Самая хитрая рыба

Елена Михалкова, 2019

Что делать, если рядом с вами поселился убийца? Не следите за ним. Не злите его. Не ссорьтесь. Но главное – не давайте ему понять, что вы что-то знаете. Что делать, если вы нарушили одно из правил? БЕГИТЕ.

Глава 1

Анна Сергеевна Бережкова

1

Когда наконец-то купили дом напротив, я обрадовалась. Признаю, — это нелепая постройка. С легкой руки насмешливого Яна Прудникова за ней закрепилось название «сераль». Бывший владелец содержал то ли шесть, то ли семь наложниц и давал пищу для пересудов всему поселку. Все огорчились, когда он оказался в тюрьме.

Последние десять лет сераль пустовал. Мне было жаль его. Дома так быстро умирают, если в них нет человека, — больно смотреть. Каменные стены оплел дикий виноград, кровля некогда прекрасной оранжереи провалилась под тяжестью снега, а из балкона проросла березка — карикатурный синоним пальмы в горшке.

В эстетике упадка есть свое очарование. Но я испытала облегчение, услышав, что вскоре здесь будут жить люди.

Их оказалось двое. Молодая семейная пара: прекрасное соседство для старухи вроде меня.

Впервые я увидела их в начале июля. Стоял жаркий безветренный день. Особая тишина, тишина зноя заполняла его. Я распахнула дверь, чтобы выпустить из комнаты осу. Мой дом очень стар, он рассохся, и в его стенах полно щелей. Однако из нас двоих в нем несоизмеримо больше достоинства. Я даже не могу назвать себя маленькой хозяйкой большого дома, хоть по документам он и принадлежит мне одной. Его истинные хозяева давно в могилах. Я кто-то вроде временного хранителя очага, домового эльфа — если бывают эльфы с гипертонией и шейным остеохондрозом.

Оса просочилась в кухню и танцевала над тазом с яблочным вареньем. Шершавые пчелы, слепни, комары — я стараюсь не убивать никого. У меня нет особых убеждений, лишь понимание, что жизнь — ужасно хрупкая штука. К этому неизбежно приходишь, когда и сам ставишься хрупким, точно песочное печенье, которое передержали в духовке.

Оса вылетела, зло жужжа, и я уставилась на пару перед моими окнами.

Они стояли лицом к сералю: высокий широкоплечий мужчина с бритым затылком и светловолосая женщина. В том, как он обнимал ее, было что-то странное.

— Перенесешь меня через порог? — со смехом спросила она.

Ответа я не расслышала.

Вечером, разливая варенье по банкам, я сообразила: его рука лежала на ее плече расслабленно и равнодушно, словно под ней было не живое женское тело, а забор или столб.

Через пару дней в дверь постучали.

— Здравствуйте, — сказала женщина. — Мы — ваши новые соседи.

Ее муж стоял на шаг сзади, принужденно улыбаясь.

По моей спине пробежал холодок. Не знаю, в чем было дело, в его глазах, или в улыбке, или в том, как он возвышался за ней, словно отрезая жене путь к отступлению, но мне захотелось немедленно захлопнуть перед ними дверь и забыть о том, что я встречала этих людей.

Вместо этого я пригласила их войти.

2

За чаем они рассказали о себе.

Его звали Антон Мансуров: тридцать лет, собственный бизнес — две автомастерские в Москве и планирует открыть еще одну. Загорелый, белозубый, с вертикально стоящими, точно густой кустарник над крутым обрывом лба, иссиня-черными волосами. Пожалуй, красивый, если вам по душе люди с волчьими улыбками. Хозяин жизни. В этом нет ничего дурного, пока они распоряжаются только своей.

У его жены руки были совсем детские, с обгрызенными ногтями. Наташа… Я сразу стала про себя называть ее Агнешкой, по имени своей детской игрушки. Агнешка — златорунная овечка, самое трогательное существо на свете. Простое личико, бесхитростная речь — в отличие от Мансурова, который дважды козырнул словом «оксюморон». Боже мой, какая славная девочка, думала я, и как странно, что она замужем за этим жестким и, кажется, недобрым мужчиной.

Отпивая чай, она сказала, что работала медсестрой, но уволилась пять лет назад, когда у них родился ребенок.

Я вздрогнула. Ребенок?

Не знаю, отчего меня это так удивило.

— Ее зовут Лиза. А у вас есть дети, Анна Сергеевна?

Я покачала головой. В ее глазах не появилось неуместного сочувствия, как это часто случается с молодыми матерями, слышащими о чьей-то бездетности; они тотчас подыскивают бедняжке место в своей прямолинейной системе координат, где по оси Х откладывается количество детей, а по оси У — уровень счастья. Эти твердолобые голубки вызывают во мне такое же раздражение, как и адепты разнообразных теорий по классификации хомо сапиенсов, — доморощенные психологи, вульгарные толкователи душ.

А может, мне просто претит мысль, что я и впрямь с легкостью вписываюсь в трафаретный образ одинокой старухи.

