Суровая Родина. Кемерово

Сергей Колков, 2022

Второе издание Нехорошего путеводителя города К. обросло новыми захватывающими историями и подробностями из жизни «сибирской Атлантиды».История России, как известно, творится в столицах, а что в это время происходит в Сибири? Автор показывает в деталях, как знаковые события новейшего времени выглядели из Кемерово. Сначала строили «город-сад», потом разочаровались в «охоте за призраком коммунизма» и кинулись в «джунгли капитала». Жизнь в Кемерово не стояла на месте. Рисковали, зарабатывали, а потом спускали капиталы по ветру – всё как везде, но с сибирским размахом.Маршрут, как и в первом издании, проложен в двух плоскостях: пространственное перемещение по культовым городским местам Кемерово (некоторые причем появляются неожиданно) и пристальный взгляд на них сквозь толщу лет – от 20-х годов XX века до современных дней. Каждый из них показан со своей «подпольной» историей» через честные рассказы очевидцев и свидетелей «славных дел».

Бронзовый бег

— Пушкин — наше всё?

— К сожалению, да.

Песня о солнце

Площадь Пушкина

Памятник А. С. Пушкину установлен на одноимённой площади 6 ноября 1954 года.

Сама площадь была названа в честь поэта чуть раньше — в 1949 году.

Скульптор — Матвей Генрихович Манизер.

До завершения формирования площади Советов здесь был центр праздничной городской жизни: устанавливали новогоднюю елку, шумно гуляли на масленицу и выступали на митингах к дню Октябрьской революции. На старых фотографиях площади у дома №5 по ул. Орджоникидзе видны солидные деревянные трибуны для почётных горожан.

Почему именно Пушкин стал любимцем Кемерово, а, например, не Лермонтов? Странный вопрос. Ведь именно Александр Сергеевич написал о нашей Томи: «Опрятней модного паркета, блистает речка, льдом одета».

С появлением новой фаворитки площадь Пушкина приобрела столь ценимую сегодня камерность. И если бы не толпы паркующихся здесь по будням авто, то быть бы ей королевой города, а стала она королевой бензоколонки.

Глава 1

Карл Иванович Блинов, главный снабженец «Коксохима» и, если покопаться поглубже — великий комбинатор на срок лишения свободы от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества, знавший, что и где лежит в стране всеобщего дефицита и, главное, как это взять в нужных количествах и в нужные сроки, проснулся в приподнятом настроении.

За окном его новой трёхкомнатной квартиры в только что сданном доме на улице Весенней плескалось июньское утро 1953 года. Все трудящиеся давно уже несли трудовую вахту, а он — нет. Он был в законном отпуске, который специально подгадал на июнь: любимая дочка Светочка должна была скоро родить, и от забот у Карла Ивановича кружилась голова. Даже с его связями обставить детскую и подготовиться к достойному приёму нового члена советского общества было непросто. Вот, например, детская кроватка. Наши советские, конечно, были в продаже, но ему хотелось для внука солидную, из дуба, чтобы с первых же дней на белом свете Блинов-младший привыкал ко всему хорошему. Коллега из Новосибирска обещал поискать по базам немецкую — первые поставки из «нашей» Германии уже пошли, но что-то не звонил. «Надо бы ему набрать самому», — подумал Карл Иванович.

Он и имя внуку уже придумал — Максим, в честь пролетарского писателя Максима Горького. Как гордо будет звучать — Максим Андреевич Блинов! Конечно, не Блинов, а Тихонов, но в голове он упорно называл его своей фамилией, а не отца. «Тихонов — ну что это за шелест букв, какая-то невзрачная, серая фамилия, как зима в Сибири, а вот Блинов — совсем другое дело, яркая и горячая, как солнце. С такой и жить и карьеру делать — одно удовольствие.» Необходимо заметить, что со стопроцентной уверенностью внука ему никто не обещал, но знакомый врач обнадёжил: «Дорогой Карл Иванович, не волнуйтесь, будет вам точно внук, гарантирую — пятьдесят на пятьдесят».

— Если внучка — тоже хорошо, но всё-таки лучше внук. Так, куда же Варвара (жена Карла Ивановича) поставила кофе?

По квартире витал тонкий аромат Chanel №5, который с трудом удалось достать через знакомого мидовца в Москве на день рождения жены. Для него не было неразрешимых задач, но иногда случались «непростые» вопросы, которые требовали особого подхода. Некоторые назвали бы его «пройдохой», но на самом деле это был высокий профессионал своего дела, который в тонкостях познал советский образ жизни и плавал в нём, как килька в томате. Да, несомненно, он был советским бонвиваном самой высокой пробы, но не забывал и про родное предприятие — трудился на его благо не покладая рук.

