Суровая Родина. Кемерово

Сергей Колков, 2022

Второе издание Нехорошего путеводителя города К. обросло новыми захватывающими историями и подробностями из жизни «сибирской Атлантиды».История России, как известно, творится в столицах, а что в это время происходит в Сибири? Автор показывает в деталях, как знаковые события новейшего времени выглядели из Кемерово. Сначала строили «город-сад», потом разочаровались в «охоте за призраком коммунизма» и кинулись в «джунгли капитала». Жизнь в Кемерово не стояла на месте. Рисковали, зарабатывали, а потом спускали капиталы по ветру – всё как везде, но с сибирским размахом.Маршрут, как и в первом издании, проложен в двух плоскостях: пространственное перемещение по культовым городским местам Кемерово (некоторые причем появляются неожиданно) и пристальный взгляд на них сквозь толщу лет – от 20-х годов XX века до современных дней. Каждый из них показан со своей «подпольной» историей» через честные рассказы очевидцев и свидетелей «славных дел».

Доходное место

Трудящийся приходит домой

и застаёт жену с любовником:

— Вот вы здесь глупостями занимаетесь,

а в «Садко» чешские туфли дают!

Лично пережитое

Вещевой рынок — ул. Тимирязева (ныне — улица Соборная)

Вещевой рынок Кемерово с послевоенного времени до 1989 года располагался на улице Тимирязева (сейчас это улица Соборная) рядом со сквером Гагарина.

Центр воскресной жизни и неформального отдыха кемеровчан в эпоху, когда про видики никто ещё и не слышал, а телевидение не баловало во всех смыслах.

28 марта 1989 года горисполком принял решение о проектировании земельного участка площадью 1,5 га между улицами Тимирязева, Луговая, Кавалерийская и Гагарина — речь шла о территории рынка.

18 ноября 1989 года градостроительный совет после страшной борьбы и препирательств выдал разрешение на строительство на этой территории Знаменского собора и ансамбля.

Спекуляция в СССР была, может быть, и не самым страшным, но уголовно наказуемым преступлением. Статьёй 154 УК РСФСР 1960 года за неё предусматривались следующие меры ответственности: либо лишение свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, либо исправительные работы на срок до одного года, либо штраф до 300 руб. Мелкая спекуляция, совершённая повторно, наказывалась исправительными работами на срок до одного года или штрафом до 200 руб. с конфискацией предметов спекуляции, а спекуляция в виде промысла или в крупных размерах — лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества.

Закон был суров, но поскольку в СССР дефицитом умудрились стать практически все товары высокого качества, советский человек умел «крутиться». Отношение к спекулянтам в обществе было нейтральным. В спину им не плевали и в подворотнях «по идейным соображениям» не били.

Всё детство я провёл у бабушки, которая жила на Сибирском переулке — это если пройти чуть вглубь частного сектора от перекрёстка нынешней улицы Соборной (экс-Тимирязева) и Сибиряков-Гвардейцев.

В одной трамвайной остановке от нас был городской базар или, по-народному, барахолка. Сейчас на его месте — Знаменский собор. Поход на базар был главным городским событием по выходным дням. Здесь собирался весь Кемерово. Прогуляться по набережной, сходить в кино или, бери выше, в театр — разве это воскресные развлечения, а вот базар — совсем другое дело. И не важно, что денег нет, как и планов что-то купить, — здесь место встреч, разговоров и нарезания кругов вокруг прилавков.

В будние дни он не работал, только какие-то самые алчные бабки торговали семечками у закрытых ворот.

Всё разнообразие товаров и продавцов частной торговли города Кемерово умещалось на квадрате примерно 100 на 100 метров. Увидели бы вы сейчас «многообразие» выбора тех лет, вы бы заплакали или рассмеялись, но времена не выбирают.

Итак, пошли!

Слева, вдоль трамвайных путей, — собачий ряд. У высоких тополей продавали щенков, собак и редких кошек. Кошки в то время не считались товаром — моды на экзотические породы ещё не было (пожалуй, только на сиамскую), а дворовые плодились и размножались сами по себе. Основной товар — собаки: овчарки, охотничьи и декоративные. В этом собачьем ряду и произошло моё первое грехопадение — я продал друга.

Каждый советский мальчик откровенно или втайне мечтал о немецкой овчарке.

Овчарка была культовой собакой всесоюзного масштаба. Обязательная героиня всех фильмов про войну, пограничников и уголовный розыск. Крепкая. Умная. Подтянутая.

Существуют две родственные породы — немецкая и восточноевропейская овчарка. Базовой породой для выведения восточноевропейских послужили немецкие овчарки, вывезенные из Германии в СССР в 1930-е годы.

