Небо Мадагаскар

Оганес Мартиросян, 2021

Вымышленный Карабах или реальный? Не имеет значения. Речь о том, чтобы ввести его в культурное пространство, в философский дискурс, в сознание человека. Герой книги – Мага. Не армянин, не азербайджанец. Просто кавказец. Он живет в условное время. Никакой войны нет. Есть Нагорный Карабах – независимый. Ни армянский, ни азербайджанский. Мировой. Общечеловеческий. В нем собрано всё. Весь мир по кускам. Улицы Бродского, Бротигана, Мэйвезера. Кафе Кафка и прочие. Вина имен писателей и философов. Встречи, возлияния, беседы, события, знакомства, общение, философия. Жизнь на кончике языка.

3

Утром Мага проснулся у себя с Надой, удивился тому и начал припоминать. «Видно, сильно напился, это поднадоело». Нада не спала, а лежала рядом и играла с волосами на его груди.

— Знаешь, — сказала она, — я подумала о фильме «Зита и Гита».

— Что надумала?

— Многое.

— Например?

— Что фильм о том, что людей подменяют. Зиту забирают на экзопланету, а вместо нее подселяют Гиту. Также наоборот.

— Это фильм о всех людях?

— Ну да. Очень просто. Как Маяковский написал? «Точку пули в своем конце». Он дописал роман — самого себя — и поставил точку. После чего книга его тела и души пошла в издательство. Была издана. Вот. А в комнате нашли черновик.

— Да, остается открытым вопрос, каким тиражом издали Маяковского.

— Наверно, огромным.

— Верно.

Они позавтракали, съели жареной колбасы, выпили кофе «Везувий», который накрыл в своих мыслях весь город и погреб его под собой, проглотили таблетки, чтобы быть на колесах, и пошли на аллею Есенина. Пропустили мимо себя пожилую езидку с собакой и сели на лавку, чтобы побыть вдвоем, но их планы разрушил огромный армянин, который присел с ними рядом.

— Вы думаете, я пришел? — спросил он. — Я настал. Армяне не приходят — они настают.

— Понятно, — промолвила Нада.

— Хорошо вам вдвоем?

— Да, — сказал Мага.

— Если любите, то любите, — продолжил армянин, — но мир невозможен без капелек крови на концовках волос.

— Это как? — вопросила Нада.

— Когда кончик волоса источает кровь.

— Для чего? — удивился Мага.

— Просто красиво.

Сказав, армянин поднялся и медленно пошел прочь, источая вокруг себя все армянское, все горное и могучее. «Ну это булгаковское построение дорог, не пути, а строки «Мастера и Маргариты», вот ноги читают их». Мага закурил и взял руку Нады в свою. Он поглаживал ее ладонь, ловил ее тепло, впитывал в себя, ощущал. Они просто сидели под небом, которое представляло из себя зонт, идущий дождем, хоть никакого дождя не было, поскольку фантазии еще не вся реальность, но кастрюля, прикрытая крышкой действительности.

— Чем отличается армянин от чеченца? — спросила Нада.

— Армянин растет в ширину, чеченец — в высоту.

— Они крест?

— Ну, наверно.

— А я думала, весь Кавказ — вертикаль.

— Да, так и было, никто не хотел опоясывать планету, потому армянин сделал этот шаг.

— Экватор — это ремень?

— Да, Земля есть живот, и мне кажется, японец уже сделал ей харакири.

— Не знаю даже, но могу сказать точно: Земля питается трупами. Вот в таком месте мы живем.

— А еще так: Земля — плод, ядро скоро пустит росток или уже пустило, обещая дерево, огромное дерево, на которое мы все переселимся, чтобы жить, не погибнуть.

Зазвонил телефон Маги, обозначился незнакомый номер. Он ответил на вызов. Заговорила девушка.

— Здравствуйте, — сказала она, — я Кэт, мне ваш номер дал редактор Мамед Рашидович, которому вы оставили свой роман. Я его прочитала. Хочу взять у вас наперед интервью. Вы не против?

— Я — нет.

— Завтра вы свободны?

— Да.

— Давайте встретимся в час дня на аллее Булгакова. Вам будет удобно?

— Да.

— Хорошо. До свидания.

— Всего доброго.

— Да.

Мага выключил телефон и начал изучать свои ногти.

— Интересные?

— Ну.

— Давай изучать твои ногти вместе.

Нада вынула из сумочки пилку и ножницы и стала то ли всерьез, то ли в шутку работать с ногтями Маги.

— Никого же нет, — сказала Нада.

Она обработала ногти, укоротила их, отрезав кожицу по краям, и выщипнула зубами пару волосков из бороды Маги.

— На память?

— Конечно, — отвечала она. — Давай я протру пальцы — мало ли.

Она достала спиртовые салфетки и прошлась парой из них по местам срезов.

— Приятно, — промолвил Мага.

— Ну и что, — улыбнулась Нада.

Они закурили одну на двоих сигарету, подымили в разные стороны и поцеловали друг друга. «Вот поцелуй — два голубя или один голубь и один коршун. Или два медведя, самца, если даже целуются мужчина и женщина. А вообще, рот — берлога: в ней спит медведь». Они встали и пошли в библиотеку, где устроились среди книг, взяли Ахундова и начали погружаться в Азербайджан девятнадцатого века, падать в него, перелистывать горы, кюфту, долины, реки, томаты, гранат и талышей, смеющихся из каждого слова.

— Что такое убийство? — спросила Нада и посмотрела на Магу. — Подойти и выстрелить из пистолета в голову или в сердце? Вонзить нож в живот?

— Нет. Убийство — это самоубийство Ван Гога. Или слова «мы все умрем».

— Это не констатация?

— Нет, это убийство.