Мы мимоходом коснулись воспитания малышки и обстоятельно побеседовали о восстановлении коттеджа. У Мансурова загорелись глаза, когда он стал перечислять, что намеревается сделать в саду. Вырубить деревья, выкопать бассейн, устроить детскую площадку с горкой…

— А вы? — спросила я Наташу. — Что бы вы хотели?

Меня не оставляло ощущение, что хотят они разного.

Она подняла на меня ясный взгляд.

— Я бы оставила все как есть. Сад зарос и похож на сказочный. В детстве у меня была книжка…

— У всех в детстве были книжки, — оборвал ее муж. — Но живем мы в реальности. Ты еще предложи бантик лисе повязать.

— Антон собирается пристрелить лису, — извиняющимся тоном сказала Наташа. — Они переносят бешенство.

Я прекрасно знаю эту лису! Она выходит к огородам на дальнем конце поселка, чтобы таскать цыплят, но время от времени заглядывает и к нам. Стоит на границе леса, изредка поднимая остренькую мордочку и нюхая воздух.

Мы все молча любим ее, не признаваясь друг другу. Даже владелец безвременно почивших куриных птенцов, грозившийся поставить на нее капкан, ограничился угрозами.

Казалось бы, простой зверек — лиса, но в том, что она прибегает к нам здесь, всего в сотне километров от мегаполиса, и знает наш поселок, и что-то размышляет себе в своей маленькой рыжей голове, — во всем этом есть какое-то чудо.

Однажды мне встретился лось. Я собирала грибы, когда он выплыл, ломая кусты, — бурый ледокол, сминающий торосы, — и сильно встряхнул обомшелыми рогами, словно пытался сбросить с головы невыносимую тяжесть. Увидев меня, лось пошлепал мясистой нижней губой, как шамкающий старик, подбирающий слова для приветствия, неуклюже развернулся и побрел обратно. Несколько дней я ходила потрясенная этой встречей, будто мне доверили нечто бесценное, чего я не заслужила.

А теперь, значит, пристрелить лису.

— Не нужно этого делать, — сказала я с чрезмерной, кажется, сухостью. — Лиса не бешеная.

— А вам откуда известно? — удивился Мансуров.

— Она здесь своя.

Он усмехнулся:

— Так и мы теперь тоже не чужие.

Нет, вы чужие, хотелось сказать мне, убирайтесь, откуда явились, не смейте вторгаться в наш мир и начинать с угроз, кто вы такие, чтобы убивать моих друзей? Да, черт бы вас побрал, я одинокая старуха, у меня их наперечет, так оставьте мне мою жизнь с теми, кого я сама выбрала в спутники!

Когда Мансуровы уходили, я смотрела на них из окна. Он шел твердо, как человек, всегда знающий, куда ступать. Она шла за ним след в след.

3

На следующий день я собиралась в магазин, повторяя в уме перечень покупок. Сахар, корица, кефир, подсолнечное масло и свекла для винегрета. Существует мнемонический способ запоминания подобных списков, и я пользуюсь им с тех пор, как обнаружила, что память начинает меня подводить. Итак, я мысленно легла в ванну, наполненную теплым подсолнечным маслом. Искупавшись, намазала щеки свеклой, повалялась в корице, чтобы выглядеть загорелой, лихо втянула носом с кухонного стола две дорожки сахара («Криминальное чтиво» — вот мой неисчерпаемый источник знаний) и поплыла по кефирной реке в сторону магазина. Чем абсурднее визуальный ряд, тем крепче он запоминается.

Я распахнула дверь. Раздался чей-то вскрик, и сразу ударил выстрел.

Потревоженная воронья стая снялась с тополя и принялась, каркая, кружить над поселком.

Лиса!

Я побежала очень быстро — о, только попыталась! Один рывок, и лодыжку пронзила боль. Я схватилась за перила, чтобы не упасть, добралась до калитки, подволакивая ногу, и поковыляла к коттеджу напротив. Выстрел был один — вот о чем я думала. Антон Мансуров — не тот человек, чтобы удержаться от второго, если зверь бежит прочь. Это означало, что ему хватило и одного.

— Анна Сергеевна!

Я обернулась, чуть не плача, и увидела Яна Прудникова.

— Что с вашей ногой? Вы знаете, кто стрелял?

— Мансуров… лису…

Ян Валерьевич не из тех людей, которым приходится объяснять дважды. Он подхватил меня под руку и усадил на скамейку перед палисадником.

— Ждите здесь. Я все выясню.

У дороги растет пышный куст жимолости. Он закрывал мне обзор, и пришлось полагаться на слух.

Шелест травы, трель звонка, испуганный женский голос и неожиданно жесткий — Прудникова.

Невдалеке из песчаного смерча возникла Ирина Тетерина. Она — рой разъяренных пчел в обличье невзрачной полноватой женщины средних лет, бывшего преподавателя по игре на фортепиано, растерявшего всех учеников. Если мир фальшивит, Тетерина лупит его линейкой по пальцам, пока тот не возьмется за ум. Не люблю ее: она криклива, чудовищно самодовольна и по большому счету неумна, однако сейчас я была рада ей как никогда.

— Это вы стреляли? — накинулась она на меня.

— Побойтесь бога, Ирина Юрьевна. Стреляли у Мансуровых. Кажется, в лису.