Ценились они обе, но немецких овчарок уважали больше, чем европеек, даже несмотря на то, что они были «немецкими». Как говорится: «держи друзей близко, а врагов ещё ближе». Никакие эсэсовцы со шмайссерами и злыми собаками на длинных поводках в фильмах про недавнюю войну и Штирлица не смогли испортить им безупречную народную репутацию. Они были Образцом верного служения человеку. Да, было время, они немного сбились с пути, но потом осознали и присягнули на верность Родине и советскому народу.

Моё беспросветно несчастное детство прошло под завывания: «Хочу собаку!»

Я хотел её так сильно, что готов был ради неё на всё: учиться только на отлично, регулярно убираться в своей комнате, ходить к бочке за квасом столько раз в день, сколько скажут — в общем, быть идеальным ребёнком. Родители, если бы захотели, могли бы под это навязчивое желание вить из меня не просто верёвки, а корабельные канаты, но им это в голову не приходило. Я устраивал им бойкоты и голодовки, не разговаривал днями и неделями, лежал под одеялом и тихо рыдал.

Я хотел не просто собаку, а такую большую, с умными тёмными глазами и острыми стоячими ушами. «Она смешно наклоняет моду и навостряет уши, когда слушает, и будет точно исполнять мои команды. Купите немецкую овчарку!» — убеждал их я.

Моя «собачья история» началась рано утром в ноябре 1976-го.

Я — ученик 1 «А» класса школы №31 города Кемерово. Учусь с первой смены.

Около 6 утра у нас зазвонил телефон. «Кто говорит?» Нет, не слон. Это было очень странно — таких ранних звонков никогда не было. Дом спал. Мама взяла трубку и сквозь сон спросила:

— Кто это?.. Собаку, какую собаку?

Я услышал «волшебное» слово и моментально вскочил с постели:

— Собаку, давай собаку!

Мама ещё окончательно не проснулась, поэтому честно призналась:

— Звонила моя студентка, у неё ощенилась собака, — и ушла досыпать.

Маму, конечно, я дожал. Через несколько дней мы со старой кроличьей шапкой чёрного цвета поехали за собакой.

Кролик был самым близким другом советского человека после управдома — «это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса». Хулиганы на улицах — и те не снимали с прохожих кроличьи шапки даже в самых дерзких районах Кемерово: это было уж совсем западло. В каждой семье на антресолях валялись поношенные, затёртые, засаленные кроличьи шапки. Выбросить их было жалко, а носить уже стыдно.

Приехали. Собака оказалась болонкой. Поговорили, завернули пахнущий счастьем комочек в шапку — и домой. Она была беспаспортная и белоснежно белая — одним словом, «Фенька»!

Первые полгода я был на седьмом небе от счастья — ухаживал за ней, гулял, кормил. Фенька росла и превратилась в прелестную лохматую болонку. А я опять начал «скулить». Собака оказалась собаке рознь! Я-то хотел овчарку, чтобы дрессировать её, учить всяким командам, задерживать хулиганов и даже, возможно, шпионов.

А эта — издевательство какое-то, а не собака.

Настроение моё всё больше портилось. Я понял, что суровая судьба сыграла со мной злую шутку — подсунула мне «ни то, ни сё» вместо овчарки.

Уже второклассник, Сергей Колков принял первое важное решение в своей жизни — продать собаку.

В воскресенье я проснулся в гостях у бабушки и твёрдо сказал:

— Я иду на базар продавать Феньку!

Бабушка относилась к Феньке спокойно и без личной привязанности, как всякий деревенский человек относится ко всему живому — скотина, она скотина и есть.

Мой план был продать её и купить взамен щенка овчарки, чтобы всё в моей жизни стало «по-настоящему».

Я быстро оделся, взял Феньку на поводок и двинулся в сторону базара, бабушка покорно засеменила следом за мной.

Пришли на базар. Занял свободное место у тополя в собачьем ряду. Вокруг меня моментально собрались люди. Вид живописно кучерявого мальчика с такой же кучерявой, но только белой болонкой в ряду взрослых продавцов был необычным.

Какой-то рослый пацан, сплюнув шелуху от семечек на землю, спросил, сам себе ответив:

— Чё, друга продаёшь?

Я промолчал. Мне не хотелось рассказывать какому-то чужому мальчику, как обманула меня судьба-злодейка.

Стою. Отчего-то мне стало сильно стыдно, но отступать уже некуда. Стыдно было не от того, что продаю Феньку, а стыдно вообще что-то продавать.

Вскоре появился перспективный покупатель — женщина средних лет:

— Сколько стоит собака?

Это было неожиданно.

Продать-то Феньку я решился, но моё решение было твёрдым и бесформенным одновременно. До этого я ничего и никому в своей жизни не продавал, даже за пять копеек. Ни с мамой, ни с бабушкой я этот план не обсуждал. За сколько? Цена меня не волновала, я о ней вообще не думал — главное, чтобы хватило на овчарку.