Карл Иванович сварил чашку ароматного кофе и, беря с тарелки уже третью шанежку — так в Кемерово называют круглые булки с творогом сверху, — размышлял: «Вот шанежки, казалось бы, странное слово. А ведь мало кто знает, что пошло оно от Коко Шанель. Говорят, она обожала такие булки с творогом и съедала их на завтрак с кофеем минимум штук пять. А познакомил её с ними светлейший князь Дмитрий Романов, с которым у Коко был яркий, но короткий роман. Очевидцы рассказывают, что часто они устраивали с князем поедалки наперегонки, в которых Коко выходила неизменной победительницей. Съем и я ещё одну за её здоровье». Довольный от полноты прекрасно организованной жизни, он ласково похлопал себя по животу и расслабленно откинулся на спинку стула.

В дверь позвонили. «Кто бы это мог быть? Может быть, телеграмма от тёти Аси?» — попытался он себя успокоить. В СССР в 1953-м не любили неожиданные звонки в дверь, и даже такие уверенные в себе хозяева жизни, как Карл Иванович, вздрагивали и покрывались холодным потом, когда в их квартире раздавался нежданный звонок. Днём-то ещё куда ни шло, а вот ночью… Некоторые руководители от случайного ночного звонка сразу падали с инфарктом, а их цельнотельные жены одномоментно худели килограммов на пять.

Оказалось — посыльный с запиской из горисполкома: «Тов. Блинов, просим срочно явиться к председателю горисполкома тов. Горюнову. Дата. Подпись».

Карл Иванович недоуменно повертел её в руках: «Странно. Вроде ничего срочного, когда я уходил в отпуск, не было. Может быть, телефон! Я же просил поспособствовать в установке телефона в квартире. Нет, вряд ли бы они стали посылать по этому вопросу курьера… Всё-таки это странно…», — размышлял Карл Иванович, выдернутый неожиданным визитом из утренней идиллии.

С председателем горисполкома Константином Ивановичем Горюновым они были знакомы давно — ещё по партийной работе в Новосибирске, а потом: он вот вырос до головы Кемерово, а Карл Иванович пошёл по хозяйственной линии и осел на «Коксохиме», что тоже было неплохо — крупнейший комбинат Кемерово. С одной стороны — размах, а с другой — начальников над тобой поменьше.

«Да, если посмотреть в суть вопроса, то и он, и я — мы оба по хозяйству, только у него забот больше, а денег меньше, — немного позлорадствовал Карл Иванович. — Что же я ему так срочно понадобился? — Город частенько обращался к руководству крупных предприятий — то там помочь, то тут оказать содействие. — Ну а как иначе? Одно же дело делаем».

Он быстро оделся и пошёл в горисполком — благо, было недалеко.

«Посмотрю заодно, как он там обосновался на новом месте — я ведь не был ещё у него в новом кабинете на площади», — горисполком занял основательное здание напротив строящегося Дома связи, которое изначально предназначалось для «наркомата всего» — МВД, но потом курс партии резко изменился, и его отдали городским властям.

Прошёлся по Островского, свернул направо, пересёк просторную площадь Пушкина, в начале которой поздоровался с гипсовым бюстом поэта на белом белёном постаменте, и вступил на ступени горисполкома: «Как быстро летит время… Ещё в начале 1949-го городские депутаты решили назвать площадь в честь великого русского поэта к 150-летию со дня его рождения — соорудили бюст по-быстрому, я же всё это помню. А в 1950-м должны были установить памятник, но, видимо, закрутились — в городе столько новых строек, и голова у них полна других забот».

«Красавец у нас городской совет! Жаль, конечно, что Москва башню на нём зарубила — как бы хорошо они в паре вместе с Домом связи смотрелись! Ну, конечно, им же там в Москве виднее: если экономить — так сразу на Кемерово. Ни разу здесь не были, а указания слать — хлебом не корми. “Борьба с излишествами!” Башня им помешала! Да Касьяныч⁹ такое сильное решение на Советском запроектировал! Ночами не спит, всё чертит, макеты клеит, а они — раз шашкой, и нет вам никакой башенки. Далась им эта башенка… Ну ладно, мы её ещё при случае достроим, не забудем, не проспим…»

Зашёл в просторный вестибюль. Постовой с кобурой на ремне поинтересовался: «К кому?» Оказывается, пропуск ему уже был выписан. «Ждут! Что же там такое случилось?»

