Небо Мадагаскар

Оганес Мартиросян, 2021

Вымышленный Карабах или реальный? Не имеет значения. Речь о том, чтобы ввести его в культурное пространство, в философский дискурс, в сознание человека. Герой книги – Мага. Не армянин, не азербайджанец. Просто кавказец. Он живет в условное время. Никакой войны нет. Есть Нагорный Карабах – независимый. Ни армянский, ни азербайджанский. Мировой. Общечеловеческий. В нем собрано всё. Весь мир по кускам. Улицы Бродского, Бротигана, Мэйвезера. Кафе Кафка и прочие. Вина имен писателей и философов. Встречи, возлияния, беседы, события, знакомства, общение, философия. Жизнь на кончике языка.

Солнце — осиное гнездо, разлетающееся вокруг себя тысячами ос — желтых лучей. Задача человека — заменить ос на пчел, чтобы они давали мед и подчинялись мозгу.

1

Мага вышел из дома и погрузился в горячий Степанакерт, прошелся по улице, вымощенной камнями, слезами и кровью, и зашел в кафе к Армену и Гоги. Там сидел за нардами Тофик и играл сам с собой. Он не удивился приходу знакомого, только надвинул кепку на голову и убил взглядом барана, светящего головой вместо люстры.

— Хорошо, — произнес он.

Мага закурил «Казбек» и выпил стакан сока из Телави. Присел на угол дивана и подумал о Ван Гоге, будто живущем в Грузии и рисующем психбольницы по имени Сергей, Гиви, Махмуд и Арам. «А ведь ничего не изменишь, так и должно быть, иначе — смерть и распад по имени Капитал, который нужно написать и заработать и стравить друг с другом оба эти пути». Появился Гоги и загрузил свое сознание в пожилой монитор комнаты.

— Что ты делаешь? — удивился Мага. — Сейчас всё на плоскости, девушки вон какие худые, жир отрезали и выкинули современные экраны.

— Вон как, — сказал Гоги и открыл бутылку пива «Тбилиси».

Они обналичили свои мысли и устроили фехтование тем, что тире. «Пить хочется опять, сознания плывут в виде туч и идут буквами, черными, серыми, но буквами, именно ими, свежесть стекает вниз. Так и надо издаваться на свете, чтобы лужи были романами, чтобы текли ручьи — предложения, поскольку босым — лафа». Мага вспомнил юность Нагорного Карабаха и судорожно сглотнул. Медведь его сердца заворочался и привстал немного, после чего снова уснул, так как — зима и холод. На это Тофик ничего не сказал, только задумался и стадо мыслей — коров — пустил пастись над горами и есть бытие, распластанное на них. Маге приятным се не было, но он промолчал и попросил официанта принести шашлык с прохладительным пивом — из Азербайджана и Грузии, чтобы Армения завидовала и тоже зашла сюда, села, вся в камнях и в Севане, и не ела раков, только скучала, подрагивала горами и землетрясениями, мыслила ими и писала стихи. «Хорошее есть Кавказ, он мощный мужчина, о нем мечтает каждая женщина, покоряет его, не вмещает в своем сердце, в уме, не может заставить его работать и кормить семью, бесится, уходит к Ивану или Сергею, Тому или Мигелю и стареет, как Али боксирует с грушей, не идя на войну, так как убийство — грех, жарящий мясо и жалящий плоть».

— Ваше мясо и пиво, — сказал официант и поставил заказ.

— Прекрасно. Благодарю.

Мага начал есть, поливая кетчупом мясо, похожее на Афганистан в 1983 году. Ему оно нравилось, приятен был аромат, тепло наполняло его, питало, дарило крылья его позвоночнику, горящему, как свеча.

— Так как пламя есть мозг, спускающийся к паху мужчины и женщины.