Женщина мне сразу понравилась, она была симпатичная и «городская».

— Мальчик, и сколько же стоит? — повторила она вопрос.

Так… Я чуть-чуть подумал и выпалил:

— Пятьдесят!

Почему «пятьдесят»? Просто это была самая большая купюра, которую я видел в своей жизни, — зелёная, хрустящая, с серьёзным дедушкой Лениным в полосатом пиджаке.

Бабушкина пенсия была сорок рублей. Она ахнула:

— Деньжищи-то какие!

В её голове не укладывалось, как бесполезная в хозяйстве собака может вдруг стоить таких бешеных денег.

Покупательница, напротив, совсем не торговалась:

— Хорошо, беру.

Достала «те самые» пятьдесят рублей одной хрустящей бумажкой и вручила их мне.

Дальше всё произошло, как в тумане, — я положил их в карман, отдал женщине поводок с Фенькой в нагрузку, развернулся и пошёл домой. Бабушка как тень заследила за мной вслед. В тот день я был не в состоянии прицениваться к щенкам овчарок. Больше Феньку я никогда не встречал.

Всё случилось по-настоящему — настоящие деньги за настоящее предательство.

А базар жил своей жизнью.

На пятачке перед входом стоит автобус пазик — из его форточки, вопреки недоброму отношению власти к кривлянию молодёжи под иностранные малопонятные слова, льётся на базар громкий свет «не нашей» музыкальной культуры, благословляя в городском масштабе развитие товарно-денежных отношений на потребительском рынке. Энергичные хиты «с той стороны» великой советской стены местные просветители «пилят»²² на целлулоиде, потом скобой крепят к открытке «С новым годом!» или «C 1 мая» и пускают люкс для бедных в народ. Как ни странно, но при всей постоянной и неусыпной борьбе партии за нравственный и культурный облик советского человека, здесь — на воскресном базаре — эта политически безупречная машина, которая по будням была «в каждой бочке затычкой», тоже отдыхает. Образовывалась какая-то загадочная пустота контроля — всё шло куда-то туда, куда и должно было прийти: не к торжественной Зыкиной или задорной Ротару, а к вполне похабным, но очень желанным Boney M с их «Ra ra Rasputin. Russia's greatest love machine. Women would desire. Oh, those Russians» (англ. О, Распутин — это великая русская секс-машина. Женщины бы его хотели. О, эти русские).

Слушать такую открытку можно было достаточно долго. Никакой речи о hi-fi, конечно, не было. Да и качество звука на советских массовых проигрывателях типа «Аккорд» слушателей мало волновало — главным было чувство радости от прикосновения к далёкому празднику жизни. Казалось, что на этом самом Западе все так и живут — легко и играючи, под песни Boney M. Как бы ни старался политический обозреватель Бовин в телепрограмме «Международная панорама» рассказывать о тяжёлой жизни рабочих в странах капитала, их лица на заднем фоне были подозрительно сытыми и довольными.

Одна песенка — один рубль. Из автобуса рвались наружу шлягеры ABBA, Boney M, Dschinghis Khan, Afric Simone и прочая вкуснотища. Крутили их секунд по тридцать — основной куплет и мотивчик. Нужно было стоять рядом с автобусом и ловить какую-то самую клёвую песню, а потом бежать к окошку и объяснять: «Мне вот эту: капа-да-па-дапа, да-да-да, а люська залетела, шозадела!» Пока несёшься покупать понравившуюся, из форточку вырывается уже другая — ещё более вкусная, а денег-то на кармане всего «рупь».

Хит-парад у пиратов был на мировом уровне — всё самое свежайшее здесь и сейчас. Названий исполнителей и групп никто из покупателей толком не знал. «Наша» музыка была в этом пазике не в почёте — время «Ласкового мая» ещё не пришло. Дельцы из автобуса хорошо разбирались во вкусах кемеровчан. Торговля шла бойко — стояла очередь.

Потом одного из руководителей кемеровской Рембыттехники, под крышей которой долгие годы шло это аудиопиратство, арестует ОБХСС. При обыске у него, в числе прочего, найдут стартовый спортивный пистолет, переделанный под патрон «мелкашка» и, самое страшное, золотое кольцо с американским национальным девизом, выгравированным внутри, — «In God we trust». Из-за этого кольца газета «Комсомолец Кузбасса» напишет о нём статью на полполосы, почти как об изменнике Родине: «Сегодня крутит БониЭм, а завтра свалит насовсем!»

Чуть позднее, с появлением первых кассетных магнитофонов, на этот же пятачок перед входом на барахолку впишутся ещё и новенькие жигули. Сидящий в них в «строгаче»²³ лысый дядька будет продавать кассеты с записями. В начале 80-х в его ассортименте впервые появятся «наши люди»: Высоцкий, Галич, Жванецкий и Северный. Лёд тронулся — Boney M, подвиньтесь! Кассета будет стоить десять рублей — немалые деньги.

