньку нашу глядели.

Красавица! Каждый хотел от меня,

Чтоб его похвалил ей, но я в таком деле

Сестре не советчик ведь… Дружба прошла».

Рассудительность Гриши по тем словам знала.

Всё, что когда-либо ей говорил,

Отклик живейший души вызывало…

Селу лошадей летом прошлым добыл.

На Украину поехал за ними,

Хоть и опасно — Махно. Повезло:

В поезде бабы под юбками скрыли,

Как стал тот брать с поезда, — чудо спасло.

Не для нее ли? «А то б расстреляли! —

Ручался Григорий. — К Махно б не пошел

В банду я, пусть бы хоть как зазывали.

А кто отказался, тот смерть и нашел».

Обратно — ночами. Вернулся Григорий

С восьмью лошадьми. Вспоминала сама

Соня, каким здесь встречали героем!

Шесть из них скоро семья продала.

(Уж у кого тогда деньги водились,

В войну? И за нитками ездил потом,

И за иным, оттого и нажились.)

А то на быках всем пахали селом.

Потом и другие поехали тоже —

Кто где сумел, там достал. На селе

Хорошая лошадь и жизни дороже.

Семье Сони пахали — спасибо родне.

Им самим отдали лишь жеребенка

Малого: мать померла у него.

Жалели его в семье точно ребенка,

Ходили за ним уж не хуже того.

В доме держали. Матвей печь поправил —

Стало теплее. Роману простить

Не мог, что семью его в доме оставил

Сыром смерти ждать. Должен был приютить!