Она ринулась к коттеджу, и пронзительный голос разнесся над улицей, перекрывая вороний грай.

–…как вы смеете… нарушение режима… обеспечение тишины силами всех жителей…

— А чего вы мне выговариваете, как мальчишке! — Это уже Мансуров.

Я невольно усмехнулась. Вот перед нами человек, выпустивший наружу ядовитых пчел! Старожил не сделал бы такой ошибки.

— Вы и есть мальчишка! Не смейте перебивать меня, я не договорила! Вы знаете, с кем разговариваете? Вы здесь никто… как влетели, так и вылетите!…добьемся на собрании… прецеденты… невероятная наглость…

Перекричать или переспорить Тетерину невозможно. Каждое слово ее ввинчивается в вас и жалит, пока вы бестолково отмахиваетесь и пытаетесь найти способ остановить это безумие.

–…четыре почетных грамоты от мэрии! — ярилась Тетерина. — Благодарность от родителей…

О, перешла к заслугам перед отечеством. Бегите, господин Мансуров, бегите.

Рядом со мной опустился на скамейку Прудников.

— Живая, — сказал он, отвечая на невысказанный вопрос. — Я отведу вас в дом, Анна Сергеевна.

— Ерунда!

— Если не жалеете себя, пожалейте мои уши.

Даже сквозь закрытые окна было слышно, как Ирина Юрьевна отчитывает супружескую чету.

— Вы уверены, что лиса спаслась? — спросила я.

— Абсолютно. Его жена закричала и спугнула зверя. Стрелок был очень недоволен.

— Что вы ему сказали?

Прудников махнул рукой.

— Пустое! На ногу наступать можете?

— Могу. Мне уже лучше, честное слово.

Это была правда. Как только я услышала, что выстрел не поразил цель, боль ослабла.

— Какой отвратительный человек! — вырвалось у меня.

— Но чем ему досадила лисица?

— В том-то и дело, что ничем. Мансурову взбрело в голову, что она бешеная.

— Если смотреть на вещи непредвзято, в этом есть зерно истины, — согласился Прудников. — Здоровые лисы крайне редко выходят к людям, наша — удивительное исключение. Откровенно говоря, я подозреваю, что это не лесной зверь. Возможно, она жила в клетке у кого-то на даче, а потом сбежала и теперь бродит неподалеку от человеческого жилья.

— Надеюсь, он не начнет снова палить в нее, — пробормотала я, думая о своем. — А вдруг она больше не придет?

— Придет, — успокоил Прудников.

4

Он оказался прав. Лиса появилась на третий день. Будто услышав мою тревогу, вышла из леса с нашей стороны, постояла с полминуты — и вновь исчезла в зарослях.

Радость от ее возвращения меркла при мысли, что Мансуров не оставит ее в покое. Такие люди не терпят поражения. Меня не лишили моего маленького друга, но теперь все наше общение было отравлено страхом.

Я говорю «наше общение», прекрасно сознавая, как комично звучат мои слова. Лиса знать не знает о моем существовании.

Иное дело — кот!

Когда-то у меня был свой кот. Его давно нет, а я все не могу избавиться от привычки прятать шнурки внутрь ботинок и отодвигать тарелки от края стола.

У него часто выпадали усы, и я находила на полу длинные белые стрелы. Недавно заметила под креслом одну такую и обрадовалась — кот приходил! — забыв на мгновение, что он умер четыре года назад.

Конечно, это оказался просто высохший стебелек, вдруг просиявший в солнечном луче.

Мне хочется думать, что ушедшие любимые иногда посылают нам весточки. У них там сложности со связью, они вынуждены обходить главного ангела по цензуре, и потому их послания бывают загадочны и мало напоминают письма. Но тот, кому адресовано, поймет. «Мне хорошо здесь, я по-прежнему усат и прекрасен, не скучай, не плачь, не плачь».

Я сохранила стебелек на полке.

В начале весны на моем пороге объявился гость. Безухий бродяга с жилистым телом и совиными глазами. Он сидел под кустом чубушника, когда я вышла с мусорным ведром, и канул в темноту, едва я шагнула к нему. Но вечером снова возник на крыльце. Длинный, как у ящерицы, хвост свисал с перил. Кот горбился и смотрел исподлобья.

Я вынесла ему овсяной каши, в которую покрошила курятину. Бродяга дождался, пока я отойду, и с рычанием ринулся в миску, как коршун на добычу.

С тех пор он наведывается раз в пару дней.

Я не стала придумывать ему кличку. Мы даем имена, чтобы присвоить того, кто их носит, сделать частью своей жизни. Дожив до семидесяти, я пришла к тому, чтобы дать не только себе свободу от других, но и другим свободу от себя. Пусть даже этот кто-то — всего лишь бездомный кот.