Самоё козырное место базара — входные ворота, территория цыган. Толстые горластые тётки в цветастых юбках с золотыми улыбками советских рокфеллеров — «королевы торговли». Трясут полиэтиленовыми пакетами Beriozka²⁴ (Берёзка), Монтана, Пугачёва. Хит продаж — с грудастыми ковбойскими девчонками, тугие задницы которых упакованы в джинсы Lee — доходит в цене до шести рублей; Аллу Борисовну делят надвое — по трёшке, что делать: sex sales (англ. — секс продаёт). Другой их ходовой товар — жвачка. «Лёлек и Болек» из Польши, «Kalev» из Прибалтики и очень редко — штатовский «Дональд Дак». Когда открылось производство в Москве, начали спекулировать и нашей — производства «РотФронт»: мятной, апельсиновой и клубничной. Самопальная тушь для ресниц, хна для окраски волос, помада, колготки.

В глубине рынка, в ряду под навесом, рядом с аквариумными рыбками, торговали жвачкой местного кустарного производства. «Лёлек и Болек» стоила от полутора до трёх рублей. Местная — 20 копеек. Выглядело это так: литровая банка с мутной водой, на дне которой лежали коричневые кусочки чего-то похожего на ириски. Тётка-продавец ловко цепляла их вилкой и клала на листочек фольги. Как-то раз мы с бабушкой её купили. Ну как описать это «чудо»? Не иначе как гудрон согрешил с гематогеном или ириской.

Продвигаемся на рынок. Слева — торговые ряды. Вкопанные в землю покосившиеся деревянные столбы сверху застелены отполированными временем кривыми досками. За ними стоят женщины и бабки. Мужчин почти нет. Торговля — как частная, так и государственная — считалась в Кемерово делом женским. Продаётся всякая всячина. И ношеные вещи, и самосшитые, посуда, часы, овчинные полушубки, шали, вязаные носки и варежки — буквально всё! Чтобы занять хорошее место, нужно прийти пораньше — часов в шесть утра.

В этих рядах, среди торговок всякой самодельщиной, встречались и мелкие спекулянты из интеллигенции. Схема была такая: если в семье был автомобиль, то нужно было ездить по глухим деревенским магазинам и искать там что-то такое дефицитное, что в деревне никому не за надо. Например, модный портфель-дипломат. Его можно было купить в сельпо рублей за двадцать, а продать на базаре за тридцать-сорок. Роли в семейном бизнесе делились так: муж гонял в поисках дефицита по дальним деревням, а жена продавала его на базаре.

Все они официально где-то работали — жить в Кемерово одной спекуляцией было невозможно, это же не Москва. Встретить на базаре коллегу по работе, продавая дефицит с накруткой, было не криминально, но всё-таки немного стыдно. Дело было даже не в само́м факте публичной спекуляции, а в том, что профессия работника торговли или «торгаша» считалась «второго сорта». Иметь «своего человека» или водить знакомство с директором магазина либо товароведом крупного магазина было очень престижно и полезно, но… шахтеры, химики или учёные — вот настоящие герои страны, а торгаши — неизбежное зло.

— А ты, кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросили у Павлика в детском саду перед выпускным утренником.

— Я хочу стать директором универмага! — уверенно ответил дальновидный ребёнок в 1975 году.

Через несколько дней на собрании с родителями заведующая детским садом рассказала:

— Товарищи, мы спрашивали у ребятишек, кто кем хочет стать. Игорёк — пожарным, Танечка — доктором, Петя — милиционером, а Павлик сказал, что директором универмага (смех среди родителей). Интересный выбор, я впервые с таким встречаюсь за тридцать лет работы… — мама Павлика готова была вместе со стулом провалиться куда-нибудь — главное, подальше отсюда, но тоже улыбалась, как и все вокруг, «детской неожиданности».

Многие врачи, преподаватели вузов и прочая «прослойка» время от времени пытались подзаработать на базаре, но в регулярный заработок это не превращали. Было стыдно и страшно. ОБХСС всё-таки не дремал на страже социалистической законности. Весь городской рыночный народ был на этом квадрате как на ладони, и попасть в поле зрения милиции было запросто. Да и достать что-то ценное в деревнях не всегда получалось — колхозники тоже хотели жить и выглядеть не хуже городских.