Мага закурил и задумался. «Война — это буханка хлеба, мир — тот же хлеб, но нарезанный». Он выдохнул паустовский дымок и огляделся по сторонам. Хорошо ему было. Наступал вечер, выплеснутый из сердца Набокова, и «Защита Лужина» всюду диктовала свои права, напоминающие сложносочиненные предложения, то есть томаты на веточке на прилавке Мехмета. «Именно так, иначе Турция взмахнет ятаганом и отрубит три тысячи голов, выбив из них признание в виде крови, фонтаны вообще, которые — шеи, даже жирафа, не говоря о том, что трубы — змеи, жалящие водой». Мага позвонил знакомой, пригласил ее, назвав по имени, прозвучавшем как выстрел и как Жаклин. Та сказала, что придет и прильнет к нему, не глядя на других, пахнущих Австрией и Венгрией, а также союзом меж ними. Ему это показалось интересным, потому он не стал сравнивать мозг с кишечником, а отметил расцвет Карабаха, ставшего независимым и живущего с сотнями национальностей, надевающих иногда ради приличия на себя человека. Ведь их прогулки и труды в невидимом виде давно начали смущать прочие страны, где люди двумя палочками ног или рук все еще доставали остальное тело и кормили пространство и время.

— Жаклин, — произнес Мага, — мы все еще не женаты, мы все еще порознь, нас все еще нет.

И она вошла, села к нему и улыбнулась улыбкой квитанции или чека, вообще — страницей из Бабеля, воюющего в гробу со всеми питейными заведениями Москвы.

— Бабель, — сказала Жаклин, — рифмуется со словом «штабель», потому что его рассказы — штабели дров.

— Они горят?

— Они мокнут.

Они заказали по пиву, так как Жаклин не захотела есть, и заскучали в разные стороны, разбросали скуку вокруг. А та скукожилась и облезла, опылила воздух и обмазала лица людей виною и равнодушием к небу и вечерам. «Не лучше ли слушать клипы? Не знаю, но есть разница между звуком с картинкой и без, слушать телевизор больше, чем слушать радио». Мага глотнул пива и растекся мыслью по полу и потолку, чтобы она начала стремиться к соединению, прессуя столы, стойку, стулья, людей и их слова, невидимые, но существующие везде. Жаклин положила ногу на ногу и закачалась немного, погрустнела даже, но больше осталась спокойной, как море, в которое упала бомба и не взорвалась. «Ну и пусть, женщина именно для того, чтобы быть пешкой, офицером и ладьей, уничтожая остальные фигуры — черные и белые, невзирая на их принадлежность, которая — сигарета и дым от нее». Они допили с трудом и легкостью пиво и вышли на улицу, когда расплатился Мага. Присели на лавке и закурили сигареты — карандаши, пишущие дымом по небу — на века. Не иначе, потому что Мага так понял и ощутил, пронесся легко и воздушно сутью своего тела и ума, не сходя с места и не двигаясь, так как вблизи Жаклин. «Пусть будет рядом, нет любви между нами, но она в любой момент может накатить и пройтись в виде верлибра и сонета по дороге, исчезая вдали, где солнце — перманентный взрыв, разлетающийся светом и теплом. Потому война — всегда, постоянно, ведь, скажем, свет — постоянное поражение рук, ног, головы и пупка. Свет бьет, ранит и уничтожает, просто не дает подняться и встать, изничтожает всего человека или животное, пронзает их, проникает в кровь, устраивает в ней ураган и топит эритроциты и лейкоциты, плывущие открывать США».

— Почему ты молчишь? — спросила Жаклин.

— Потому что полон.

— Так похудей.

— Я полон мыслей и чувств.

— Я это и имею в виду. Качайся и разбрызгивай все то, что внутри. И передавай железу внутреннее свое. Пропитывай его им.

— Хорошо.

— Наполняй воздух содержимым своего сердца и ума.

— Я понял.

— Ну вот. Замечательно просто.

— Тренируешься?

— Да.

Мага заметил мужчину, идущего к ним. Он был похож на перса. Иран исходил от него. Мужчина шел, окруженный Ираном. Обернутый в него. Сцепленный с ним.

— Барев, — сказал он, когда добрался до лавки.

Мага и Жаклин поздоровались. Мужчина сел рядом и заговорил.

— Весь мир на перепутье сейчас, — молвил он, — одни хотят умереть, другие ничего не хотят. И вот они сливаются вместе. Стекаются в одно и порождают вечность. Людей из двух человек. И этот союз хочет только бессмертия и Вселенной. Счастья, в конце концов. И все это прет с Кавказа. И персы, и турки хотят жить на Кавказе, едут сюда. Ломятся со всех ног. Льются, бегут, текут. Потому что Кавказ точка силы. Ее поставил Ной на вершине Арарата.