Поднялся на второй этаж. «Шикарно они тут устроились — с размахом!» Залитые солнцем холлы с высокими потолками были устелены свежими ковровыми дорожками. В приёмную председателя вели массивные дубовые двери. Карл Иванович потянул за бронзовую ручку с шишечкой, тяжёлая дверь легко поддалась без малейшего скрипа:

— Добрый день, Зиночка. У себя? Зайду?

— Здравствуйте, конечно, заходите. Вас ждут.

В огромном кабинете за массивным дубовым столом сидел председатель горисполкома Константин Иванович Горюнов. Кабинет был ещё не до конца обжит, и даже внушительных размеров стол в нём казался каким-то сиротливым командировочным.

Увидев Карла Иванович, он расплылся в улыбке, встал из-за стола и сделал несколько шагов ему навстречу, показывая тем самым, как рад его видеть:

— Карл, сколько лет, сколько зим! Как у тебя? Говорят, пополнение рода Блиновых ждёшь?

— Спасибо, Костя! Всех учёл, даже будущих граждан города. Всеми мыслями со Светочкой, врачи у нас в Кемерово, конечно, замечательные, но всё равно переживаем.

— Сколько осталось?

— Говорят, недели две.

— Ну, чтобы всё у вас было благополучно!

— Спасибо! А у вас как дела? Что-то срочное?

— Да. Извини, что выдернул тебя из отпуска. Но без тебя мы, кажется, не разберёмся.

— Ну, давай, рассказывай…

— Помнишь, в 49-м мы новую площадь, которая на Орджоникидзе, постановили назвать в честь Пушкина? И памятник решили установить в следующем году.

— Конечно, сегодня шёл мимо — с Александром Сергеевичем поздоровался.

— Ну, закрутились, понимаешь, забегались. Тут сначала это НАТО образовалось в 49-м, потом этот штатовский самолёт сбили в 50-м. Все же на нервах постоянно — вдруг новая война. Не мне тебе рассказывать — мы же куём оборону страны. Ну а потом — Корея. 19-й съезд партии. И тут Сталин умер. Ну не до памятника нам было.

— Я тебя понимаю.

— Так вот, в 49-м мы поставили бюст Пушкина и в городском бюджете утвердили на памятник смету почти в 400 тысяч рублей.

— Так. Ой-ой-ой, вот это уже совсем нехорошо… — как всякому опытному снабженцу, ему не понравилось сочетание такой крупной суммы и унылого выражения лица собеседника.

— Правильно понимаешь — ой-ё-ёй. Сейчас уже 53-й, а памятника — нет. Мой человек в Москве услышал, что через месяц будет у нас комиссия с ревизией из Центра. Понимаешь, чем дело пахнет?

— Да уж понимаю. Сколько, говоришь, бюджет? 400 тысяч? Тут строгачом можно и не отделаться…

— Вот я тебя и прошу как друга, организуй нам этот памятник. На тебя одного надежда. Наш снабженец-то совсем зелёный. Ну, пошлём мы его с этим заданием. И что? Да обделается он. А тут — каждый час дорог!

— Ну, у меня же дочь! Ты же знаешь!

— А я тебе кто — сирота приблудная? Выручай! Тебе телефон, кстати, я уже договорился — проведут! И если всё гладко будет, я тебе по партийной брони сделаю автомобиль — «Победу».

Карлу Ивановичу дали три дня на сборы. «Вот ведь какие дела. Хорошо иметь больших начальников в друзьях, но и какие большие от них проблемы…» — грустно размышлял Карл Всемогущий.

Где искать этот памятник, он понятия не имел. Но у него была записная книжечка, в которой можно было найти ответ на любой вопрос.

Назавтра он уже сидел в кабинете главного архитектора города:

— Карл Иванович, по телефону ты ничего не решишь — нужно ехать. Я бы начал с Тбилиси — у них там хорошая самобытная школа скульпторов, потом поискал бы в Ленинграде, ну и, если уж ничего нигде не получится, — остаётся Москва. Есть там такой деятель — Манизер. Толковый дядька, но он всегда плотно загружен заказами, поставит тебя в план на следующую пятилетку, а у тебя, как я понимаю, вопрос не терпит отлагательств.

Глава 2

Тбилиси встретил отягощённого задачей со всеми неизвестными гостя коктейлем летних кавказских ароматов. «Хорошо в Тбилиси, где нас нет», — подумал Карл Иванович.

Записная книжка привела его в Тбилисскую академию художеств.

Высокий, статный директор академии — Вахтанг Астанишвили принял его как давнего друга, хотя и видел первый раз в жизни:

— Дорогой Карл, для Кузбасса — обязательно найдём! Везде тебе скажут: приходите завтра, а у нас — пожалуйста, есть Пушкин! Забирайте хоть сегодня!