Случаев вынесения приговоров и осуждения граждан Кемерово на реальные сроки за продажу какого-либо штучного предмета на базаре, пусть даже и по завышенной цене, не было. Могли оштрафовать или, согласно статье 33 УК РСФСР («Общественное порицание заключается в публичном выражении судом порицания виновному с доведением об этом в необходимых случаях до сведения общественности через печать или иным способом»), написать письмо на работу: дескать, а ваш-то сотрудник — «махровый»* спекулянт, разберитесь! Ну а дальше — товарищеский суд, профком и отправят неудачника в самый хвост очереди на улучшение жилищных условий. А это, надо вам сказать, был страшный приговор.

Дела по статье 154 милиционеры шили без фанатизма, потому что звёздочку за мелкого спекулянта точно не получишь: «Ну, купил гражданин Петров ковёр за двести рублей и перепродал за триста. Мелкое правонарушение». Гораздо интереснее им были крупные системные перепродажи, совершаемые должностными лицами в торговле и в общепите: уход дефицитных товаров с баз, минуя магазины, скупщикам, махинации в ресторанах. При полном отсутствии в ресторанах СССР контрольно-кассовой техники просторы для обогащения там были необозримыми. Но там у сыщиков была другая проблема: большинство советских директоров в торговле и общепите были хорошо «вписаны» в систему, и голыми руками их не возьмёшь. У каждого из них имелись «свои люди» среди партийцев, больших милиционеров, прокуроров и т. д.

Вдоль ограды базара слева — продавцы ковров. Ковры входили в тройку сакральных желаний советского человека: ковёр, хрусталь и дублёнка. Ни одного, ни другого, ни третьего никто никогда не видел на прилавках магазинов, но у всех на стенах и в сервантах «это» было. Ковры большими цветными парусами висели на деревянном заборе. Те, кто не успел занять место на заборе, продавали с земли, отогнув край ковра для демонстрации узора и расцветки. Где-то там же ещё и мебель.

Вперёд от входа по центру — бабки с семечками. Торговок шесть в ряд. Щегловские кулацкие морды. Зимой — в тулупах, закутанные в плотные коричневые и серые шали. Летом — опять же в чём-то чёрном и замотанные в кокон платков. На земле стоят большие холщовые кули-мешки с жареными и сушёными семечками, за ними на скамеечках сидят необъятные торговки. Одна из них негромко зазывает покупателей:

— Сёмки-сёмки, налетай! В моде свежий урожай!

— Летит в небе самолёт, пилот семечки грызёт, — отвечает ей товарка с другого краю.

Стакан — 20 копеек. Здесь-то и идёт самая бойкая торговля на базаре — покупает каждый второй. Бабки рубят «бабки». Двадцатник — сущая мелочь, найдётся у всякого. Для милиции тулупы с сёмками — «колхозная шушера», а на самом деле — настоящие воротилы теневой экономики! Какие деньги поднимали…

Вся земля, куда ни глянь, вокруг покрыта слоями шелухи. Принято ходить-глазеть, нырять рукой в кулёчек и сплёвывать её на землю. Осенью и весной здесь под ногами специфическое месиво из грязи и шелухи, похожее на навоз.

Как всегда, доступная цена и массовый спрос творили чудеса. В воздухе уже был разлито молоко «быстрой наживы» на купи-продай, но немногие из страждущей лёгких денег молодёжи понимали, что настоящие капиталы куются у них под носом через стакан за 20 копеек. Им грезился Adidas, финские куртки и японские часы с семью мелодиями как предметы для перепродажи и быстрого обогащения. В ходу были сложные схемы — слетать в Таллин, купить там у поляков дешёвую бижутерию и перепродать её в Кемерово или привезти из Калининграда вязаные финские шапки Karhu. Малолетки считали, что где импортное, там и большие барыши. Лопухи! Вот таких «молодых да ранних» и прихватывал ОБХСС. Настоящим искусством крутого барыги при этом было незаметно «скинуть» товар, пока милиционеры вели его к своей будке, которая располагалась здесь же — в глубине барахолки. Деньги он, конечно, на этом терял, но сейчас важнее было уйти «сухим» — без протокола. «Где товар?» — «Какой товар? Сказали идти, я и шёл, а товара у меня никакого и не было…»

Шумит базар! Справа — ряды с аквариумными рыбками, всякими мелкими домашними животными типа хомячков и морских свинок. Далее направо — поросята, кролики. Ещё чуть глубже — гашёная и негашёная известь, корма для домашней скотины, какие-то клетки, самодельные деревянные лопаты, мётлы, веники…

Дальше по прямой — «алики», парни из Средней Азии с прилавками помидоров и огурцов. Тоже малоприметные советские миллионеры, как и грузинские цветоводы — «гвоздичка за рубль». Ну сколько заработаешь на помидорах? Нормально.

У бабушки в доме была свободная комната, которую «алики» регулярно снимали. Имена у них были длинные и замысловатые, и бабушка их плохо запоминала:

— Баба Паша, зови меня просто Алик! — сказал ей как-то один из жильцов, так она всех их и называла.

