Барон с улицы Вернон. Дуэт Олендорфа. Книга третья

Меир Ландау

В третьей части Виктору фон Готту придётся вновь вернуться на «Титаник», но не одному, чтобы встретиться с теми, кто озабочен судьбой его семьи вовсе не ради её спасения. Виктор должен распутать клубок загадки своего отца и наконец встретиться с ним. Убегая из Англии от нищеты и лишений, девятилетним ребёнком на «Титанике», Гарольд Виктор Гудвин возвращается на родину помощником лорда-председателя Почтеннейшего Тайного Совета. Это первая часть третьей книги трилогии.

Глава 8

Эрик Юсля, в простонародье Ерёма, молодой человек с самонадеянным видом и наивными глазами, уверенной походкой двигался по Сумской в сторону Ботанического Сада, на ходу куря папиросу как простой бродяга.

Задумавшись и замечтавшись, он настолько начал этой папиросой размахивать, что чуть было не прожёг платье какой-то мадам следовавшей ему навстречу.

— Ну! Ну! — громко закричала она на Эрика, замахала руками и Эрик даже растерялся.

— Простите, простите, — пробормотал он раскланиваясь и не обращая внимания на её крики, и только прибавил шагу.

Позади ещё слышалась интеллигентная брань, которая вскоре стихла.

Эрик, глядя себе под ноги, думая теперь только о том чтобы мадам не пустилась за ним в погоню прихватив какого-нибудь купчишку-лавочника, или не дай Бог городового, спешно спрятался в толпе.

Сумская всегда была живой и шумной. Настоящие харьковчане предпочитали левую её сторону, ту самую где была знаменитая «стометровка». Тут толкались, шумели, ругались, спорили и мешали друг другу, но на обратную сторону переходить никто не спешил. Правая сторона всегда была пустая и тихая. Почему? Очевидно, дело было в том, что «стометровка» пряталась в тени и именно по этой причине местные купцы расположили тут свои лавки. Потом, когда-то, на этой стороне высадили тот самый Ботанический Сад. А ещё погодя, построили прекрасное здание театра…

Выйдя на «стометровку», Эрик перешёл на правую сторону, остановился и поискал глазами знакомых.

— Божидар! — окликнул он худого гимназиста с грустным лицом, — Божидар!

Божидар нехотя обернулся, махнул Эрику рукой, перебежал дорогу и подошёл к нему.

— Здорово, Богдан! — по свойски хлопнул его по плечу Эрик, — а ты тут что?

— Эм… — подумал Божидар, — у нас тут встреча, возле Жён Мироносиц. Не желаешь поучаствовать?

Эрик, оценил шумевшую неподалёку от монастырской церкви Жён Мироносиц, компанию молодых, и не очень молодых, людей. Всего, их было человек десять. Молодёжь не-то ругалась, не-то спорила, не-то собиралась на митинг.

— Я вижу почтенная публика? — кивнул на кампанию, Божидару, Эрик, — ваш футуристический литературный кружок?

Божидар, махом руки поправил свисавший на глаза чуб.

— Сегодня мы встречаем великого поэта! — огласил он торжественно.

— Какого поэта? — Эрик не мог понять намёков и мыслей Божидара.

— Владимира Маяковского! — с видом конферансье объявил Божидар.

— Это тот самый футурист? — удивился Эрик и решил подойти ближе к толпе.

— Господа! — крикнул Божидар едва они приблизились, — господа! Разрешите представить вам всем моего друга! Эрик Юсля! Будущий мастер харьковского синематографа и король нашего театра!

— Ура!!! — зашумела толпа приветствуя Эрика, махая руками, шляпами и кепками.

— Очень рад, здравствуйте, — растерянно улыбаясь поздоровался со всеми сразу Эрик.

Навстречу ему, вышел высокий, широкоплечий молодой человек с выразительными глазами.

— Я верю, что за синематографом большое будущее, — гораздо скромнее кампании улыбнулся он, просто протянув Эрику руку, — Владимир Маяковский это я. Не желаете принять участие в нашем собрании?

— Я здесь именно для этого, — улыбнулся Эрик и пожал руку Маяковскому, — а зачем тут, на улице? Идёмте ко мне домой? Я с сёстрами живу неподалёку, на Чернышевской. У нас есть чай, самогон, красное вино и три ведра замаринованного шашлыка. А в саду превосходная беседка! И самое главное, мои сёстры обожают Ваши стихи, Владимир. Вы не представляете насколько они будут рады увидеть Вас! Особенно впечатляет «Ночь», из «Пощёчина общественному вкусу»!

Он немного помолчал, будто собираясь мыслями.

— «Багровый и белый отброшен и скомкан,

В зелёный бросали горстями дукаты,

А чёрным ладоням сбежавшихся окон

Раздали горящие жёлтые карты…»

— Бульварам и площади было не странно увидеть на зданиях синие тоги. И раньше бегущим, как жёлтые раны, огни обручали браслетами ноги, — продолжил Маяковский, рассмеялся и по дружески обнял Эрика, — так вы наши люди? А веди! — махнул он усмехнувшись, — обещаю, что всё будет прилично!

Он посмотрел на друзей.

— Господа! Следуем в гости к господину Эрику! И чтоб собрание не превращали в пьянку! — пригрозил он пальцем, улыбнувшись, — смотрите мне, поэты!

Все зашумели, и с этим радостным шумом на всю улицу, громко обсуждая всё на свете, двинулись вслед за Эриком и Маяковским вверх по Сумской…

— Катя, Катя! — вбежала в библиотеку Маша Юсля и заставила Катю испуганно отбросить книгу, — Эрик ведёт кучу гостей! — взволнованно проговорила Маша.