5

Между коттеджем Мансуровых и соседним есть тропа, выводящая к лесу. Каждый день, если позволяет погода, я хожу этим путем. Сперва вдоль забора меня встречают одичавшая малина, полынь и светло-желтые мордочки львиного зева под ногами, чуть поодаль — душистая земляника. Идешь — и долговязый дудник распахивает над головой белые зонтики, возле которых вьется безобидная мошкара, а мышиный горошек, обвивший штакетник, кивает синими головками. На опушке пламенеет одинокий куст барбариса, дозорный на границе лесных владений. А за ним — просторная дубрава, где заросли сныти в тенистых овражках, и папоротники, и лещина с гроздьями молочных орехов и тяжелыми, как рыбачья сеть, паутинами.

Ах да, и клещи.

В среду утром я выпила свой чай с булочкой, дошла до тропы и в недоумении остановилась. Проход между заборами был перегорожен оцинкованным профнастилом.

— Стучать не надо! — громко отозвались с крыльца.

Поверх забора на меня смотрел Антон Мансуров.

— Это ваших рук дело? — растерянно спросила я.

— Надоело, что все таскаются мимо. — Он спустился и подошел к приоткрытой калитке. — Все же любопытные! Всем поглядеть надо, что у нас в саду. А мне, может, голышом гулять хочется.

— Но это не ваша территория! Это общественная! Такой же проход есть возле Тетериных, спросите у любого, вам скажут…

— А мне зачем спрашивать? — Мансуров искренне удивился. — Кому не жалко, что на него пялятся все кому не лень, тому флаг в руки.

— Так поменяйте забор на сплошной!

— Займусь этим на следующий год. А пока будет так.

На следующий год?

— Послушайте, это вопиющее безобразие, — гневно сказала я. — Вы не имеете права! Я пользуюсь этой тропой каждый день, чтобы выходить напрямую в лес.

Он пожал плечами:

— Пройдете по дороге.

— Но это лишний километр! Мне семьдесят лет, мне тяжело делать крюк…

Мансуров усмехнулся, глядя на меня сверху вниз. Похоже, я его забавляла.

— А в вашем возрасте нужно дома сидеть, — проникновенно сказал он. — Глядеть в окошечко и компрессы прикладывать к радикулиту, а не по кустам скакать, как коза. Все, Анна Сергеевна. Нагулялись.

Я молча смотрела на него, не в силах поверить, что действительно это слышу.

— Антон! — позвали из сада.

— Берегите себя, Анна Сергеевна, — с ухмылкой пожелал Мансуров и ушел.

Я осталась стоять возле грязно-зеленого заграждения, ощущая себя одновременно маленькой, как трехлетняя девочка, и очень-очень старой.

6

Пару дней спустя Мансурова заставили вернуть все в прежнее состояние. Кто-то пожаловался, и он решил не обострять конфликт. Меня не оставляло ощущение, что все происходящее — начало чего-то большего, чего-то очень нехорошего, и что этот бессовестный человек, уступив, все равно рано или поздно возьмет свое.

Вернее, присвоит чужое.

Тропа была свободна, но я больше не гуляла по ней. Не могу толком объяснить причину. Меня одолевали глупые мысли: хозяин коттеджа сидит в засаде и ждет, когда я пойду мимо, чтобы…

Чтобы что?

Снова унизить меня? Поставить в глупое положение, и впрямь выйдя голым мне навстречу, со своей нагловатой ухмылкой?

Смешно, но я последовала его совету: три дня просидела перед окном, невидяще глядя сквозь стекло. И не написала ни строчки!

За последние пять лет я прерывалась единственный раз — когда меня свалил грипп. Болезнь превратила меня в тряпичную куклу. Я не смогла бы поднять даже зубочистку, не говоря уже о ноутбуке.

Ноутбук — мое самое ценное приобретение, во всех смыслах. Один взгляд на него наполняет мое сердце гордостью не меньшей, чем испытывает мальчишка, выкатывая во двор новенький велосипед с хромированными деталями. Серебристый, плоский, легкий — вещь из будущего. Когда я беру его в руки, вместо дамы, хм, элегантного возраста возникает историк, ученый, ассириолог, специализирующийся на эпохе Урук и ранних династиях. Мой многолетний труд посвящен возникновению восточных семитов в Нижней Месопотамии. Какое удивительное время, и сколь мало нам, потомкам, известно о нем!

Ассириология — моя непреходящая страсть. Знали ли вы, что аккадский язык — самый древний из письменно зафиксированных языков? Третье тысячелетие до нашей эры! Я могу часами рассказывать о силлабо-идеографическом клинообразном письме (как видите, моя область интересов простирается довольно широко). Сумир и Аккад! Я вывожу происхождение восточных семитов не к северной Аравии, как утверждается в трудах большинства моих коллег, а на территорию современной Сахары.

Мое исследование не произведет переворота в науке. Полагаю, оно останется практически незамеченным. Горстка увлеченных студентов да таких же архивных мышей, как я, обсудит монографию. Но мои семиты бредут через пустыню, кожа их смугла, бороды курчавы, ноздри их вдыхают запах верблюжьего навоза, путь их лежит в шумерскую долину и дальше, дальше — в поселок Арефьево, где в две тысячи восемнадцатом году от Рождества Христова я иду за ними следом и дышу одним с ними воздухом. Они здесь. Это я привела их сюда, их существование длится, они живее меня и непреложно бессмертнее.