Овощи привозили машинами. Ассортимент был небольшой, но проверенный: помидоры и огурцы. Сорили деньгами перед местными девчонками, ходили обедать по ресторанам. Не бедствовали.

Центральный пятак, прямо в центре базара — здесь держатся «тёртые калачи»: бесцветные неприметные лица, очки в модных оправах, одежда неброская, но фирма́. В отличие от остальных торгашей, товар напоказ не выставляют — нужно спрашивать, «что есть»: джинсы, дублёнки, импортный трикотаж, финские сапоги, спортивные костюмы и кроссовки Adidas. Товар хранится в машинах, припаркованных где-нибудь на соседних улицах. Примерка и расчёт — там же. Их немного, всего человек десять, выглядят они самоуверенно, особенно ничего не боятся — у них с милицией всё давно «притёрто». «Таких не берут космонавты» под белые руки и не ведут к будке общественного позора; если планируется операция по борьбе со спекулянтами, то в этот день они просто не выходят на работу. Для данных избранных это уже основное место работы; трудовая книжка «лежит» у них где-то для порядка, чтобы не считали тунеядцем.

Фирменная черта центровых — «бегающий» тревожный взгляд. Как настоящие шпионы, они всё время озираются и отслеживают пространство вокруг себя: «Нет ли на горизонте милиции?» Кого им тут бояться? Все же «свои»! Это профессиональный театр для клиента, чтобы он понимал, что покупает уже не просто дефицит, а идеологически вредный «опасный» товар с загнивающего, но чертовски ароматно пахнущего Запада, и поэтому платить за него нужно дорого и не торгуясь.

Торговали центровые не только фирмóй, но и продукцией теневого сектора советской экономики — «цеховиков». «Цеховка» в СССР была разной по качеству — от явной «палёнки», когда на страшные кустарные вещи пришивали лейблы Puma и Adidas, до продукции высочайшего качества, которую было невозможно отличить от оригинальной. Правда, и стоил такой товар, как настоящий. Центровые, конечно, если уж и толкали «цеховку», то только высшей пробы.

Позднее их назовут фарцовщиками, но какие они были «утюги»²⁵? В Кемерово «фромов»²⁶ отродясь не бывало! Определимся с терминами. Фарцовщик брал товар у иностранцев, комбинируя нелегальные валютные и товарные операции. Промышляли в Москве, Ленинграде и портовых городах, куда приезжал интурист. Спекулянт же закупался исключительно за рубли, доставая дефицит через работников торговли, у перекупщиков в столице или у моряков в портах. Ну и под статьёй он ходил, в отличие от фарцовщиков, «мягонькой», а за валюту в УК были уже совсем другие расценки.

Самый ходовой товар у центровых — джинсы. Американские — Levi’s, Montana, Wrangler, Lee или итальянские — Super Rifle, Riorda. Интересно, что в СССР итальянский деним в те годы был популярен чуть ли не так же, как и штатовский. Итальянские джинсы ценили за достойное качество. Они хорошо вынашивались или «пилились», как тогда говорили.

«Те» джинсы стояли «колом»! Именно так и никак иначе. Ноги в новых джинсах просто не сгибались, но это только в первые дни, а затем они постепенно разнашивались. Энтузиасты стирали их в разных химиях, тёрли кирпичной крошкой, чтобы придать поношенный вид.

Джинсы стали троянским конём Запада в совке. Всё началось во время фестиваля молодёжи и студентов в 1957, а потом, как «акт их легализации», в 1969 вышел на экраны культовый мультфильм «Бременские музыканты», где принцесса щеголяет в мини-юбке, а трубадур — в джинсах. Ношение темно-синего «греха» не одобрялось, но и не каралось публично, как это было совсем недавно со стилягами, узкие брюки которых дружинники распарывали до колена и выше.

Какие марки джинсов становились популярными в СССР? В первую очередь те, которые продавались в магазинах «Берёзка»²⁷. Ассортимент в них был сформирован из лучших мировых брендов одежды и бытовой электроники — ведь их задача была реально конкурировать с магазинами в Европе и Азии, чтобы советские загранработники и иностранные дипломаты тратили чеки и валюту в Москве, а не мимо «нашей» кассы — за бугром. Предметом народного фетиша среди тех, кто за границей не бывал и чеков «Берёзки» отродясь не видел, были бело-синие полиэтиленовые пакеты Beriozka Rosinvaluttorg — Moscow. Купить их можно было у цыган за три рубля. Чтобы пакет не порвался и ходил долго-долго, внутрь него вставляли прочную советскую «авоську»²⁸, а сам пакет берегли и носили, как дамскую сумку, и нежно протирали, чтобы не вылупились предательские заломы-потёртости на краске.