«Какая удача! Вот сейчас договор подпишем — и домой. Всё оказалось не так уж и сложно», — Карл Иванович обрадовался неожиданно лёгкому повороту дел и с удовольствием пожал воображаемые руки.

— Можно взглянуть?

— Можно налюбоваться с головы до копыт — пойдём, дорогой! — очарованный радушным приёмом покупатель не придал значения столь странному описанию памятника, сочтя это признаком кавказского красноречия.

Ангар со скульптурами был пристроен к зданию академии. В высоком помещении стояли чьи-то большие головы, руки, ноги, девушки с вёслами и без, атлеты в папахах, выжимающие пудовые гири, и бородатые пионеры с горнами. Вахтанг провёл его в дальний угол, где в полумраке виднелась массивная скульптура, заставленная другими произведениями монументального искусства.

Когда они подошли поближе, их взгляду предстала конная скульптура с сидящим на ней верхом великим поэтом. Левой рукой он сжимал поводья, а правой касался уха, за которое было заложено длинное гусиное перо, напоминающее по размеру уже павлинье. Без сомнений, это был Александр Сергеевич: профиль, бакенбарды, курчавая шевелюра — спутать его с Лермонтовым было невозможно.

— Конь?… — удивлённо произнёс Карл Иванович, ощущая, как чувство лёгкой победы над непростой задачей стремительно тает в горячем тбилисском воздухе.

— Не просто конь — орловский рысак¹⁰! Ты посмотри, как он гордо идёт! — правая нога коня была приподнята и согнута в колене, собираясь сделать шаг, три же другие твёрдо стояли на земле. — Он же как птица в небе парит, только по земле — цок-цок, цок-цок. Бери! Будет в Кемерово, как в Ленинграде — только лучше — Медный Пушкин.

— Вахтанг, мне нужно обсудить это с начальством.

— Слушай, запомни или лучше запиши: в комплекте ещё есть кот, которого цепью надо приковать к постаменту. Ну ты помнишь: «И днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом…»

— Кот тоже орловский?

— Вах, шутишь, дорогой! Кот ваш — сибирский!

— Кот — это хорошо. У нас любят котов…. Позвоню и всё опишу.

— Конечно, переговори. Джигит, да? Чистая бронза, м-м-м! Передай там главному, что пусть тоже приезжает: возьмём барашка, поедем в горы, будем душевно читать стихи и пить молодое вино за великого советского поэта — Пушкина!

Из-за разницы во времени сегодня звонить было уже бесполезно — в исполкоме никого не было. Карл Иванович вышел на связь с Кемерово следующим утром:

— Костя, кажется, нашёл я Пушкина… — неуверенно проговорил он в тяжёлую эбонитовую трубку.

— Карл, я верил в тебя! Подписывай договор и домой к дочке — нянчить внука!

— На коне и с котом, — продолжил великий снабженец ещё менее уверенным голосом.

— Кто на коне, с каким котом? — Карл Иванович почувствовал, как на другом конце напряглись не только провода.

— Пушкин.

— Карл, ты пьян?

— Нет, есть конная скульптура. Пушкин сам на себя похож, я его сразу узнал — это точно он. Гарантирую. Конь породистый, с родословной — орловский рысак. Кот — сибирский, наш…

— Карл, если ты шутишь, то это не смешно. А если нет, то тем более не смешно. Пушкин — не маршал Жуков. Ищи дальше! Удачи! — и собеседник повесил трубку.

Карл Иванович подумал: «Да, у всех нервы… Понятное дело — ревизия на носу…»

Перезвонил Вахтангу и вежливо отказался. Сказал, что в Кемерово, в принципе, не против коней, но по крайней мере двойки, запряжённой в карету, а так — не подходит. Вахтанг предложил ещё раз хорошо подумать и порывался сам позвонить в Кемерово, чтобы объяснить, какой шедевр они упускают, но Карл Иванович убедил его этого не делать.

Глава 3

Следующей надеждой в поисках отражения солнца русской поэзии в бронзе или, на крайний случай, в чугуне был Ленинград. Знающие люди сказали, что есть только одно место, где можно попробовать его найти, — это Творческие мастерские имени И. А. Крылова.

— Здравствуйте, я из Кемерово. Меня интересует памятник Пушкину.

— Очень приятно. У нас очень широкий выбор памятников, и многие есть в готовом виде: Гоголь, Маяковский и, конечно, Пушкин, — интеллигентный молодой человек неопределённого возраста в костюме с бабочкой, как у конферансье, был подчёркнуто приветлив, но границ гостеприимства не нарушал.

— Пушкин на коне?