На книжной полке в гостиной стоят четыре фигурки, вырезанные из кости, которые когда-то подарил мне муж. Три из них — маленькие копии статуэток молящихся — из Эшнунны, из храма Аб-у. Четвертая — моя любимая: сановник Эбих-Иль. Это адорант, фигурка, которую ставили в храме, чтобы она молилась за принесшего ее человека, и потому руки у Эбих-Иля сложены на груди в молитвенном жесте. Алебастровый оригинал находится в Лувре. Он довольно велик — пятьдесят два сантиметра в высоту. А мой персональный Эбих-Иль всего с пол-ладони. Он сидит в своей меховой юбке, и на губах его играет чудесная улыбка, насмешливо-отрешенная, словно он не паломник, а сам божок, все понимающий о нас.

Если бы Мансуров не оскорбил меня, я бы не застыла у окна на три дня — в точности как Эбих-Иль, только без намека на улыбку.

Если бы я не застыла у окна, я не увидела бы того, что произошло.

7

Автомобиль Мансурова — «Тойота», черная гора сверкающего на солнце металла. Подземный гараж по весне затопило, и он оставляет ее перед домом. Тем вечером он вернулся из города (я машинально отметила, что часы отбили пять) и скрылся внутри.

Вскоре на дороге появился отпрыск Коростылевых.

Его велосипед вихлялся из стороны в сторону, звонок дребезжал козлиным фальцетом, катафоты вспыхивали в лучах вечернего солнца.

Коростылев мчался к реке.

С этим юношей у нас натянутые отношения. Я много раз просила его не гонять перед моими окнами, особенно после того, как он ухитрился задавить курицу. Меня не волнует судьба глупых птиц, но по соседству обитает коротконогий мопсик, вернее, мопсица по имени Тяпа, смешное и трогательное создание. У нее умный живой взгляд, она любопытна, добродушна, не обидела в своей жизни даже букашки и преданно любит свою хозяйку. У меня есть тайная мечта — однажды поцеловать ее в нос, похожий на большую черносливину.

Тяпа часто выбирается из подворотни и валяется на обочине, в пыли, почти не различимая издалека.

Отпрыск Коростылевых не внял моим увещеваниям. Если цитировать дословно, он сказал: «Все будет норм, бабуля!»

Тяпа, как обычно, заняла свое место и дремала, не слыша ни дребезжания звонка, ни шуршания шин. Коростылев летел прямо на нее. Я махала руками и кричала через окно — но что толку! В последний момент он заметил собаку, завопил, вильнул рулем, и его вынесло с дороги на траву. Глядя, как он кубарем катится в лопухи, я испытала легкое злорадство. Велосипед ударился о борт машины и отлетел в кусты.

Переднее колесо транспортного средства еще вращалось, когда на крыльцо вышел Мансуров.

Он неторопливо спустился к «Тойоте» и осмотрел ее.

Не знаю, что заставило меня встать и выскользнуть из дома. Нога побаливала, но я добралась до дороги, остановилась возле куста и встала так, чтобы он закрывал меня.

— Ай, молодца, — громко сказал Мансуров. Голос у него был веселый и как будто чем-то довольный. — Сам встанешь или помочь?

— Сам. Ой, блин! Рука!..

— Ободрал, — посочувствовал Мансуров. — Ложку до рта донесешь, как думаешь?

Коростылев засопел и не ответил.

— Ну, ножки-то не повредил? Ходят ножки-то? — голос Антон по-прежнему был до странности ласков. — Топай ими сюда и смотри. Это — что?

— Это — что? — глупо повторил парень.

— Царапина. А вот это что?

Коростылев молчал. Я выглянула из своего укрытия: оба стояли перед машиной, наклонившись.

— Это вмятина, — удовлетворенно сообщил Мансуров. — Резюмирую: ты помял и поцарапал тачку стоимостью четыре ляма.

Я ахнула про себя.

— Знаешь, во сколько обойдется ремонт? Молчишь? И я не знаю. Может, выправят, а может, дверь под замену. — Он выпрямился. — Как договариваться будем?

— Понятия не имею, — растерялся Коростылев. — Слушайте, извините! Я не специально! Извините, пожалуйста.

— Да я тебя прощаю! — махнул рукой Мансуров. — Не в этом дело. Ущерб надо возмещать, гонщик ночных дорог.

— Я возмещу…

— Не ты, а твои папа с мамой. Ага?

Мансуров потер лоб. Я наблюдала за ним, с каждой секундой убеждаясь, что все происходящее на моих глазах, — игра и притворство. Он с первого взгляда на машину знал, во что обойдется ремонт.

— Договоримся таким образом, — сказал он, помолчав. — Предоставлю тебе выбор. Вариант первый: мы сейчас оформляем ДТП, затем твои родители компенсируют мне затраты…

— Или? — вскинулся парень.

— Или я тебе даю в морду, — буднично сказал Мансуров.

Коростылев, кажется, решил, что ему послышалось. Во всяком случае, он молчал очень долго.

— Зачем вы даете мне в морду? — спросил он, наконец.

