В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

Николай Лейкин, 1889

Мастер сатиры XIX столетия Н.А. Лейкин выводит яркие людские типажи – самые узнаваемые и по сей день – в своем смешном, драматичном и нравоучительном романе из петербургской жизни. Купеческий сын Костя Бережков без ума от хорошенькой кафешантанной актрисы Надежды Ларионовны и готов для нее на любые подвиги. Дама сердца требует подношений в качестве доказательств его любви: шубу, лошадей с кучером, бриллиантовую брошку, постоянные угощения в ресторанах. Вот только денег-то у незадачливого влюбленного и нет. Но ведь его богатый дядя тяжело болен и со дня на день умрет, а значит, можно набрать долгов…

Глава VI

Человек пять так называемых швейцаров со всех ног бросились от вешалок к Косте Бережкову и принялись с него снимать меховое пальто, когда он только показался в притворе «Увеселительного зала».

— Афишечку, Константин Павлыч, прикажете? Бинокль желаете? — слышалось со всех сторон.

— Всех действующих лиц наизусть знаю, а рассматривать могу их сколько влезет и вблизи на сцене, — отвечал Костя.

— Знаю-с, что вы здесь постоянный и почетный гость, но нам-то вашему сиятельству услужить хочется. Поддержите коммерцию.

— Ну, давайте… Черт с вами!

— Пальто Константина Павловича на первую вешалку, чтоб потом не разыскивать и не задерживать их! — крикнул один швейцар другому.

— Знаю. Толкуй еще! На самый почетный гвоздь повесим, — раздался ответ.

Раскланявшись с дежурным околоточным и подав ему дружески руку, Костя направился к окошечку кассы.

— Загнуто, загнуто для вас ваше кресло в первом ряду. Смело садитесь. Деньги потом отдадите. На ваш счет запишу, — заговорил с еврейским акцентом кассир, просовывая из окошка курчавую голову.

Вместо ответа Костя сделал кассиру ручкой и вошел в помещение «Увеселительного зала». Стоявшие у входных дверей контролеры встретили его поклоном и распахнули дверь.

— Билет мой можете получить от кассира, — кивнул им Костя.

— Знаем, Константин Павлыч… Пожалуйте.

Пришлось проходить мимо буфета, чтобы попасть в театральный зал. За столиками в сообществе мужчин сидели с подведенными глазами и накрашенными лицами женщины, пили пиво и дымили папиросами. Были женщины с очень поношенными лицами, были и молоденькие, со свежими личиками. Одна из поношенных скосила на Костю глаза и процедила сквозь зубы:

— Скажите, какой гордый кавалер! С тех пор, как с актеркой связался, и не кланяется даже! Здравствуйте, Константин Павлыч.

— Некогда, некогда. Ну вас в болото! — пробормотал Костя и вошел в театральное зало.

Был десятый час вечера. Представление давно уже началось. Шло второе отделение программы. На сцене ломался какой-то немец в зеленом фраке, в желтой жилетке и неестественном рыжем парике. Гримасничая, бормоча без умолку и вставляя в немецкую речь русские слова, он подскочил к рампе и запел куплеты под музыку. Костя прошел в первый ряд.

Там сидели все завсегдатаи первого ряда. Были молодые и старые. Он поздоровался кой с кем и сел. Заглянув в афишку, он увидел, что Надежда Ларионовна поет в самом конце отделения. Кривляющийся немец был ему не смешон, сменивший его жонглер с кинжалами и шарами тоже не интересен, да и не того ему было нужно. Душа его стремилась к Надежде Ларионовне. Посидев минут десять, он поднялся с кресла и направился ко входу на сцену. Сторож, стоявший у дверей, хоть и не загородил ему дорогу, но все-таки остановил его.

— Нельзя, Константин Павлыч, на сцену… — сказал он. — Видите надпись: «Вход посторонним лицам строго воспрещается».

— Да я нешто посторонний? Кажется, уж слава богу… — отвечал Костя. — Я к Люлиной, к Надежде Ларионовне…

— Знаю-с, что к ним, но все-таки… С нас ведь спрашивается.

— Да ведь ежели бы я не бывал на сцене, а то сколько раз бывал.

— Опять вышел приказ, чтобы никого не пускать.