Катя вскочила со стула и только растерянно посмотрела на сестру.

— Каких гостей? Какие могут быть гости? — удивлённо ответила она сестре и не дожидаясь ответа со всех ног бросилась к парадной, чтобы остановить брата и выгнать всех его друзей вон.

Но, едва добежав до прихожей она остановилась. Эрик уже вошёл. Рядом с ним стоял высокий молодой человек с характерным лицом.

— Вы? — не смогла найти слов Катя, — но… этого не может быть… Владимир Маяковский?

— Здравствуйте, барышня, — улыбнулся Маяковский и подал руку Кате.

Та протянула руку ему.

Маяковский бережно взял Катю за руку и поцеловал её.

— Не хотело Вам докучать, но Ваш брат очень настаивал.

— Я так рада… — совсем растерялась Катя, — я не ожидала увидеть Вас воочию, Владимир, и прошу простить мою растерянность.

В прихожей показалась Маша. Она уже поняла, что эти гости останутся тут надолго.

— Вы так и будете стоять в дверях? — прервала Маша знакомство, — я думаю, что в саду будет всем удобней. У нас знаете какая большая беседка?

— Да, уже наслышаны! — смеясь ответил ей Маяковский, — ну так мы не с пустыми руками. По дороге кое-что прикупили в лавке у мясника и в пекарне у кондитера. Так что не особо объедим Вас.

— Прошу всех в дом и в сад! — обрадовалась Маша.

Катя взволнованно моргала глядя на Маяковского.

— Вы проходите, — проговорила она и Маяковский, слегка улыбнувшись, подал ей руку…

Уже был вечер. Кто-то, наигрывая на гитаре, тихо пел романс. Катя даже заслушалась…

— «Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается трель соловьиная

В тихом сиянии яркой луны…»

Маяковский был не такой, каким она его себе представляла. Он оказался лучше. Он был мягкий, весёлый, добрый и обходительный. Он словно берёг Катю, стараясь везде оказаться раньше и сделать всё, чтобы Кате понравиться.

Сейчас она рассмотрела его ближе. Большие глаза были не глазами злого гения, а добрыми глазами волшебника. Не было никаких здоровенных кулачищ кузнеца. Были руки, тонкие, изящные пальцы пианиста, в которых он ловко удерживал чёрную трость с серебряной шишкой.

Когда Катя Маяковского впервые увидела, она ожидала услышать громогласный бас, но… прозвучал мягкий и нежный голос. Его голос сейчас казался Кате самым-самым тихим и спокойным. Да он таким и был.

— Вы скучаете, — прервал её размышления Маяковский.

— Нет, — улыбнулась Катя, — слушаю как поют. И даже не знаю кто это.

Она усмехнулась посмотрев на Маяковского.

— Начинающий певец, — ответил Маяковский, — приехал со мной из Киева. Саша Вертинский. Он уже выступал на одном вечере, вместе Шаляпиным. Но успеха, рядом с маэстро, не имел.

— Боже, тут такие люди, а я и не слышала о них! — рассмеялась Катя.

— Никто не знает судьбы другого, не говоря уже про себя, — улыбнувшись, кивнул Маяковский Кате, — я слышал вы собираетесь в Америку?

— Уже совсем скоро. На следующей неделе будем выезжать, — ответила Катя.

— В начале, как я понимаю, поедете железной дорогой? — спросил Маяковский.

— Да, билеты уже взяты, — кивнула Катя.

— Всенепременно приду Вас провожать, — ответил Маяковский, — и обязательно принесу Вам самый лучший букет. Какие Вы любите цветы?

— Розы, — улыбнулась ему Катя, — но зачем же букет?

— Чтобы скрасить Вам тоску в пути, — улыбнулся Маяковский.

Он подумал.

— А что в Америке?

— Мы не надолго, — сказала Катя, — может на год. Эрик хочет убедить одного человека поддержать его дело. Он ведь занимается синематографом и уже давал сеансы. Но мечтает про большой зал и широкий экран. А наши харьковские мещане его не понимают и считают, что маленького сарая в переулке достаточно. Вот он и решил, что Арно обязательно поможет ему с деньгами.

— Арно, скорее поможет Эрику создать собственную студию, — подумал Маяковский, — хотя он не бедный человек и я бы сказал, в некотором роде фанатик. Эрик не говорил о своих проблемах.

— Это он от скромности, — улыбнулась Катя, — он стыдится своих собственных идей и считает, что в России его не поймут.

— В этом он прав, — кивнул Маяковский, — для того чтобы тут начался прогресс, нужна, наверное революция в головах у людей.

Он посмотрел на Катю.

— Я видимо кажусь Вам вульгарным?

— Ну что Вы, — улыбнулась Катя, — продолжайте. Я слушаю Вас с большим интересом.

Маяковский подумал.

— Я не говорю про революцию, о которой постоянно рассказывают эсэры, или коммунисты. Я о другой революции. Я о том, что люди должны по иному посмотреть на свою обыденность. Синематограф, скоростные пароходы, быстрые автомобили и поезда, аэропланы, должны стать обыденностью. А что у нас обыденность сейчас? Нищие на паперти, мальчишки продающие сигареты, сплетницы и склочники, еврейские погромы и увешанные иконами бородатые мужики, при этом пьяные и не умеющие читать и писать. И дети, умирающие от болезней о которых в Европе давно забыли.

Он вздохнул.

— А вот когда наших людей не будут удивлять аэропланы, когда грязь станет не чем-то привычным, а возмутительным явлением, тогда нам будет место в этой стране… в нашей любимой, родной до боли, России.

— Так будет? Как Вы думаете? — спросила тихо Катя.

— Будет… обязательно будет, — подумал Маяковский.