— Ну, зачем же сразу на коне… Пешком. Хотя, если нужно…

— Ой, хорошо-то как. Да я тут только что из Тбилиси — так у них Пушкин на коне, представляете? Думаю, может, какое-то распоряжение было, чтобы повыше как-то выглядел, посолиднее что ли.

— А! Слышали. Это работа Ираклия Гурадзе. Известный мастер. Неоклассицист. Большой новатор. Постоянно переосмысливает заржавевшие догмы искусства.

— А у вас какой Пушкин?

— Обычный. Задумчивый.

— Отлично! Можно взглянуть? — в этот момент Карл Иванович ещё больше полюбил «культурную столицу», где новаторство знало своё место и не посягало на вечные ценности.

Хранилище готовых памятников находилось не в Ленинграде, а в Выборге. Договорились встретиться там завтра. Карл Иванович тотчас забронировал билет на вечерний рейс на Москву и дальше в Кемерово, в предвкушении скорого возвращения домой сытно отужинал в ресторане Астория, выпил за «Сергеича», как он теперь по-дружески панибратски называл Пушкина, водочки под осетровую икорку и, довольный собой, пошёл спать.

На завтра на огромном складе, где опять нужно был продираться через лес чьих-то отделённых и прикреплённых рук и ног, перед Карлом Ивановичем предстал памятник поэту, который заставил его усомниться в правильности отказа от грузинского предложения. Пушкин стоял на пеньке в окружении зайцев, один из которых, видимо, самый наглый, сидел у него на плече, другие же окружали его плотной группой слева и справа. В левой руке он держал морковь. Карл Иванович насчитал их двенадцать, потом сбился и бросил эту затею.

— А зайцы чьи? — грустно спросил он, понимая, что домой, скорее всего, не полетит.

— Некрасова. Памятник задумал для советской выставки во Франции наш молодой перспективный скульптор Дмитрий Петров. Символизирует преемственность русской поэзии от Пушкина к Некрасову — связь времён, так сказать. Некрасов, как и всякий литературный новатор, был крепко связан с традициями своих великих предшественников и больше всего — с традициями Пушкина. К сожалению, этой преемственной связи не замечали читатели-современники. Противопоставляли, в сущности, выдуманного, небывалого Пушкина выдуманному, небывалому Некрасову. А ведь именно из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живётся. А кто предтеча? Правильно — Пушкин! Он был чувствителен к ним во многих местах:

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,

Плетётся рысью как-нибудь.

Заметьте, не бежит и не скачет, а именно «плетётся», символизируя угнетённое положение крестьян и лошадей при царизме. И Некрасов через годы протягивает ему руку соратника, также осуждая эксплуатацию кучкой бесстыдного дворянства широких народных масс:

Однажды, в студёную зимнюю пору,

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

Чувствуете, как Некрасов подхватывает и развивает тонко замеченное Александром Сергеевичем? Сани явно перегружены дровами. А почему? Разрываясь между барщиной и оброком, крестьянин не мог позволить себе уделять должного внимания собственному хозяйству, и тем самым он осмысленно перегружал лошадь. Более того, среди советских литературоведов есть мнение, что он пишет о той же самой лошадке, что и Пушкин!

— А морковь — это, видимо, символ литературного наследия Александра Сергеевича? — предположил Карл Иванович, прерывая вошедшего в упоительный восторг представителя мастерских.

— Конечно! Вы глубоко правы! Морковь — это метафора питательной среды его творческого достояния для будущих поколений литераторов. Памятник — единственный такой в своём роде. Очень смелое решение — ваш город, как его, Кемерово, не пожалеет!

Карл Иванович понял, что без звонка на родину он на себя такую ответственность точно взвалить не сможет, и взял паузу до завтра.

Соединили с горисполкомом неожиданно быстро:

— Есть в Ленинграде один вариант, — начал бодро Карл Иванович и вкратце описал скульптуру из самого культурного города СССР.

— Ой… Карлуша, только зайцев нам не хватало. Я скоро сам уплыву куда-нибудь на льдине — наверное, прямо под воду. Комиссия, оказывается, уже через две недели будет в Кемерово. Найди нам нормального Пушкина. Разве я многого прошу? Умоляю!

Карл Иванович и сам понимал, что Пушкин с зайцами — это слишком смелый ход для его не избалованной высоким искусством малой родины. Сдал билет на Кемерово и в весьма подавленном состоянии уехал на вечернем поезде в Москву.

Глава 4

Столица встретила его неласково: в творческом союзе советских скульпторов ни шашлыками, ни увлекательными историями не угостили и сразу сказали, что единственный человек, который может ему помочь, — это Матвей Генрихович Манизер, но он заслуженный и именитый, лауреат государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся: «Попробуйте, конечно, но шансы у вас невелики».

Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. В 1937 г. у Чёрной речки, на месте дуэли поэта, установили барельеф Пушкину его работы. Это стало началом большой «Пушкинианы» Манизера. Скульптор выполнил статую А. С. Пушкина для нового здания вокзала в городе Пушкино, другую — для фойе Государственного академического Малого театра. Большие монументальные работы Манизер осуществил для Московского метрополитена. Наиболее известна станция «Площадь Революции» (1939), где в низких углах арочных проходов размещены большие фигуры с атрибутами различных родов деятельности — пограничник с собакой, птичница с курицей, молодой рабочий с шестерёнкой, чиновник с золотой лопатой и т. д.

Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который ему просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы тот не смог отказать ему дежурной фразой: «Я чрезвычайно загружен работой! Приходите в следующем году».

Растерянный борец за культуру на отдельно взятой площади купил в магазине, не глядя, бутылку коньяка и палку дешёвой колбасы и, погруженный в грустные мысли, заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Коньяк он пил из горла и рвал колбасу не режа — зубами. И тут его осенило!

Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и как уполномоченный делегат народа умолять его изваять памятник.

Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из гранённого стакана и писал «Послание кемеровских пролетариев Манизеру». Пол в номере плотным ковром устилала скомканная бумага черновиков. Ну не писатель он был! Нужные слова не приходили — то получалось слишком официально, то чересчур дерзко: «Ну, не то, не то! Всё какой-то вздор!» Всё-таки великий снабженец первый раз в жизни писал от лица всего Кемерово, и это был трудный хлеб.

Наконец он нашёл, как ему показалось, правильный тон «плача сибиряков» и сел за чистовик.

«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей Родины — СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, ухоженный, но, конечно же, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными — станут учёными, инженерами и, может быть, кто-то пойдёт по линии искусства: будет таким же известным скульптором, как и Вы. Одна наша печаль — нет в нашем городе памятников великим русским поэтам и писателям, как у Вас в Москве! Ни одного.

Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине и многие его стихи знаем наизусть. Ведь именно он был зарницей Великого Октября. Бывает, стоишь у станка, точишь деталь, а в голове звучит:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Только наше терпение — на исходе. Долгие годы ручаются нам решить вопрос и даже в 1949 поименовали в честь Пушкина целую площадь, а памятник на ней отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, и в горком партии, и даже в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят. А он нам жизненно необходим, как воздух свободы.

Надеемся на Ваше живое участие!

Матвей Генрихович, помогите нам с памятником Пушкину. Кемерово Вас вовек не забудет!»

Далее шли подписи.

Карл Иванович накупил чернил разных фабрик и несколько перьевых ручек, которые сразу немного «подправил», чтобы было похоже, что они давно в ходу, и сел подделывать подписи.

«Конечно, обманывать — это нехорошо, но, по существу, я же всё написал, как есть, взаправду, а подписи… ну, все кемеровчане действительно мечтают об уютной площади в центре города с памятником солнцу русской поэзии, так что где тут обман? Я — всего лишь «обнажённый острый меч» в руках истории», — успокаивал он себя.

Сначала он вспоминал фамилии и имена своих знакомых. На двадцатой странице в ход пошла фантазия — и в подписных листах появились Синебрюхов, Красномаков, Попугаев, Краеухов и многие другие «жители» Кемерово.

За полночь, исписав разнокалиберными подписями около 50 листов, Карл Иванович сказал: «Всё, довольно! Будь, что будет!» — упал в кровать и отрубился. Коньяк и мозговой штурм оказались лучшими снотворными.

Наутро, проснувшись ровно в семь без будильника, он был необычайно бодр и деловит, несмотря на то, что проспал всего шесть часов. Его наполняла спокойная уверенность, что план сработает и действовать нужно именно так, как он вчера и решил. Перед именитым московским скульптором должен был предстать не ловкий «выбивала», а делегат от кузбасского трудового народа — немного смущённый порученной ему миссией, но непобедимый в своей прямолинейной правоте.

Карл Иванович не сразу пошёл к Манизеру, как вы подумали, а сперва направился в ГУМ. Там он купил самый обычный мешковатый костюм фабрики «Большевичка», каких у него самого отродясь не бывало. И ботинки не то от «Красного Обувщика», не то от минской фабрики «Скороход», которые тоже никогда не состояли на службе в его привычном гардеробе.

