Барон с улицы Вернон. Дуэт Олендорфа. Книга третья

Меир Ландау

В третьей части Виктору фон Готту придётся вновь вернуться на «Титаник», но не одному, чтобы встретиться с теми, кто озабочен судьбой его семьи вовсе не ради её спасения. Виктор должен распутать клубок загадки своего отца и наконец встретиться с ним. Убегая из Англии от нищеты и лишений, девятилетним ребёнком на «Титанике», Гарольд Виктор Гудвин возвращается на родину помощником лорда-председателя Почтеннейшего Тайного Совета. Это первая часть третьей книги трилогии.

Глава 9

РОССИЯ; ХАРЬКОВ; МАРТ 1912 ГОДА

Харьковский вокзал, который местные называли «железкой», по народному названию железной дороги, был нечто среднее между муравейником, клоповником где постоянно возились нищие, и дорогим залом для торжеств. В этот зал пускали всех кого не лень. Там постоянно было шумно и тесно, и сквозь толпу было порой не пробиться. Это были пассажиры, спешившие, или вовсе не спешившие на паровозы.

Паровозы эти пыхтели, свистели, гудели и увозили этих пассажиров на север, юг, восток и запад.

Тут можно было встретить русских лапотников, малороссийских шароварников, иудейских хасидов, чопорных франтов, солдат, жандармов, офицеров, юнкеров, кисейных барышень и мамочек в окружении дюжины детишек. И постоянный шум и гам, от которого очень скоро раскалывалась голова и мозги переставали думать.

Катя молча наблюдала за тем, как мадам Панула пересчитывала своих сыновей, о чём-то долго рассуждая с Аннушкой. Потом, Амалия Абрамовна посмотрела на Катю, молча ей кивнула и приказала детям грузиться в вагон. Грузчик, тут же затаскивал один за одним саквояжи и узлы, над которыми, явно нервничая стояла мадам Панула.

— Милые соседи? — услышала Катя знакомый голос, обернулась и прямо перед глазами увидела огромный букет роз.

— Владимир? — удивилась она, — Вы пришли меня провожать и принесли… мои любимые розы!

— Я же обещал? — протянул ей розы Маяковский.

— Я так польщена, — покраснела Катя.

— Надеюсь, что через год, тут же, на этом же перроне я Вас встречу, — сказал Маяковский.

— Владимир, очень рад! — показался из вагона Эрик.

— Взаимно, Эрик! — махнул ему Маяковский, — надеюсь, что твоя поездка в Америку принесёт нам всем много пользы!

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Эрик, — мечтаю всех вас увидеть в своём синематографе. Это будет революция, Владимир! Вот увидишь!

— Тише, тише, — рассмеялся Маяковский, — не надо такие слова кричать подле жандармов!

— Ой, да ладно, — махнул Эрик, — они все мои будущие зрители!

Он посмотрел на то, как Амалия Абрамовна наконец-то погрузила пожитки в вагон и бросила взгляд на перрон.

— Бедная мадам Панула! — усмехнулся Эрик, — ей придётся терпеть нас в соседнем вагоне, аж до самого Гельсингфорса!

— Да, — так же улыбнувшись, кивнула в ответ Катя, — но её старший сын, Эраст, будет очень рад твоей компании.

Она глянула на Маяковского.

— Мадам Панула, на самом деле очень несчастна. Ей можно посочувствовать, но она сама этого не хочет.

— Почему? — не понял Маяковский.

— Человек упивается своим горем и заставляет других постоянно вспоминать о нём, — ответила Катя, — она как канарейка, просто заливается своим грустным пением и ничего вокруг не замечает. Часто не видит даже того, что для её же детей, есть более важные вещи.

— Канарейкин быт… — усмехнулся Маяковский, посмотрев на Амалию Абрамовну, — мне её даже жаль.

— Такие люди губят и себя и других, — проговорила Катя, так же глянув на Амалию Абрамовну, — мне жаль её деток.

— Понимаю Вас, — кивнул Маяковский, — Вы добрая и чуткая.

Катя посмотрела на него.

— Вы заставляете меня в Вас влюбиться, — улыбнулась она, — и я очень расстроюсь если Вы меня не встретите через год.

— Я тоже, — ответил Маяковский.

Паровоз дал гудок.

Катя зашла в вагон и повернулась к Маяковскому, с улыбкой посмотрев на него.

— Я буду ждать Вас! — махнул Кате рукой Маяковский.

Поезд тронулся…

— Через год! Тут же! Слышите? — прокричала Катя.

Маяковский в начале шёл за вагоном, что-то говоря, крича, глядя на Катю. Потом побежал и остановился только тогда когда закончился перрон.

Катя становилась всё меньше и меньше. Потом он уже не мог разобрать её лица. Потом она растворилась в поезде и он стал маленьким, словно игрушечным и исчез совсем…

Маяковский опустил глаза и почувствовал, что ему хочется плакать…

— Дурак… — проговорил он, — зачем ты отпустил её… Она могла бы уехать с тобой в Москву…