В конце 80-х появились и первые советские «экспериментальные» джинсы для бедных: «Тверь» и «Верея». Лучше бы не позорились. Их качество было на порядок ниже зарубежных. Шили-то их не из денима, а из уплотнённого текстиля, изготавливаемого в Ивановской области. Стоили они в столичных магазинах 45 рублей и до Кемерово не докатывались. Но были и ещё более убогие болгарские штаны марки «Рила», получившие кличку «Рыло».

Мой друг Витька Попов в июне 1985 года получил в подарок от родителей на день рождения джинсы. Точнее — решение их купить.

Вместе с мамой они пошли на базар и начали присматриваться к товару. Семья у них была не бедная, поэтому в цене подаренных штанов существенных ограничений не было — всё в рамках разумного.

Цена на джинсы в СССР — вопрос удивительный. В 1980-м их средняя стоимость по стране была 180-200 рублей — хоть в Москве, хоть в Кемерово, а к 1985-му опустилась до 120-150. Это за классику — прямые джинсы «трубы». В это время появляется их конкурент — новый модный силуэт «бананы», которые стоили сильно дороже.

Витька стоял рядом с дядькой в синей джинсовой куртке и внимательно слушал, как тот демонстрировал свой товар молодому парню, явно студенту: выворачивал штанину наизнанку — «строки должны быть ровными, внутренний шов — фабричная оверлочная строчка», показывал штамповку на обратной стороне болтов*, клёпки с микрорельефом. Цену джинсов продавец обозначил в сто пятьдесят, но говорил, что «уступит, если точно будешь брать».

У Витьки до этого уже были настоящие джинсы — прямые, деревянные, резко пахнувшие «не по-нашему». Их ему привезла тётка из Пакистана, муж которой работал там на строительстве чего-то важного по контракту.

Витька слушал и мотал на ус — как проверять джинсы на «палёнку» и как торговаться.

И тут он обратил внимание на скромную девушку, которая держала в руках какие-то совсем необычные джинсы — широченные сверху и зауженные книзу. Таких он раньше в Кемерово не видел.

— Здрасьте, а что это у вас за джинсы?

— Это бананы. Муж-моряк привёз из плавания, вот не подошли — продаю, — девушка явно стеснялась продавать и тем самым вызывала доверие.

— Можно посмотреть? — у этих джинсов, в отличие от классики, была масса новых для Витьки необычных фишек: на бедре чуть повыше правого колена прострочен карман с закрывающей его по диагонали золотой молнией, снизу зауженные штанины тоже застегивались на золотые молнии, собирая или распуская их. Деним был правильно «вонючий». Сзади — шершавая коричневая этикетка с красным принтом — Super Perry’s.

— Откуда?

— Штатовские. Супер Периз. Недорого отдам, за четыреста, — космическая сумма повергла Витьку и его маму в шок. Классические стоили сто пятьдесят, ну, пусть даже сто восемьдесят за Levi’s. А тут — четыре сотни!

Видя их ступор от неожиданно высокой цены, девушка добавила:

— Я к родителям приехала в Кемерово из Риги. Скоро уезжать домой. Хорошо, вам уступлю за триста пятьдесят.

Вот ведь как всё удачно складывалось. Это ещё больше расположило к ней Витьку и его маму. Да, это было действительно очень дорого, но модные штаны им обоим сразу сильно понравились. И такие деньги у них были.

— А какой размер? — спросила мама, показывая готовность к покупке. — У сына — сорок восьмой.

— Сейчас померим, — девушка достала матерчатый метр и ловко обхватила Витьку за талию.

— Нет. Эти ему явно будут большеваты… Но у меня дома есть ещё одна пара точно вашего размера. Давайте встретимся завтра у фонтана на Драме, — предложила замечательная новая знакомая.

— Договорились, — счастливые, что хорошо сторговались, они пошли с базара домой, уже не прицениваясь к другим вариантам.

Назавтра ровно в 11 они сидели, как два солдата, на скамейке у фонтана перед Драмтеатром. Девушка чуть опоздала:

— Здравствуйте! Вот, всё, как обещала, — в руках у неё был обычный белый пакет.

Достали из него джинсы-бананы. Точно такие же, как вчера на базаре, но правильного Витькиного размера. Ещё раз измерили Витьку, потом джинсы по талии — всё точно, они идеально подходили друг другу. Вывернули штанину, как учил дядька на рынке, проверили строчки, посмотрели болты²⁹ спереди и сзади — джинсы были точно «фирма».

— А можно примерить? — мама всё-таки хотела на все сто убедиться в правильности размера.

— Конечно, — втроём они направились через арку в ближайший двор на улице Весенней и зашли в один из подъездов; тогда подъезды не закрывались на замок — заходи кто хочет. Поставили Витьку на картонку, надели на него «бананы» — великолепно!