— Объясню. Если отпустить такого, как ты, за тебя заплатят папа с мамой, поругают тебя, а может, наоборот, пожалеют: сынок ушибся, испугался, у него моральная травма… И станешь ты гонять как ни в чем не бывало. А если связать твой проступок с физическим наказанием, попросту говоря, с болью, у тебя в головушке на подкорке отложится, что ездить нужно аккуратно. И бережно относиться к чужому имуществу. Поговорку «за одного битого двух небитых дают» придумали очень, очень умные люди. Битые, кстати, если уж о том зашла речь. Получается, я теряю в деньгах, но опосредованно влияю на уровень безопасности на дорогах. На тех самых дорогах, по которым я сам езжу.

Это звучало довольно-таки убедительно. Но я знала, что вся его проникновенная речь — вранье, вранье от начала до конца. Он просто-напросто хотел врезать мальчишке.

— Согласен, — сглотнув, сказал Коростылев.

— Уверен? Не хочу на тебя давить.

— Уверен.

Я начала подниматься, чтобы пресечь это безобразие, и тут раздался звук, как будто кто-то коротко чавкнул, а затем вскрик. Коростылев покачивался, прижав к лицу ладони. Из-под них струилась кровь.

— Вы мне нос сломали! — гнусаво крикнул он.

— Скажи спасибо, что не шею, — ответил Мансуров.

И ушел.

Коростылев посмотрел на свои ладони и снова потрогал нос. Хныча и что-то бормоча, он поднял велосипед и медленно покатил его в сторону дома.

8

В тот же вечер я постучалась в дверь Коростылевых. Открыл мне его отец.

— Здравствуйте!

— Добрый вечер, Андрей Семенович.

Он отдыхает в поселке не больше пары недель в году, а в остальное время хозяйством заведует мать его жены, молчаливая нестарая женщина. При ней круглый год живет узбек с собакой. Когда выпадает снег, узбек приходит ко мне расчищать дорожки. Все зовут его Женей, но при первой встрече я спросила, как его настоящее имя. Он замялся, однако все-таки сказал: «Сардоржон». Изредка Сардоржон помогает мне по хозяйству. Но обычно это делает Прудников. Без Яна мне пришлось бы тяжко.

— Андрей Семенович, мне необходимо побеседовать с вами с глазу на глаз.

Мы ушли в беседку за дом, и я пересказала ему все, что видела, стараясь придерживаться фактов и не давать эмоциональной оценки, как ни трудно было удержаться. Повествование мое получилось коротким.

Андрей Семенович выслушал, не перебивая, и только переспросил, правда ли его сын согласился получить по физиономии.

— Мне кажется, он не ожидал, что это будет так… так сильно, — сказала я.

— Тимофей соврал, что неудачно упал с велосипеда. Мать поехала с ним в травмпункт. Спасибо, что пришли с этим ко мне.

В его глазах застыл невысказанный вопрос.

— Про такое должны знать, — объяснила я. — Это возмутительный поступок, просто ужасный! Я не желаю, чтобы этот человек устанавливал здесь свои порядки и чувствовал себя безнаказанным.

— Я понимаю, — кивнул Коростылев. — Понимаю.

Однако в действительности он не понимал.

Дело было не только в том, что Мансурову хотелось почесать кулаки. О нет! Коростылев-младший сам должен был просить его об этом, и настоящее удовольствие Мансуров получил не в тот момент, когда нос паренька хрустнул под его кулаком, а тогда, когда тот смиренно согласился с его макиавеллевскими доводами. Он убедил жертву, что она виновна и заслуживает наказания.

Я хотела с кем-то разделить это знание.

Но, поговорив с Андреем Семеновичем, осознала, что оно ему ни к чему. Довольно будет и того, что он выступит на защиту своего сына. На это я надеялась всей душой.

9

Скандала не получилось. Коростылев-старший обратился в полицию с заявлением об умышленном причинении вреда здоровью, но был уверен, что дело переквалифицируют в административное.

— У Тимофея даже нет сотрясения мозга, — сказал он, зайдя ко мне. — Похоже, Мансуров отделается штрафом в десять тысяч. Побои нынче не очень дороги.

В магазине продавщица разговаривала с покупательницей.

— И правильно врезал! — в сердцах говорила первая. — Гоняют как сумасшедшие! А если ребенка задавит? А если кошку?

— Это на кого еще надо было в полицию заявлять — большой вопрос! — поддакнула вторая.

Я хотела вмешаться и объяснить им, что бить нельзя никого, тем более шестнадцатилетнего подростка, но вспомнила, как переживала за Тяпу, и отчего-то промолчала.

Общественное мнение определенно было на стороне Мансурова.

Этим дело не кончилось. Младший Коростылев прибежал к моим соседям и объявил, что я рассказала о случившемся его отцу. «Я не предатель! — вопил он на весь двор. — Это бабка — трепло!»

Я не стыдилась сделанного и, уж конечно, не намеревалась скрываться. Но мне невольно подумалось, что сломанный нос — слишком легкое наказание для этого юноши.

Мансуров дождался меня у калитки, когда я возвращалась из магазина.