— У него же были обе ноги, — возразила Жаклин.

— Ну он с тростью был. А трость ставит точку.

— Ясно, — рассмеялась Жаклин.

Мужчина представился Саидом и спросил у Маги и Жаклин, чем они занимаются.

— Я тренируюсь и пощу фотки в инсте, — отвечала Жаклин, — ну, так, рекламой еще.

— В основном я пишу, — признался Мага и закурил сигарету.

— Что пишешь?

— То, чего боюсь больше всего.

— Все боятся, конечно, не ты на свете один, — ответил Саид и достал бутылку иранского коньяка.

Они выпили из небольших стаканчиков, которые нашлись у Жаклин, нарезали лимон из кармана Саида, закусили дольками и порадовались бытию.

— Коньяк — это топливо, дизель, — сказала Жаклин.

— Его пьют люди-автобусы и люди-грузовики, — нашелся Саид. — Прекрасно, — добавил он.

— Еще бы, — отметил Мага.

Он вторгся в самого себя, вырезал свои сердце, почки и печень и повесил их на кишках сушиться внутри себя. Устроил геноцид внутри отдельно взятого человека и не испугался суда и ответственности, которые сели вокруг него и начали ждать хлеба.

— Это птицы, — сказал Саид, — они души мертвых детей, умерших и лежащих в люльках — гробах.

— Плохо им там? — спросила Жаклин.

— Да ничего, терпимо. Ждут. И дождутся.

Они выпили еще и замолчали, пока коньяк строил в их головах высотки и врезал в них самолеты, начиненные людьми — самыми взрывоопасными веществами на свете. «Ну и пусть взрываются эти люди, это еще Гоголь описал, когда в мешках у него сидели люди, которых потом заложили под здания и вознесли дома». Мага перестал думать и начал дергать заусенцы, похожие на травинки с семенами, которые падут и взойдут или их выклюют птицы.

— Что молчишь? — вопросил Магу Саид.

— Коньяк обрабатываю.

— Конечно. Это посылки. Каждая рюмка — почта, ее надо обрабатывать и рассылать через артерии и вены по органам — по провинции.

— О, — сказала Жаклин, — конечно, рука — это провинция, она завидует сердцу и хочет вонзить в него нож, чтобы стать центром. И вообще, самоубийство, когда вешаются, — это революция, а не смерть. Это Ленин, а не Андрей или Сергей, Вахтанг или Георг.

— Понимаю, — промолвил Мага. — Ведь самоубийц вне решетки хоронили, означая свободу — войну красной и белой крови.

— Сталин красный, — вмешался Саид.

— Он черный, — поправил Мага. — Сталин вытекшая и запекшаяся кровь.

— А красные — это рассвет и закат, а между ними — белые, облака или дни. Крайности победили, — сказала Жаклин.

Все накатили и мельком посмотрели на группу армяно-азербайджанцев, идущую мимо и пьющую глазами друг друга.

— Они говорят на русском, — сказал Саид.

— Ну, это великий и могучий, — рассмеялась Жаклин.

— Русский объединяет, — ответил Мага.

— Кого здесь больше? — поинтересовался Саид.

— Сейчас? Очень трудно сказать. Курортное место, омываемое водой, — ответствовал Мага.

— Метафизической, — добавил Саид.

— Может, — сказала Жаклин и закурила трубку.

— Ну а как? Взмоем в небо? — посмотрел на Магу Саид.

— Трудно сказать, есть тексты, есть жизнь.

— И они не пересекаются? — спросила Жаклин.

— Они — рельсы, если пересекутся, поезда не смогут идти — будут крушения, — пояснил Мага.

— Поезда будут идти на одном колесе, балансируя на нем при помощи селфи-палки, — догадалась Жаклин.

— Снимая себя? — не понял Саид.

— И выкладывая в инсту, — закончила мысль Жаклин.

Они выпили и все вместе подумали, что это будут глаза на кончиках усов, если поезд будет снимать сам себя. Насекомое, решили они. Их головы соединились сильнее и обменялись грузом мозгов.

— Стыковка произошла успешно, — сказала на это Жаклин и скосила глаза, чтобы видеть Китай.