После этого он вернулся в гостиницу и оделся во всё новое. Его ноги, переобутые в «чудо» советской торговли, удивленно спрашивали: «Товарищ, за что?!» В номере он долго стоял перед зеркалом и искал такое выражение лица, чтобы в нём были и почтительное уважение к скульптору, и застенчивость человека из Кемерово в столице, и главное — твёрдая решимость не уйти от него добровольно без памятника поэту. Дополняло образ пенсне, которое постоянно сползало с крупного носа и возвращалось на место суетливым движением, что должно было продемонстрировать волнение просителя.

Отрепетировав «ходока из народа», наш «товарищ Бендер» с чувством внутреннего страдания в новых скрипучих ботинках пошёл на «взятие Манизера».

Скульптор работал в домашней мастерской, когда на пороге его квартиры появился исхудавший за время метаний по стране Карл Иванович с потупленным взглядом и растрёпанной, исписанной сотнями подписей пачкой бумаги в руке. Мастер вышел к посетителю в длинном кожаном фартуке со свежими следами глины:

— Говорите быстро и по делу, я работаю.

— Матвей Генрихович, меня к вам послали трудящиеся Кузбасса с огромной просьбой, помогите! — для произведения впечатления он даже немного присел при финальном «помогите», уменьшившись в своём гигантском росте — это точно должно было сработать.

Его пригласили войти. В кабинете он аккуратно уместился на краешке стула, показывая тем самым свою робость и смущение перед лицом великого деятеля искусства. На край стола этот нескладный человек осторожно положил пачку скрученной бумаги с обращением к скульптору трудящихся и их пёстрыми подписями как напоминание, что он здесь не по своей воле, а как делегат от широких масс пролетариев. И рассказал в красках всю историю памятника Пушкину в Кемерово. Как в 49-м обещали и установили временный школьный бюст на площади, как потом совсем про него забыли; прошли уже годы, а памятника всё нет и нет… Про ревизионную комиссию из Москвы он, конечно же, умолчал.

— М-да, оторвали́сь мы, конечно, здесь в Москве от народа… Живём, как на Марсе. Непременно нужно помочь. Я думаю, исходя из вашего рассказа о площади, вам подойдёт памятник метра на 3-4 высотой. Полагаю, за год управимся. Готовьте договор.

— Никак нельзя, дорогой Матвей Генрихович, за год — трудящиеся переживают.

— Уважаемый, как вас там, Карл Иванович? Я ведь вам буквально памятники не рожаю. У нас, понимаете ли, тоже есть производственный цикл. Обязательства.

— Ну, может быть, есть хоть какой-то выход… — Карл Иванович выжал при этом густой росой на скульптора буквально весь свой заготовленный образ.

— Ну, если вам уж так крайне срочно необходимо — недавно я делал для Малого театра скульптуру Пушкина, могу отлить копию. Но она будет весьма небольшого размера — почти в его натуральный рост. Вам, наверное, это не подойдёт.

— Ещё как подойдёт! — взмолился Карл Иванович.

— Готовьте договор.

— Вот, уже со мной, пожалуйста. Только сумму вписать!

— Хорошо, я посчитаю смету, подпишу и завтра заедете — заберёте. Только имейте в виду — лишней скульптурной бронзы у меня нет, доставайте сами где хотите. Это уже ваши хлопоты.

— Конечно, Матвей Генрихович, это как раз не вопрос, — из Карла Ивановича, воспользовавшись сладким ощущением победы, попытался вылезти сидевший взаперти пройдоха-снабженец, но его быстро затолкали обратно.

Назавтра Карл Иванович, уже в своём привычном гардеробе ответственного хозяйственника, был в Главкультснабе: «Что тут у вас с бронзой для товарища Пушкина?» С ней тоже всё оказалось очень сложно. Бронза для дела и для тела поэта требовалась специальная, обладающая повышенной пластичностью и вязкостью для передачи тонких деталей скульптуры. Все пути к ней вели к одному поставщику — заводу цветных металлов в Мытищах, куда он и выдвинулся без лишних отлагательств.

Глава 5

Мытищи — это всего 19 км от центра Москвы на северо-восток, но уже совсем не Москва. Никакого даже отдалённого сходства. Захудалый завод неведомого года постройки. Заспанный дед на проходной, да ленивые собаки со свалявшейся навек бурой шерстью. Толстые ленивые мухи на документах в отделе пропусков.