— Да ведь мне только на минуточку… Поди и спроси режиссера. Ведь мы с ним приятели, сколько раз пили вместе и все…

— Ну, так погодите немного, а я сейчас спрошу.

Сторож удалился на сцену и тотчас же вернулся, сказав:

«Пожалуйте». Костя сунул ему в руку несколько мелочи и вошел на сцену.

В кулисах стояла совсем уже приготовившаяся к своему выходу на сцену Надежда Ларионовна и, держа перед собою бумажку, повторяла про себя куплеты.

Она была в трико, в коротенькой голубой юбочке с серебряными блестками и бахромой, еле прикрывающей верхнюю часть ее бедер, в сильно декольтированном корсаже и в какой-то фантастической шапочке. Костя подошел к Надежде Ларионовне, тронул ее слегка за руку и с замиранием сердца произнес:

— Надюша! Я приехал.

— Фу, как вы меня испугали! — вздрогнула Надежда Ларионовна. — Вот черт-то! Разве можно так перед выходом?.. Ведь вы мне таким манером можете весь… весь… ансамбль в роли испортить.

Она не знала, что сказать, и употребила слово «ансамбль». — Прости, Надюша, но не мог же я во все горло… Ведь тут сцена, идет представление.

— Тьфу! Даже опомниться не могу… — бормотала она, притворно держась за сердце. — Тут роль учишь, думаешь, как бы получше, а он подкрадывается.

— Ну, хочешь, Надюша, я сейчас за лимонадом в буфет пошлю? Выпьешь холодненького, и все пройдет.

— Не надо мне, ничего не надо, — сделала она гримаску и прибавила: — Да вот еще что: пока я от вас не получила черно-бурой ротонды, по тех пор я для вас не Надюша и вы не смейте меня так называть. Ну, чего ж вы тут толчетесь? Посторонней публике не велено быть на сцене. Идите.

— Я только на минутку… чтобы сказать тебе, что пришел.

— Ну, и отлично. А теперь поклон да и вон.

— Но ведь ты сама же меня звала и хотела познакомить через Лизавету Николавну с Шлимовичем… С Шлимовичем, чтобы занять у него денег.

— Так ведь не здесь же я буду вас с Шлимовичем знакомить. Это после спектакля, в зале.

— Лизавета Николавна здесь. Она в креслах сидит.

— Знаю и даже видела ее. Она приходила ко мне в уборную. Ну, идите же и садитесь в кресло, чтобы мне хлопать, когда я петь буду! — возвысила голос Надежда Ларионовна.

— Сейчас, сейчас… Дай только полюбоваться-то на тебя вблизи… — говорил Костя, пожирая ее глазами. — Ах, Надя, Надя, как к тебе идет этот костюм!

Она улыбнулась и вполголоса запела:

— Труля-ля-ляля… Труля-ля-ля. Еще бы больше шел, — прибавила она, — да обожатель-то у меня — идол бесчувственный. Для такого костюма по-настоящему бриллиантовая брошка бы требовалась, а обожатель подарить не может. — Все подарю, Надя, все, только бы денег занять. Повернись-ка, повернись-ка, дай-ка мне хорошенько посмотреть на тебя в этом костюме…

— Ну вот… Стану я для вас вертеться!

— И как к тебе трико идет… Какая у тебя ножка хорошенькая, особливо вот здесь в этих местах.

— Хороша, да не ваша. И не будет ваша, не будет, покуда ротонду не получу.

— Душу черту продам, а уж ротонда у тебя будет.

— Ротонда, лошади и брошка бриллиантовая, а то фють! Надежда Ларионовна сделала жест рукой, хлопнула себя по бедру и отвернулась.

— Так ты выйдешь потом в залу? — снова начал Костя.

— Выйду, выйду, уходите только скорей.

— Надежда Ларионовна, приготовьтесь! — подбежал к ней режиссер. — Сейчас ваш выход.

— Готова. Прогоните только вот этого… — отвечала Надежда Ларионовна, указывая на Костю.

— Ухожу, ухожу… — пробормотал Костя. — Ну, счастливо тебе… Хлопать иду. Все руки себе отобью. — Он подал режиссеру руку, шепнув: — Приходите потом в буфет выпить, — и на цыпочках стал уходить со сцены.