— Вот умеют же люди шить за границей, — восторженно заметила мама.

— Покупаете? — уточнила девушка.

— Да, берём!

Мама отсчитала ей семь новеньких полтинников, и, довольные удачной покупкой, они поехали домой.

Дома, прямо с порога, Витька снова начал изучать джинсы — они были прекрасны: вонючая ткань, матово-золотые толстые молнии с хвостиками, на которых было выдавлено Super Perry’s. «У меня есть супер перриз, в них ношу я супер пеннис. Парам-пам-пам, парам-пам-пам. Если потереть немножко, будет синяя ладошка. Парам-пам-пам, парам-пам-пам», — роилось в голове неприличное. Померил, прошёлся по комнате. Он полюбил их уже больше старых пакистанских. Хотелось побыстрее пойти к товарищам, чтобы на вопрос: «Что это за чудо?» небрежно ответить:

— Да вот, предки на днюху подогнали. Я их даже и не просил. Штатовские…

Витька снова их снял и начал пристально изучать дальше. И тут он зачем-то вывернул наизнанку молнию на ширинке, которая была плотно прикрыта джинсовой тканью.

На сердечнике молнии стоял маленький, хорошо известный всем советским людям пятиугольник — знак качества СССР.

Примечания

22

Пилить (сленг) — наносить на гибкую заготовку из полиацеталя звуковую дорожку музыкального произведения путём резки каждой заготовки индивидуально на специальном станке.

23

Строгач (сленг) — классическая модель костюма Adidas. Тёмно-синий костюм из гладкого полиэстера с тремя полосками на рукавах и брюках в лаконичном дизайне. Слева на груди — небольшой трилистник (сейчас логотип Adidas Originals). Цена на базаре в разные годы от 300 до 700 рублей. Чтобы носить строгач, нужны были не только деньги, но и признанный обществом «авторитет». Без «авторитета» срок носки мог стать очень коротким. У одного из кемеровских блатных был такой костюм с аккуратно заштопанной дырочкой от ножевого пореза. Костюм достался ему от прежнего владельца.

24

«Берёзка» — фирменная сеть розничных магазинов в СССР, реализовывавших товары и продукты питания за иностранную валюту (иностранцам) и сертификаты, а позже за чеки Внешпосылторга, которые получали как часть зарплаты советские загранработники, дипломаты и военные. Магазины этой торговой сети существовали только в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и крупных портовых городах — Севастополе и Ялте. Вход в магазин контролировал милиционер, который мог подойти и поинтересоваться: «Гражданин, откуда цветная капуста, родной?», а дальше сюжет развивался по обстоятельствам.

25

Утюги (сленг) — фарцовщики. Легендарные персонажи эпохи совка. До сих пор непонятно, что для них было главнее — лёгкие деньги или протест против системы. Типа хиппи, но с долларами в голове. Неспешно прогуливались по верхней галерее ГУМа в Москве и смотрели: ага, идёт интуристская группа, через двадцать пять минут они будут у часового отдела. Всё это походило на рыбалку — утюг спокойно спускался, и начиналось шоу. «Ой! Вам не помочь? Вы ищете часы “Ракета Ноль”? Нет в магазине? Слушайте, тут такое дело: купил отцу как раз такие, по руке не подходят, а мама сказала, что убьёт, если не верну деньги. Не хотите?». Бинго.

26

Фромы (сленг) — обобщенное название фарцовщиками всех иностранцев. Происходит от английского выражения: Where are you from? — Откуда родом будете? Мир тогда делился на фромов и совков. Фромы были разные — стейцы (США), бундесы (ФРГ), пшеки (Польша), дыровцы (ГДР), южки (Югославия), бритишá (Великобритания) и финики, или турмалайцы (Финляндия).

27

«Берёзка» — фирменная сеть розничных магазинов в СССР, реализовывавших товары и продукты питания за иностранную валюту (иностранцам) и сертификаты, а позже за чеки Внешпосылторга, которые получали как часть зарплаты советские загранработники, дипломаты и военные. Магазины этой торговой сети существовали только в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и крупных портовых городах — Севастополе и Ялте. Вход в магазин контролировал милиционер, который мог подойти и поинтересоваться: «Гражданин, откуда цветная капуста, родной?», а дальше сюжет развивался по обстоятельствам.

28

Авоська (сленг) — неубиваемая сетчатая, сплетённая из суровых нитей хозяйственная сумка, используемая в СССР преимущественно для посещения рынков и магазинов. В свёрнутом виде — невесомый предмет. Граждане всегда носили её в кармане, на случай если в магазине «выкинут» дефицит.

29

Болты (сленг) — пуговицы на джинсах. Джинсы бывают на зипе (другое название: на гусеницах) — молнии или на болтах — ширинка застёгивается на пуговицы.