Обладатель медали «За взятие Манизера» вёл долгие разговоры с директором и начальником отдела сбыта про фонды, недобросовестных поставщиков, про Кузбасс и про трудности везде и во всём. Не избалованные вниманием заезжей публики заводчане понимали его интерес к предмету переговоров и прощупывали, какую бы поиметь выгоду с сибиряка за сверхплановую продукцию. Не каждый день такая крупная рыба сама идёт в сеть! В иной ситуации он развернул бы все эти привычные вымогательства ловкачей и в два счёта получил бы желаемое — ещё бы и сами должны остались. У него были нужные рычаги «где надо». Но сейчас он почувствовал, что очень сильно устал — он хотел побыстрее вернуться в родной Кемерово к будущему внуку и дочке Светлане. Вся эта «дипломатия» ему смертельно надоела, и тут он вспомнил про обещанную ему награду — автомобиль:

— Бронза, бронза… а если трудящиеся Кемерово вам в плане шефской помощи передадут автомобиль?..

— Да? У вас есть такая возможность? А какой? — вялый ещё минуту назад, директор вдруг проснулся, проявил искренний интерес к делу Карла Ивановича.

— Наша «Победа»¹¹, — спокойно и твёрдо ответил он.

— О-о-о!.. Карл Иванович, что ж вы сразу-то нам не сказали, как важен памятник Пушкину для Кемерово? Кстати, сколько бронзы? Всего-то тонна? Мы можем и больше. Приходите завтра, мы подготовим все документы.

Через два дня он уже был дома. Успел. Светлана дождалась его, как и обещала.

А ещё через три дня она родила богатыря — 3600!

Дед настоял, чтобы внука назвали Александром, и всем доказывал, что Александр Андреевич Блинов, то есть, конечно же, Тихонов, звучит гораздо изящнее и современнее, чем Максим. Ну, вы понимаете, в силу каких обстоятельств он изменил своё мнение.

Матвей Генрихович Манизер отлил скульптуру точно в срок, как и обещал. 15 декабря 1953 года, тщательно упакованная, она прибыла в Кемерово в железнодорожном вагоне.

Константин Иванович благополучно пережил ревизию и остался главой города при полном доверии партии и правительства.

6 ноября 1954 года на площади по случаю торжественного открытия памятника А. С. Пушкину собрались «лучшие люди города» — партийцы и немногочисленные кемеровские деятели искусств. За ходом митинга бдительно наблюдали товарищи Ленин и Сталин, портреты которых окружали герб СССР на трибуне слева и справа.

Поэт стоял весь в белом. Праздничную речь произнёс первый секретарь обкома КПСС, потом — горкома, далее — председатель горисполкома Константин Иванович Горюнов.

Верёвки обрезали — белые одежды пали, и Кемерово увидел «нашего» Пушкина.

С площади вёл прямую трансляцию корреспондент областного радио Миша Ялин:

— Наш микрофон установлен на площади имени Пушкина. Сегодня, 6 ноября, здесь открывается памятник великому сыну русского народа, гениальному писателю Александру Сергеевичу Пушкину. На торжественное открытие памятника собралось несколько тысяч трудящихся областного центра. Пришли представители советских, партийных, профсоюзных и комсомольских организаций, рабочие заводов и фабрик, студенты, учащиеся школ и ремесленных училищ. Многие из них в знак любви к великому поэту принесли огромные венки, живые цветы.

Карл Иванович обошёл вокруг памятника, в судьбе которого он принял такое живое участие, и оценил его:

— Совсем как живой. Ну, здравствуйте, Александр Сергеевич!

Примечания

9

Касьяныч — Моисеенко Леонид Касьянович, один из ведущих архитекторов Кемерово 1940-50-х гг. В частности, по его проекту построена «визитная карточка» Кемерово — ансамбль Главпочтамт (Дом связи) и Администрация города (здание управления МВД).

10

Орловский рысак, или орловская рысистая — порода легкоупряжных лошадей с наследственно закреплённой способностью к резвой рыси, не имеющая аналогов в мире. Её история неразрывно связана с именем графа Алексея Григорьевича Орлова. Он также был горячим поклонником петушиных и гусиных боёв, являлся одним из авторов орловской породы кур. Есть сведения, что очень ценил канареечное пение.

11

«Победа» — автомобиль ГАЗ М-20 «Горьковского автомобильного завода». Выпускался с 1946 по 1958 годы. Первым оценил новинку И. В. Сталин. 19 июня 1944 года ему показали образец будущего серийного автомобиля. Главный конструктор «ГАЗа» предложил назвать автомобиль «Родиной». Вождь иронично спросил: «И почем у нас будет Родина?» Тогда родился второй вариант «Победа». Сталин, глядя на автомобиль, улыбнулся: «Ну, не велика “Победа”…» Но потом добавил: «Пусть будет “Победой”». Обеспеченные советские люди могли выбирать между «Москвичом-401» (9 000 рублей) и «Победой» (16 000 рублей).