— Я не пойму, Анна Сергеевна, — задушевно начал он, — вы за все хорошее против всего плохого или у вас персонально ко мне есть какие-то счеты? Иными словами: идейная ли вы стукачка? Или так, сиюминутно, по велению души?

— Дайте мне пройти.

— Коммунистические идеалы не дают спать спокойно! Понимаю.

— Вы лицо мальчику разбили!

— Мальчики в детском саду в горшок писают. А это — взрослый пацан, придурок и лоботряс.

Обидно, что в глубине души я была согласна с Мансуровым. Что не отменяло подлости его поступка.

— Может быть, мне вы тоже хотите сломать нос? — не удержалась я.

— А поможет? — без улыбки спросил Мансуров. Оценивающим взглядом прошелся по моему лицу и направился к себе.

10

После этого разговора на некоторое время установилось перемирие. Мансуров вел себя прилично, здоровался при встрече и как-то раз даже отогнал от моего сада стаю бродячих псов, проявив удивительное бесстрашие. Бродячая собака — существо, лишенное всего собачьего, как бы странно это ни звучало. Злобные отродья едва не разорвали Тяпу! Слава богу, она успела шмыгнуть в палисадник, где я поливала цветы. Мы с ней оказались в положении жителей города, осажденного армией, и каждый враг жаждал нашей крови, рыча и лая за калиткой.

Но тут явился Мансуров, бросился на вожака и дважды огрел его поленом. Тот кинулся прочь. За ним ретировались и остальные.

— Анна Сергеевна, путь свободен! — Антон отвесил шутовской поклон.

— Спасибо… — неловко пробормотала я в ответ.

— Всегда рад помочь соседям!

Еще и подмигнул.

Крокодил! Крокодил против стаи шакалов на берегу реки.

Наташа на две недели уезжала в город вместе с ребенком и не была свидетельницей этих событий. Я никак не могла познакомиться с Лизой: девочка была то ли диковата, то ли крайне стеснительна и не показывалась на глаза. Интересно, доложил ли Мансуров жене о том, что происходило в ее отсутствие?

Однажды я узнала, что у них разные фамилии. Выяснилось это случайно: Наташа зашла ко мне, возвращаясь с почты, и я прочитала на конверте другое имя. Меня это не на шутку удивило. Мне казалось, что и Мансуров не тот человек, чтобы позволить жене оставить хоть что-то свое, и Наташа слишком тиха и влюблена в него, чтобы настоять.

— Белоусова, — сказала она, стеснительно улыбаясь. — Я никогда не отказалась бы от этой фамилии. Больше не осталось носителей, я последняя из нашего рода.

— Вы росли одна?

— С братом. Он пропал, когда мне было пятнадцать. Я долго надеялась на его возвращение, но прошло слишком много времени, чтобы можно было продолжать в это верить.

— Пропал? — изумилась я.

Ее личико без улыбки выглядело несчастным.

— Мы жили в Щедровске, я, папа и Максим. Однажды Макс сбежал… его вынудили обстоятельства… и не вернулся.

— А папа?

— Папа погиб.

Я всплеснула руками. Господи, еще и сирота!

— Бедная вы моя…

— У меня есть Антон и Лиза. — Она задумчиво смотрела в окно. — А теперь и этот дом. Он такой огромный и запутанный! Жаль, пока не удастся восстановить оранжерею. Остекление стоит безумных денег…

Чем дольше я присматривалась к этой девочке, тем больше проникалась к ней симпатией. Да, она из тех, кто возьмет с книжной полки не Вирджинию Вульф, а Пауло Коэльо. И что же! Зато ей в голову не придет учить соседского подростка зуботычиной.

Стоило мне подумать о ней, и Наташа возникала неподалеку, но не раньше и не позже. Люди подобного рода никогда не потревожат вас. Когда они рядом, их будто нет, но стоит им исчезнуть, и вы каждую минуту ощущаете их отсутствие. Не вспоминаете, нет-нет; просто чувствуете, будто вам чего-то не хватает, — точно ветерка в знойный день.

Она приносила пироги, которые пекла сама, и покупала мне в городе книги. Она расспрашивала меня о моей жизни, и, кажется, ей действительно было интересно слушать. При готовности общаться она вовсе не была болтлива и обладала бесценным умением молчать так, что это не тяготило собеседника.

Казалось, все идет хорошо.

Но какой-то червячок по-прежнему точил меня, и страх, который я испытала, увидев их на пороге своего дома, время от времени возвращался.

А седьмого августа случилось то, что положило конец нашей спокойной жизни.

11

Изредка меня мучает бессонница. Эта ночь выдалась из тех, когда не принадлежишь ни сну, ни яви, а барахтаешься в вязком киселе полудремы.

Промаявшись до утра, я выползла наружу. Тихо, прохладно. Трава в росе.

Из-за поворота появился Мансуров с корзиной в руке. Я и не знала, что он грибник! Увидев меня, он сделал движение, будто собирался развернуться, но было поздно.

— Доброе утро, Антон!

— Рановато вы, Анна Сергеевна, — подойдя, сказал он.

— Но до вас мне далеко.

— Да, решил пробежаться с утречка по ближним рощицам, до жары. Лето грибное в этом году.