— Всех?

— Одного и всех.

— Страшно. И тяжело.

Открыли том Абовяна и увидели тысячи армян, спускающихся с гор. «Это его страницы — предложения, буквы. Трудно читать такое. Можно и умереть». Мага закрыл книгу и остановил тем самым наступление армян. «Пусть отдохнут, хватит уже воевать, хотя война — точка, а мир — запятая, так как восклицательный знак — ружье с пулей, летящей вниз». От этих мыслей его отвлек чеченец, вошедший в зал и взявший Хемингуэя.

— Люблю остроту, — сказал нохчо.

Он положил кинжал на стол и начал чтение книги.

— Читать книгу — потягивать виски в кафе, через соломинку, пить водку или коньяк, — продолжил он. — А экранизация книги — то же самое, но просто пить, напиваться, бухать. Ну, слово — это соломинка.

— Не думаю, — ответила Нада, — слова — это червяки, читать — это умирать и лежать в гробу книги, пока тебя жрут червяки.

— А потом? — спросил Мага.

— Воскрешение эпилога. Захлопывание гроба и выход.

— Интересно вы говорите, — промолвил чеченец, — потому я подумал, что книга — это автобус, в нем строки — сиденья, водитель — это писатель. Книга везет. Герои входят, выходят, платят.

— Конечно, — сказала Нада, — ведь машины есть бейты. Мотор — писатель, багажник — читатель.

— Слишком много умности, — отметил чеченец, — от нее может стать мягкой кость.

— Мягкое сильнее всего, — не согласилась Нада.

Чеченец посмотрел на нее, достал лезвие из ножен, провел им по языку и покапал кровью на страницы американца.

— Понятно, — сказала Нада, — я поняла, откуда берутся рыбы: сидит женщина в начале всех рек и держит раскрытыми ноги.

— И из ее вагины выплывают все рыбы, — закончил мысль Мага.

— Да, — рассмеялась Нада.

— И вы так всегда общаетесь? — спросил их чеченец.

— Нет, только при жизни, — пояснила Нада. — Просто Карабах такое место, где говорить нужно так. А там, глядишь, все станут такими.

— Просто в Чечне не так, — встрепенулся чеченец, — там только лестницы.

— Конечно, — продолжил Мага, — Чечня — полное собрание сочинений Маяковского, тринадцать томов, разрыв двенадцати месяцев, расцепление их.

— Ну, если странно говорить, то скажите мне странно: что есть Арцах? — спросил чех.

— Рэмбо, — ответил Мага. — Мы внутри человека. В голове или в почках.

— Неплохие места, — отметила Нада.

Она полистала Абовяна и начала негромко его читать. Звук ее голоса наполнил библиотеку, как мясом желудок. «Пусть читает, приятно, воздушно, почти легко, так как если некий Вася сорвет болячку и бросит ее и ее съедят муравьи, то их будут звать Васями, пока они не съедят болячку, скажем, Петра. Поэтому вопрос в том, что откладывается на боках, а не в том, что вышло из них».

— Террорист — это тот, в ком взрывается сердце, в ком взрывается мозг — писатель, — сказал чеченец, прервав чтение Нады и размышления Маги.

— Терроризм — это работы Сёра, война или мир — почти все остальные картины. Не все знаю, конечно, — оживился Мага, — но могу сказать, что на днях видел сон, где воскрес немец из «Судьбы человека» и пытал меня.

— Какой немец? — удивилась Нада.

— Которого возил Соколов и сдал после русским.

— Ну вот он и отомстил тебе, — вмешался чеченец.

— А я Соколов?

— Тебе лучше знать, — вынес вердикт чеченец.

Все замолчали, поклевали глазами буквы, рассыпанные в книгах, насытились и откинулись на спинки стульев.

— Я вот подумал, — сказал чеченец, — Печорина же хотела убить девушка в Тамани, а он сбросил девушку в воду. Он же не прав. Это было признанием в любви с ее стороны. Он должен был расслабиться и получать удовольствие от смерти — оргазма. А после нее жениться на девушке и жить до ста лет.

Мага и Нада промолчали, посмотрев друг на друга тем, что вокруг глаз. Чеченец тоже больше не говорил. Он ворошил Хемингуэя, будто бы потрошил, после чего встал и ушел. Нада хмыкнула и открыла газету «Заря Карабаха», начала листать ее, отчего семечки — буквы — посыпались из нее. Тут же в открытое окно прилетели голуби и склевали все черные буквы.

— Вот, — сказала Нада, — а из букв могли взойти подсолнухи. Альтернативы солнцу.

— Подсолнухи — фонари?

— Думаю, да.

— Ну так что ж, пусть будет так. Каждый фонарь мечтает стать солнцем.

— Конечно. И это происходит везде. Просто когда фонарь начинает разрастаться и дарить лето зимой, появляется хулиган и гасит его кирпичом.

— Зачем ему это?

— А потому что хулиган правит миром, и ему ни к чему перемены.

— Он кидает кирпич в лицо Цою?

— Конечно. Барышня и хулиган. Мир сейчас — это война Маяковского и Цоя. Битва меж ними. Один основал Советский Союз, другой разрушил его.

— Не только они одни.

— Понятно, но оба — главные.

— А я подумал, что если разрубить надвое льва, то две гиены побегут в разные стороны, оставив на песке лужицу крови.

— Лужа — это заплатка.

— Лужа — шпион океана. А ногти и когти — клювы. Не кисть, а пять птиц.

Мага замолчал, чихнул, сжав пальцами нос, проводил Наду и забурился к себе. Посмотрел телевизор — старый, пузатый, толстый, откормленный, с перевариваемой пищей внутри — с сосисками, пивом, яичницей и зеленью, — и уснул.