— Неудивительно — дожди!

— Вот и я говорю: дожди…

От нашей светской беседы повеяло абсурдом.

Полная доверху корзина была покрыта тряпицей.

— Хорошие грибы, чистые? — спросила я.

— Да так, сыроежки, подберезовики… Всего хорошего, Анна Сергеевна.

Мансуров сделал шаг к дому, и я неожиданно для себя самой дернула за край лоскута. Тряпица сползла. Трофеи моего соседа открылись как на ладони.

Сверху действительно были навалены подберезовики и маслята. Но под ними, среди сыроежек, бросалась в глаза нежно-зеленая шляпка на длинной ножке с муаровым узором. Я пригляделась и ахнула: под ней лежала еще одна. Бледные края шляпки, насыщенный оливковый цвет в центре — этот гриб опытному человеку невозможно спутать ни с каким другим.

Amanita phalloides, бледная поганка.

Смертельная доза для взрослого человека — треть шляпки.

— Что… что это у вас… вы с ума сошли? — забормотала я.

— В чем дело?

— В вашей корзине бледные поганки!

— Ну, это вряд ли, — добродушно улыбаясь, сказал Мансуров.

— Да вот же они!

Я выдернула корзину из его рук, сама удивляясь неизвестно откуда взявшейся силе, и ткнула ему в нос поганку.

— Разуйте глаза!

— Это разве поганка? — удивился Мансуров. — Опята же.

— Опята?!

Под возмущенный крик Мансурова я вывалила содержимое корзины на траву.

— Сдурели вы, что ли?! Я их два часа собирал!

— Их нельзя есть! Они лежали по соседству с ядовитыми грибами! Вы идиот, если не понимаете элементарных вещей! А ведь у вас ребенок… нет, это просто невозможно…

— Чего вы сразу психуете! Такие все нервные, блин, плюнуть некуда…

Он согласился уничтожить грибы. Надел перчатки, сгреб их в пакет и вынес его к мусорным бакам. Оттуда пакет на моих глазах загрузил в кузов мусоровоз. Теперь я могла быть спокойна.

— Если вы не понимаете, какие грибы ядовиты, а какие нет, какого лешего вы их собираете? — Я была ужасно расстроена.

— Ну, бывает, ошибся. — Мансуров виновато улыбнулся.

Я не раз замечала, что его улыбка располагает к нему людей. Но на меня она не действует. Я проглотила рвущиеся с языка гневные слова и ушла к себе.

Бледные поганки, подумать только! Надеюсь, приготовлением грибов занималась бы его жена. Наташа опознала бы эту гнусь.

Так я ей и сказала, когда она заглянула ко мне в тот же день.

Она неожиданно смутилась.

— Антон не хотел, чтобы я обсуждала с вами эту тему. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Но здесь и нечего обсуждать. — Я старалась подбирать слова помягче. — Вашему мужу не нужно собирать грибы, он их плохо различает. Это не преступление. Многие люди совершенно не разбираются в цветах и травах, которые нас окружают… Или взять деревья…

— Антон — грибник с большим стажем, — почти сердито перебила меня Наташа. — Анна Сергеевна, я знаю, вы недолюбливаете его. Но, ей-богу, здесь вы не правы. Он не какой-то городской дурачок, который не отличит мухомор от волнушки. Это я в них ничего не понимаю, у меня зрительная память плохая, мне покажи двадцать раз белый груздь — я на двадцать первый скажу «лисичка»! А Антон… у него не так! Он каждый год собирает грибы, сам чистит, а я только жарю и ем.

— А ваш муж? — зачем-то спросила я.

Наверное, мне уже был известен ответ.

— Антон грибы не любит. — Наташа рассмеялась. — То есть любит только ходить за ними. Говорит, его увлекает процесс, а результат ему неинтересен. У меня папа был такой же: помидоры в теплице выращивал всем соседям на зависть, а сам в рот их не брал.

— Там были бледные поганки, — тихо сказала я.

Она ласково коснулась моего плеча.

— Ну, нет больше грибов — и бог с ними. Лучше яблок поесть. Они и полезнее.

Я видела, что она мне не верит. «Дура слепошарая, ни бельмеса не видит без очков, — наверняка сказал ей муж. Я буквально слышала его голос. — Прямо психанула, прикинь. Ну, выкинул к черту всю корзину. Жалко — а что делать! Если у нее кукушечка улетает, такое соседство, знаешь, не радует».

И добрая Наташа, конечно, оценила его благородство. Добрая Наташа поцеловала его, а потом они занялись тем, чем занимаются любящие друг друга муж с женой, пока их девочка спала в своей комнате, а после завтракали на веранде и больше не вспоминали про старуху паникершу из дома напротив.

Вот откуда взялся мой страх. Стоило сообразить раньше! Ведь я ни разу не испытала его, встречая Мансурова одного, без жены. Только в те минуты, когда я видела их вместе, меня охватывал тихий ужас, который я старательно вытесняла на границу неосознанного, а он все пытался выползти обратно на свет, чтобы я наконец рассмотрела его и поняла причину.

С самого начала я боялась не Мансурова. Я боялась за Наташу.